Tenderstorm

Никому бы и в голову не могло прийти, что между двумя головорезами со стажем могла шелком о шелк проскальзывать нежность. Они и сами об этом не мыслили; но время и совместная работа берут свое, связывая две личности, припаивая, сливая одну с другой, порождая неизбежный и необратимый мутуализм. Поначалу общение Итачи и Кисаме было отстраненным: холодным и деловым. Никто из них не набивался другому в друзья, да и просто в приятели - каждый четко знал, для чего он здесь, а лишние эмоциональные привязанности только помешают делу, если напарника убьют. Времени оплакивать его не будет. Это оба мужчины выучили еще давно. Однако очень сложно сопротивляться сближению с тем, в чьей компании ты проводишь месяцы на миссиях и зачастую все это время говоришь только с ним же. Ни Кисаме, ни Итачи никто не спрашивал: хотели они, не хотели, а через огонь, воду и медные трубы плечом к плечу им пройти пришлось. И то эта фигура речи весьма бедно передает весь букет мест и ситуаций, в которых им пришлось побывать: горы трупов, лежащих в окружении своих же некогда внутренностей и луже крови; месяцы на заданиях, когда немытыми и потными приходилось спать под одним плащом; чересчур опасные положения, когда оставалось только идти на экспромт и безраздельно доверять свою шкуру напарнику; смердящий запах смерти в носу. Чего стоит только то, как в пустыне Кисаме ужалила ядовитая змея, и Итачи пришлось отсасывать яд из ранки*. Итачи всегда выглядел холодным и отстраненным, но Кисаме за время совместной работы научился безошибочно “чувствовать” напарника: мысли он, конечно, читать не мог, но достаточно было одного внимательного взгляда, чтобы понять, в каком настроении находится Учиха. Будто своеобразный шаринган, работающий только с Итачи. Именно благодаря этому Хошигаки не сомневался в успехе своих действий; он знал, что тело Учихи привыкло к его присутствию и не будет напряжено, как у зверя, готового защищать себя при малейшем намеке на опасность. Впрочем, напряжено-то будет, но иначе - он, как и Кисаме, уже чертовски давно не чувствовал на своем теле чужих рук, готовых ласкать и ублажать до изнеможения, а Итачи, хоть и казался айсбергом, аскетом в этом плане не был. Хошигаки ничуть не удивился, когда в глазах напарника почти сразу после интереса загорелось желание, и его тело послушно подалось навстречу. Первый их секс не был каким-то особенным: ни прелюдий, ни чувственности, ни особой страсти, ни лишних прикосновений. Быстрая дрочка с минетом - все быстро и по делу. Оба мужчины остались удовлетворены таким способом решения сексуального напряжения, а потому регулярно к нему прибегали. Порой это, правда, мешало; когда, например, они сидели в засаде и необходимо было сосредоточиться на цели, а Кисаме начинал отпускать пошлые шуточки, и Итачи просил его заткнуться, потому что голову разом заполняли образы того, как напарник имеет его у ближайшего дерева. Но это даже не самое главное; вместе с занятием сексом появилось какое-то собственническое чувство, “это тело - мое”. “Это тело - мое, и попробуй только оставить на нем хоть царапину, ублюдок, иначе твоя смерть будет куда более мучительной”. Кисаме был первым, кто осознал, что в истоках этого лежит забота, граничащая со свирепой животной нежностью, с которой кошка-мать насильно лапой прижимает вырывающегося котенка и вылизывает его так, что тот аж жмурится. Итачи был первым, кто признал это и не побоялся показать. Они остановились после миссии в каком-то отеле, и перед сном, сытые и намытые, сидели в комнате. Учиха подвинулся ближе к напарнику и молча смотрел на него. Тот же не смел шевельнуться: что-то новое он видел в этих черных глазах (до встречи с Итачи он и подумать не мог, что у черного может быть столько оттенков), чего не случалось раньше. И тогда Учиха поцеловал его. Кисаме на секунду замер в недоумении: никогда раньше они не целовались, разве что он мог позволить себе укусить напарника за нижнюю губу. Этот жест отлично вписывался в их отношения, направленные на удовлетворение собственных нужд без особого вовлечения эмоций. Но это легкое прикосновение губами к губам даже поцелуем назвать можно было с трудом - слишком многое им было сказано, и Хошигаки вместо того, чтобы как обычно жадно просунуть руки Итачи под зад, сжал мужчину в объятиях. Обнимался он совершенно неуклюже: по-медвежьи сгреб Учиху и прижал к себе, носом уткнувшись в его макушку. Тот в свою очередь тоже обнял напарника, оглаживая руками его широкую спину. Кисаме не заметил, как губы его расплылись в самозабвенной улыбке, которая едва ли появлялась на его лице раньше, и он утянул Итачи в еще один поцелуй. На этот раз долгий и чувственный. В ту ночь они наслаждались друг другом так, как никогда прежде. Впервые Учиха позволил себе доставить Хошигаки удовольствие своими стонами, а тот, поощряемый, любил каждый квадратный сантиметр его покрытого боевыми шрамами тела. Они уснули в обнимку, и утром смогли оторваться друг от друга только потому, что были профессионалами - нужно было немедля возвращаться в штаб, на утренние нежности времени у них не было. Однако несмотря на это они всегда успевали скрестить взгляды, убедиться, что все хорошо, а в случае обратного - ринуться на помощь. Но не слепо, а с холодной головой; они же, право, не юнцы. Это стало таким естественным, что они уже и думать не хотели о том, что кто-то из них когда-то погибнет, что им придется работать с кем-то другим. А когда эта мысль нависала грозовой тучей, объятия, как ветер перед бурей, крепчали, и клочья чувств, как морская пена, разбивались о тела.