В клети

Они долго сидели над кручей, глядя в ночное небо, и молчали. Вдруг Вольгаст повернул к нему голову и тихо сказал: — Сходи к ней, брат… Бренн коротко глянул на побратима. Вот так всегда с ним. Как мысли читает… Все это время душа его рвалась и плакала, оставшись там, под дверью клети, распластавшись по тесаным доскам… И он с ужасом понимал, что его все сильней и сильней тянет снова пойти туда, к ней… Мысль эта била в виски тяжелым молотом, и он не мог больше ни о чем думать. Такая мука лютая душила… Он, вождь, отец дружины, умудренный опытом и летами, почти не владел собой. В груди нестерпимо горело и горло сжимало так, что ему было трудно дышать. Да что ж это с ним… … А в голове уже складывались одно к одному оправдания — хоть рану осмотреть, кто лучше него сделает… Вон Славомир сокрушался, лихорадит вроде девку-то, так хоть снесет ей снадобье. Сам позаботится. Осмотрит, перевяжет. А что след по обычаю до очищения выждать, да крови женской не касаться… Ему ли, вождю, бояться. Не впервой запреты нарушать… Сам ответ перед Богами держать будет. А ей, глядишь, все полегче станет. Уснет хоть бедовая, маяться не придется… Рука-то казнит немилосердно, поди. Ему ли не знать, как раны болят… И захочешь спать, не уснешь. Девка глупая… Того ли тебе было надобно… И ведь сам опять виноват, как ни погляди. Оставил бы на берегу, избыла бы беды… Так нет, видеть ее подле себя восхотел… Он помолчал, потом взял брата за плечо, крепко сжал. Все так же не говоря ни слова поднялся на ноги и ушел. Он уже знал, что пойдет к ней. Какая-то часть разума неверяще трепыхалась — что творишь, воевода?.. Остановись, пожалеешь… Но его уже влекло неудержимым потоком, как лист, упавший в бурный ручей, и он решил просто не думать. Решил пойти, так делай, что должно. Достал горшочек со снадобьем, как раз давеча свежего наготовили… Снес в неметон. Там ждали короба с дурман-травой… Хоть немного, а и поспит, глядишь. Все ей полегче будет… Варяг тихо открыл дверь. Она растворилась, едва слышно проскрипев. Зима лежала на куче соломы, завернувшись в одеяло. Вот приподняла голову сонно, услышала его… Привычные к темноте зоркие глаза его различили, как изменилось ее лицо. Как подхватилась на ноги да оперлась второпях на больную руку. Губы закусила, чуть не до крови… Испугал. Он угрюмо подумал — радуйся, воевода, не того ли сам хотел?.. Одного вида твоего девка боится. Вон замерла, будто зайчонок напуганный… Аж дышать перестала. А сердчишко-то небось колотится… Сдумала, поди — казнить пришел. Не иначе. Да иди уже, чего встал… Он прикрыл дверь и вошел. Идти было всего-то два шага, но он старался пройти их как можно медленнее, чтобы не напугать еще больше. Не глядя ей в глаза, варяг сказал сквозь зубы: — Сядь. — А сам подумал: садись уже, глупая, не съем… Да руку давай сюда, сам развяжу… Вот так-то лучше. Ну, где там у тебя… Терпи, поглядеть надобно. Бренн взялся за распоротые края рубахи и слегка потянул в стороны, и крепкий с виду лен неожиданно легко с треском поддался, обнажая ее руку чуть выше локтя. Он видел, как она вздрогнула и сжалась. А он с удивлением осматривал хитроумные обязы, что стягивали рану. Ай да новогородец… Навязал узлов. Мда. Он попробовал развязать узелки, и справился почти со всеми. Кроме одного. Самого последнего. Он был слишком туго затянут и мал для его пальцев. Ну что, воевода? Теперь что делать будешь?.. Нож оставил в кои-то веки, как нарочно… С губ слетело крепкое словечко, немало удивившее его самого. Варяг тяжело вздохнул, понимая, что сам себя загнал в ловушку. Ну, стало быть, придется зубами… Внутри взвыло в голос — что