После падения

Шерлок метался от полки к полке, искал нужный документ о подтверждении сделки среди прочего хлама, дабы обеспечить алиби своего клиента. Он перерыл все вверх дном, искал и на кухне и в ванной (чем черт не шутит), искал среди книг, среди специй, под столом, за цветочными горшками, у которых часто бывала миссис Хадсон, раз в два дня поливая свои фикусы. "Где эта чертова бумажка" - Холмс носился по квартире, безнадежно отчаявшись, даже не надеясь, что найдет ее, думая и прикидывая, так ли она на самом деле необходима, возможно, можно доказать невиновность своего клиента другим путем?.. Переворачивая очередной ящик стола вверх дном, и вытрушивая его содержимое в кресло, он нашел конверт. Конечно, этот конверт среди прочего хлама не должен был привлечь столь бесценное внимание детектива, однако разве кого-нибудь интересует, кто и что должен? Видимо, никого. Конверт был из самой обычной бумаги, таки обычно продают на почте или в книжном, неподалеку от их с Джоном квартиры. Никаких надписей, пометок, инициалов не было обнаружено. Шерлок провел по конверту рукой и втянул запах - чувствовался аромат корицы и чего-то еще. Чего-то смутно знакомого, казалось, это слово, эта догадка витает в воздухе, но он быстро отбросил эту версию. однако смутное ощущение чего-то слишком уж знакомого осталось и ненавязчиво возвращалось снова и снова, как бы напоминая о себе. Холмс осторожным движением открыл конверт, поддев кончик желтоватой бумаги ногтем, и достал оттуда обычный лист, сложенный пополам и не представляющий собой ничего особенного. Конечно, Шерлок знал, что чужие письма читать не самая лучшая идея, однако он был без понятия, чье это письмо и кому, ведь на нем не было никаких опознавательных знаков, а значит, автор сам виноват, что не начертал заглавными буквами "СТРОГО СЕКРЕТНО, ЧИТАТЬ ЗАПРЕЩЕНО!" И вовсе не важно, что она только бы привлекла внимание Шерлока. Тем более, если это было банальное письмо Джона своей очередной подружке, то Шерлоку становилось спокойнее, ведь он перечитал уже кучу таких писем, которые откровенно его забавляли. Правда еще иногда закрадывалось подозрительное чувство ревности, но это иногда. И не ревность это была вовсе. Так... Все же оставался один-единственный способ выяснить, что это за письмо. Шерлок прогнал надоедливые мысли и сомнения и развернул лист. Он оказался довольно большим, исписанным вдоль и поперек, очень часто встречалось его имя, что озадачило и немного удивило детектива. Но не так, как следующий факт: почерк был Джона. И насколько Шерлок мог судить по своему другу, его почерк еще никогда не был так неразборчив, будто рука его дрожала во время написания. Сгорая от нетерпения, Шерлок принялся читать. "Шерлок. Сегодня прошло три дня со дня твоей смерти. С того дня, как ты спрыгнул с крыши чертового госпиталя. Три дня с тех пор, как я начал сомневаться в действительности, три дня с тех пор, как я увидел твое окровавленное лицо. Три дня с того момента, когда твое тело летело над пропастью, раскинув руки, словно повинуясь судьбе. Три дня с тех пор, когда я понял, что, хоть я и доктор, хоть я и пережил войну, хоть я и насмотрелся смертей, хоть я и видел ужасные раны и мучения... Все это не в счет по сравнению с тем, что я испытал в следующие несколько секунд, пока ты был в воздухе, пока ты стремительно и неумолимо приближался к холодному твердому асфальту. Я перестал чувствовать самого себя, я ощущал твое падение настолько сильно, будто падал вместе с тобой, я видел это приближение асфальта твоими глазами... Никогда так сильно я не проклинал силу тяготения и остальные физические законы. Я позабыл, где нахожусь и что происходит, мое тело парализовало, я был не в состоянии понять что-либо. Я просто был не в состоянии. Да что там, я и сейчас не могу понять, не могу принять это. Я сижу на кухне пока пишу это. Я не пошел домой, к нам домой, нахожусь на своей старой съемной квартире, хорошо, что ее не успели сдать и у меня все еще есть ключи. Я в стельку пьян, возможно, поэтому я и пишу этот берд. Просто чтобы выпустить все это дерьмо наружу, я не могу держать это в себя, это разъедает меня, сжирает. ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЖИВ, ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЖИВ, ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЖИВ, ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЖИВ... И так огромное множество раз, при чем тут почерк становится неразборчив. Но нет. Твое тело сейчас в морге, а я-то знаю, как ты ненавидел холод, хоть все и считали тебя холодным и саркастичным, они ошибались. Ты всегда называл их идиотами, я и представить не мог, как ты был прав на их счет. Они идиоты. Они все идиоты. И тоже идиот, знаешь это? Ты ублюдок, которому плевать на тот не слишком удивительный факт о том, что у людей есть чувства в отличии от тебя... Линии снова неразборчивы и едва можно было разобрать какие-то отдельные буквы, не заикаясь уже о словах. При