Круг невозврата

      Карета продолжала свой путь в темноте, пока королевы пытались утешить себя хоть чем-то. В глубине души Екатерина знала, что это конец, но изо всех сил старалась не паниковать, вняв словам невестки. Мария права: ее собирались убить по приказу английской кузины, тогда как у Екатерины оставался шанс вернуться домой. Вернуться домой… Опозоренной и обесчещенной. Всю жизнь страх, запечатанный во флорентийском монастыре, возвращался кошмарами, недоверием и просто воспоминаниями, но она никогда не думала, что он воплотится в реальность снова. Наверное, это наказание за грехи, за алчность и жестокость, за отравление собственного сына… Но разве он уже не наказал ее достаточно своей внезапно вспыхнувшей страстью, насилием, пусть и оправданным любовью? И все же… пусть лучше он, чем скопище голодранцев, один из которых уже дважды пытался добраться до нее.       – Стой! – раздался крик за окном кареты, и внутри у Екатерины все оборвалось. Робкая надежда на спасение умерла, не успев окрепнуть. Рассудок уплывал, и она вновь, как и много лет назад, чувствовала себя беспомощным ребенком.       Королева посмотрела на побледневшую и впившуюся в нее взглядом невестку, картины будущего замелькали у нее перед глазами, и Екатерина потеряла сознание, в порыве отчаяния слишком высоко запрокинув голову и ударившись затылком о сидение. Переживания последних дней оказались сильнее многолетней выдержки, и никакие шорохи, вопли Марии и возня грубых рук не привели королеву в чувство.       Она не могла бы сказать, сколько провела в забытьи, но очнулась в темноте под аккомпанемент криков и брани за окном. Тошнило и хотелось пить. Такие приступы паники не часто накрывали ее, и восстанавливалась после них она очень тяжело.       Марии в карете не оказалось, и Екатерине стало по-настоящему страшно. Пальцы рук занемели, тело отказывалось слушаться, но она осторожно прижалась лицом к дверце кареты, пытаясь рассмотреть происходящее… и тут же вывалилась наружу, не рассчитав силы. Вокруг царил невообразимый хаос – горели костры, пахло чем-то паленым, лошади взволнованно фырчали, повсюду стоял гомон вошедших в раж наемников, не стихавший ни на секунду.       – Нет! Нет! Я сделаю все, что пожелаете, только не трогайте меня! – пинаясь ногами и толкаясь локтями, завопила Екатерина, когда кто-то неожиданно подхватил ее подмышки и поволок к огню, не дав ни встать, ни опомнится. Все угрозы вновь всплыли в ее голове – сейчас она действительно пообещала и сделала бы самое немыслимое, лишь бы кошмар детства не повторился.       – Сделаешь. Еще как сделаешь, – плотоядно рассмеялись ей в ухо и швырнули на холодную землю. С трудом приподнявшись на локтях, королева увидела сидевшую прямо в пыли невестку. Марию было не узнать – растрепанные волосы, грязное платье, бледное, словно у мертвеца, лицо, стеклянные глаза. Кажется, шотландская королева точно так же, как и она сама, повредилась рассудком.       – Мария… – пробормотала Екатерина, лишь бы не молчать, лишь бы заглушить детские крики ужаса и боли в собственной голове. Присутствие невестки создавало иллюзию поддержки, и Екатерина пыталась продлить ее хоть немного. Одной станет гораздо страшнее. – Мария, – повторила она, но невестка будто не слышала, уставившись куда-то вдаль и не реагируя ни на какие раздражители.       Екатерина позавидовала ей, очевидно накрывшему ее безумию, ведь она сама почему-то до сих пор пребывала в своем уме и прекрасно понимала, что с ней сделают совсем скоро. Лучше бы она уже сейчас стала блаженной дурочкой.       – Все готово. Хватит тянуть, – грозно рявкнул кто-то из наемников. Королева обернулась на этот голос и нервно сглотнула. Совсем рядом с ними зияла свежая могила, от которой тянуло морозом, гнилью и смертью. Мария вздрогнула, как только несколько пар рук подтянули ее повыше, вынуждая встать на колени. Ее лицо перекосилось таким ужасом, что Екатерина на секунду, ровно на секунду, все же испытала облегчение, не сомневаясь в сохранности своей жизни. Жизни, которая скоро будет хуже смерти.       – Она богата! У нее есть деньги! Гораздо больше, чем у Елизаветы! Франциск отдаст их вам! Подумайте! – закричала Мария, неловким движением руки указывая на свекровь. Екатерина чувствовала ее отчаяние, но все равно испытала боль – цепляясь за последнюю возможность спастись, Мария продала бы ее за любую цену, она демонстрировала это каждым жестом, каждым взглядом. Привязанность в невестке испарилась под страхом смерти.       – Не… не трогайте нас, и получите свои деньги, много денег. И помилование, – поборов разочарование и заикаясь, пообещала Екатерина. Все подождет. Пусть возьмут ее проклятые деньги, только пощадят. За обладание этими деньгами она один раз уже заплатила достаточно. Екатерина готова была отказаться ото всех богатств, терпеть любые пытки и издевательства, но только не надругательство.       – Мы получим и ваши деньги, и плату английской королевы. Зачем отказываться от чего-то одного, когда можно получить все? Король ценит вашу жизнь, – главарь наемников, чье имя она почти вспомнила, приподнял подбородок Екатерины, склонившись к ней и внимательно разглядывая. – И он отдаст нам ваши богатства, – цепкие пальцы прошлись ногтями по ее щеке, и она отчетливо задрожала, вызвав у мужчины легкий смешок. Нет, только не снова. Не снова. – Заканчивайте с ней, – отпустив Екатерину, приказал заговорщик, и его подельники немедленно накинули на шею Марии веревку.       – Вы не посмеете, – пытаясь ухватиться хоть за какую-то мысль, прошептала Екатерина, но они посмели. Петля на горле Марии затянулась, и она задергалась, царапая шею ногтями и пытаясь вырваться. Ее глаза выпучились, лицо посинело, движения стали неровными и конвульсивными. Сколько раз Екатерина пыталась избавиться от невестки – и никогда не думала, что увидит подобное собственными глазами. Мария погибала, слабея, хрипя, содрогаясь. Она мучилась так долго, отказываясь умирать, что Екатерина всем сердцем пожелала ей скорейшего избавления от страданий. Инстинктивно королева-мать дернулась вперед, но кто-то отшвырнул ее обратно, и когда она поднялась, глаза невестки смотрели не нее неподвижным мертвым взглядом.       – Мария… – Екатерина перестала понимать, где находится. Сыпавшиеся на разум удары дезориентировали ее. В памяти вдруг всплыли все годы, проведенные Марией при французском дворе. Как бы там ни было, она воспитывала девочку, как своего ребенка, заботилась, дарила игрушки и платья, писала письма, выбирала учителей, растила и оберегала, насколько позволяли характер и совесть. И вот теперь она мертва, словно и не прошло столько лет, словно они не боролись за сердце и судьбу Франциска, словно ничего не стояло между ними. – Мария, – беспомощно прошептала королева, желая кинуться к осевшему на землю телу и боясь к нему приближаться. Шестилетнюю Марию отдали ей для защиты от английских убийц, а она не сумела помешать им. Марию просто убили у нее на глазах, задушили за несколько минут, как будто Марии и не существовало на свете.       – Закапывайте, – раздалось над ней, и пораженно застывшую Екатерину отпихнули в сторону, а тело Марии завернули в мешок и сбросили в заготовленную могилу, быстро и небрежно забросав землей. Чужие голоса долетали до королевы, как через слои песка, глаза слезились. Задетая крепким плечом, она поскользнулась и безвольно растянулась под большим дубом, наблюдая за сырым темным холмиком, где нашла свое последнее пристанище Мария, королева Шотландии.       Однако время неумолимо шло, и сквозь пелену отчаяния Екатерина медленно прорывалась к реальности. Для нее еще ничего не закончено. Она не умрет, но и невредимой ей отсюда не уйти. Превозмогая слабость в ногах, королева приподнялась и осмотрелась, стараясь не замечать свежую могилу. Наемники разбили лагерь и теперь занимались насущными житейскими проблемами, словно позабыли о ее существовании. Возможно, если она воспользуется моментом, ей удастся сбежать.       