творишь, воевода?! Но он уже наклонился к ней, приблизил лицо и осторожно захватил зубами строптивый узелок… Конечно, он неминуемо дотронулся до нее. Он очень старался не касаться губами ее руки, но нос… Нос было деть некуда. Уткнулся… И ощутил, как покрылась гусиной кожей нежная девичья плоть, и внутренне застонал — да быстрей же, что возишься… Да не дергай, больно ей… Тонкий запах ее кожи дурманил голову, манил, и ему помимо воли тайно хотелось, чтобы крепкий узелок не поддавался еще… Бренн приказал себе не думать. Узелок наконец ослаб и он не без облегчения вздохнул. Так-то лучше. Сейчас поглядим… Он взял ее за локоть. Пальцы сжались и обхватили крепкую, но такую тонкую девичью руку… Он вздрогнул. Свел брови — что еще за диво?.. Уже очень давно он не вздрагивал ни от свиста датских стрел над головой, ни от звона мечей… Ох, девка. Что ж творишь… Нахмурившись сильнее прежнего и не глядя на нее, он зачерпнул пальцами теплого снадобья из горшочка и принялся осторожно втирать его в рану, стараясь не причинить ей лишней боли. Через малое время он ощутил, как она постепенно расслабляется, обмякает в его руках. Горькая нежность поднялась из глубины души и немилосердно теснила грудь. Как бы обнял тебя, глупая… Он старался не замечать этих мыслей. Он весь жил сейчас в кончиках пальцев, касавшихся раны, обнимавших крепко ее локоть… Безумец… Что она сделала с ним… Снадобье подействовало даже быстрее, чем он ожидал. Он едва закончил и вытирал тряпьем пальцы, в которых еще жило ощущение ее нежной кожи. Вдруг он увидел, как она, совершенно обмякнув, откинулась назад и сползла по стене, поникла на солому. Глаза ее были закрыты. Голова неловко запрокинулась набок, рот приоткрылся… Она спала. Он беспомощно смотрел на нее и не знал, что делать. Уж больно неловко лежит… Назавтра, чего доброго, еще кривошея приключится… У него руки чесались устроить ее поудобнее. Он сокрушенно вздохнул и едва не развел руками. Ну что тут будешь делать… Взялся лечить, теперь уж доводи до конца… Бренн приподнял ее осторожно за плечи, стараясь не потревожить рану и ища, как уложить ее получше. Она слабо застонала и поморщилась, матово — белая шея изогнулась, как тряпочная, не в силах держать голову… В груди у него будто вспыхнуло неистовое нерассуждающее пламя и сожгло последние сомнения… Он вдруг решился. Сел рядом с ней на солому, осторожно подтянул ее ближе… и уложил ее голову себе на колени. И очень медленно, еще страшась того, что делает, опустил ладонь и легко дотронулся до белевшей в темноте девичьей щеки. Помедлил, ожидая — не проснется, не испугается ли. Она не проснулась. Тогда он прижался спиной к бревенчатой стене и принялся нежно и медленно гладить ее по лицу, по русой растрепанной голове… Много ли времени прошло, он не ведал. Но безошибочное чутье подсказывало — пора было уходить. Будет. Умей и остановиться, воевода… Квэнно. Он отлепил спину от стены, раздумывая, как бы теперь уложить ее поудобнее, не потревожив… И тут Зима пошевелилась и неожиданно обняла его больной рукой за колено. Варяг замер. Девушка вздохнула и прижалась крепче, потерлась щекой о его бедро… Он едва не перестал дышать. Склонился к ней, вглядываясь… На лице ее блуждала такая счастливая, блаженная улыбка, будто любимого обнимала и было ей хорошо. Сердце его болезненно сжалось и горько заплакало. Не твоя и твоей не будет… Он бы всю кровь отдал, лишь бы вьяве хоть на миг побыть тем желанным, кого ей захотелось бы так обнять… Тем, на кого глядели в неметоне с такой отчаянной мольбой любимые очи… Тем, к кому рвалась душа ее девичья… Тем, кто приходил к ней во снах… Не быть тому никогда.