первой нашей встрече я сразу подумал, что ты гений. Слишком самонадеянный гений. Когда же ты раскрыл дело, которое я наименовал как "Этюд в розовых тонах" в своем блоге, я поражался твоему блестящему уму, твоей расчетливости. В последующее время я не мог не принимать участие в этом. Твой брат был прав, мне не хватало войны, мне не хватало перестрелок, погонь, вечных передряг и событий, будоражащих кровь. Согласившись однажды, пойдя на поводу у этого странного желания, я уже не мог отказаться, это проникало в кровь словно наркотик, подчиняя себе и разрушая клетки тела, вызывая сильнейшую зависимость. Хотя, нужно еще подумать о том, что же подчиняло себе сильнее: погони, адреналин или ты. ты и есть тот адреналин, понимаешь? Читая это, Шерлок представлял себе, как искажалось лицо Джона, он даже ясно увидел его горькую усмешку и морщины в уголках глаз, когда он так улыбается. Все словно ожило, это письмо было слишком сильно пропитано эмоциями, чувствами, даже более того - слезами, исходя из пятен влаги и смазанных чернил. перебирая строки дрожащими бледными пальцами, он продолжил читать. ... ты наркотик. И сейчас у меня происходит сильнейшая ломка, как у самого последнего наркомана. Я и есть зависим.... Почерк становился неразборчивым, читать становилось сложнее. Шерлок боялся представить, в каком состоянии тогда был Джон. Он даже боялся представить. Я чертовски зол на себя. Да, теперь еще и на себя. за то, что не успел любить тебя. Любить так, как хотел, готовить тебе завтраки и ужины в ожидании тебя из лабораторий и моргов, быть с тобой рядом везде и всегда, накрывать тебя одеялом, когда ты неожиданно засыпал от переутомления в кресле с газетой в руках и тихонько проводить пальцами по твоим непослушным кудрям, только аккуратно, чтобы не разбудить тебя. Заставлять тебя есть и спать, когда ты слишком сильно истощал себя делами, являться твоим "проводником света", как ты любил меня называть... Я слишком сожалею, что не смог сделать больше для тебя. я слишком сожалею, что ты не узнал о моей любви к тебе. и от этого я зол на себя, душа моя. вот так. все вокруг словно смеется надо мной. Кажется, будто за окном пустота, как и во мне. Но ведь пустота не может болеть, верно? Так что не переживай на этот счет, дорогой. Становится пусто секунда за секундой, мгновение за мгновением. Совсем скоро не останется ничего, надо подождать еще немного. Скоро прекратится это несмелое трепыхание крыльев той незримой надежды, или как еще объяснить то, что я пишу тебе? Только тем, что я не верю в то, что ты останешься лежать в холодной комнате, когда чертовски ненавидишь холод. я не могу в это поверить, но ничего. Скоро, совсем скоро придет пустота и все будет в порядке, ведь это и есть спасение, не так ли? Наверное, ты думал так во время своего полета. Во время своего финального полета. Хотя, не мне ли гадать, какие мысли таились в закоулках твоего гениального мозга? О чем вообще думают люди перед смертью... До сих пор не осознаю, что ты не прочтешь это письмо. Эта мысль крутится в голове, словно заевшая пластинка, но я до сих пор не осознаю. Немного позже я сожгу это письмо, как и все воспоминания о тебе, как все, что может быть связано с тобой. Ты сделал свой выбор, солнце. Дальше выбор за мной. Это непосильно, невероятно сложно. Но, прости, я должен. Люблю тебя всей душой, до настоящего момента ты был тем, из чего и состояла моя жизнь. А знаешь, что самое обидное? Ты навсегда останешься этим. " Шерлок и сам не заметил как почти перестал дышать. Он и не уверен, что поглощал воздух все это время ибо грудная клетка нещадно разрывалась, лишь отбросив листок бумаги он вдохнул полной грудью и едва не застонал от боли, словно раненное животное: оказывается больно дышать после такого вот открытия, после того, как узнал боль родного человека, пусть прошлую, но настолько немыслимо сильную, что и со временем она не теряет всю свою разрушительную мощь, уничтожающую силу... Шерлок еще долго сидел, обхватив ноги руками и пристроив подбородок на коленях. "Он хотел забыть обо мне. Выкинуть из головы, навсегда стереть из глубин своей памяти, вычистить из своего сознания, вырвать из сердца с корнями, как иногда вырывают сорняки, стремительно пускающие корни, убивающие все вокруг и заполоняющие все собой. Он хотел избавиться от меня, потому что я прыгнул. Потому что я прыгнул. Хотел учиться жить заново, словно человек, который стал инвалидом и заново учится ходить..." В его душе гордость боролась с тихой обидой. Он немного обижался на Джона за то, что тот хотел забыть о нем, однако гордился тем, что он решил жить. "Что бы было, если бы он не был воином, не был таким сильным и, вернувшись, я бы не обнаружил его здесь?" - мысли бешено вертелись в голове, выстраивая теории одна хуже другой, но в один момент Шерлок понял: Джон любит его. И не просто любит, а считает его всем. Военный доктор, для которого сумасшедший детектив с Бейкер-стрит стал смыслом жизни. Стал жизнью.