Никто не смотрел на нее, и королева осторожно направилась к спускающейся с холма и отчетливо белевшей в темноте тропинке. До нее было немыслимо далеко, а дальнейшее направление Екатерина не знала совсем. Но знала, что не вынесет того, что ждало ее здесь. Только не это. Лучше свернуть себе шею или утонуть в болоте.       – Куда это вы собрались, Ваше Величество? – она позабыла о том, кто за последние несколько дней привык следить за каждым ее шагом. Наемник, охотившийся за ней в таверне, настиг Екатерину, когда она, прячась в тени одного дерева, пыталась проскользнуть к следующему, Она сжалась в комок, в который раз чувствуя себя той беспомощной девочкой в монастыре, окружаемой толпой стервятников с гнилыми зубами и цепкими лапами.       Теперь Екатерину не могли упустить, и скоро она вновь оказалась на освещаемой кострами поляне, пока наемники Елизаветы устало рассматривали ее в предвкушении развлечения. Далеко не от каждого из них разило похотью, но она знала, что для толпы это не имело никакого значения.       – Пожалуйста, – быстро поборов гордость, сминая влажными руками юбку, попросила она и немедленно осознала ошибку – она признала свое поражение и их власть. Теперь у них не осталось сомнений. Ее везли сюда для насилия, ее не убили именно поэтому. Им нужна ее честь.       Кто-то схватил Екатерину за плечи и опрокинул на спину. Несмотря на слабость, страх и дикую усталость, она собрала все свои силы, брыкаясь, кусаясь, царапаясь и визжа. Она не сдастся без боя даже сейчас.       Мужчины вокруг усмехались и наблюдали за ней с все большим интересом. Один из них ухватил ее за лодыжку, второй за руки, прижимая к земле, а самый нетерпеливый уже задирал юбку, хватаясь за бедра. Екатерину вновь затошнило, а низ живота сам по себе начал непрерывно сокращаться. По всему своему горькому опыту она знала, что этим сделает только хуже, но тело предавало ее, готовясь любой ценой не пустить насильника.       – Наконец-то, – прокряхтел тот, одним движением разодрав верх платья и подтянув повыше юбку. Ледяной ветер обжег обнаженную кожу бедер, придав сил для пинка. Колено Екатерины ударило ровно в мужской живот, вынуждая ненадолго оставить ее в покое. – Ах ты сука! – заорал над ней оскорбленный английский наемник и растянул бедра Екатерины в стороны с такой силой, что ей показалось, она услышала треск разорвавшейся мышцы.       – Господи, помилуй меня! – надрывным от отчаяния голосом закричала Екатерина, и ее тело пронзило раздирающей болью от безжалостного сухого вторжения. Королева закричала еще громче, выкручивая руки, запрокидывая голову и стараясь пошевелить искалеченной ногой. Вторая ее нога мелко подрагивала в колене, точно так же не подчиняясь приказам хозяйки.       Так больно. Даже спустя столько лет ей было все так же невыносимо больно. В нос Екатерины ударил запах свежей крови, громко хлюпавшей ниже живота.       – Крохотная. Сколько у тебя не было мужчины? – яростнее толкаясь в ней, окончательно разрывая отвратительно чавкающую плоть, пропыхтел ей в ухо млеющий от ее беспомощности мучитель. Его зловонное дыхание мешало отключиться даже больше боли и стыда. Он ошибся, у нее был мужчина, и совсем недавно, но от первобытного ужаса она сжалась так, что чужая плоть мгновенно разворотила ее до мяса. Как будто она и впрямь осталась невинной девочкой из монастыря, а не родила за последние шестнадцать лет десять детей. С трудом осознав это, Екатерина попыталась успокоиться хоть немного, расслабить растерзанные мышцы, только бы уменьшить эту жуткую боль, но елозивший на ней мужчина вдруг содрогнулся, замер и придавил своим телом, лишая возможности дышать. – Прости, я слишком долго ждал. В следующий раз я буду стараться усерднее, – рассмеялся он, поднимаясь и натягивая штаны.       Екатерина лихорадочно хватала губами воздух, не веря, что все это происходит с ней, не зная, как вынести его снова. Между ног горело, по бедрам текло что-то горячее и густое, грудь саднило. «Пусть все закончится», – билось в голове королевы раз за разом.       – Следующий, – громовым басом прогремело над ней. Королева не выдержала и расплакалась. Стоявшие кругом мужчины смеялись ей в лицо, пока один из них задирал разодранную юбку. Екатерина дернулась – скорее от отчаяния, чем из сопротивления. Они были намного, намного сильнее нее. Как и те люди в монастыре, колотившие в хлипкую дверь кельи, пока та не рассыпалась трухой под их ударами. Тогда Екатерина кричала от боли и запаха крови, бившего в нос. Сейчас она скулила, а мерзкий, отдающий железом запах так же сводил ее с ума, пока рослый и крепко сложенный наемник двигался в ней, царапая колючей бородой заплаканные щеки, и никакая все сильнее бежавшая между ног кровь не облегчала этого безжалостного животного совокупления.       – Пожалуйста, хватит, – взмолилась Екатерина, когда еще один из английских посланцев оказался на ней. Даже не крича, королева сорвала голос, удерживаемые руки и ноги затекли настолько, что она почти не чувствовала их, ниже живота напротив все пылало и ныло, даже если не так, как много лет назад. По-прежнему пребывая в сознании, Екатерина старалась использовать свой женский опыт – не сжиматься и не умереть от потери крови или попавшей в нее заразы. Она не знала, зачем это делает, но усилием воли расслабляла измученные мышцы снова и снова.       – Сущий ребенок, – с умилением в голосе рассмеялись у нее над головой. Агония стала невыносимой – Екатерина не смогла бы сказать, прежний ли насильник насмехался над ней, остервенело вколачиваясь в изувеченное тело, или это кто-то другой кряхтел ей в ухо, пока она кусала губы, стараясь отвлечься от боли хоть как-то. Наверняка ходить она будет не в состоянии еще долго, а значит, даже самые безумные попытки сбежать сводились к нулю. И все узнают, увидят… И Франциск… Меньше всего на свете она хотела бы, чтобы он понял. Мысли путались и распадались, становясь нелепыми и безумными, сменяясь вместе с насиловавшими ее мужчинами.       – Она жива? – обеспокоенный главарь с опаской склонился над Екатериной, как только она наконец-то отключилась, окончательно потеряв счет мучителям. – Вы должны испортить ее, а не убить, – нащупав пульс, зло прошипел мужчина.       Кто-то наотмашь ударил королеву по лицу, приводя в чувство, и она со слабым стоном распахнула глаза, уже через несколько секунд униженно прикрыв голову посиневшими руками: от платья остались клочки – она лежала почти голая, окровавленная и покрытая следами мужской страсти на виду у безупречно исполнивших свое задание наемников. Они были другими, не бездумно похотливыми животными, лишь теми, кто совместил приятное с полезным, но… В этот миг Екатерина убедилась – время не лечит, только сглаживает углы. Быть изнасилованной оказалось ничуть не легче, чем десятилетия назад. Некстати она вспомнила, что чувствовала во время ночей с сыном, и тут же попросила прощения у Бога – грех кровосмешения не нес такой физической боли, такого издевательства, такого желания умереть на месте… Возможно, она не права, возможно, и нес, но в ту самую минуту Екатерина предпочла бы запретные объятия сына холодной земле и беспомощно раздвинутым перед омерзительными ублюдками ногам.       Несколько человек подхватили королеву под руки и подтащили к уже знакомому раскидистому дереву. Она едва шевелилась и дрожала от ледяного ветра, но ее лишь уложили у мощного дубового ствола. Екатерина не стала просить ни тряпья, ни воды. В конце концов, они убрались, а она не останется здесь надолго. Франциск найдет деньги и заберет мать отсюда… Возможно, лучше бы он этого не делал. Екатерина не представляла, как посмотрит ему в глаза, как расскажет о страшной смерти Марии, о своем позоре.       – Возьмите. Позаботьтесь о себе сами, – главарь вытянул ее из полудремы, протянув какой-то пузырек, плащ и несколько тряпок. Екатерина удивленно уставилась на него, не веря в проявленную доброту, а потом поняла – она не нужна им мертвой. Ее раны следовало обработать, и ей предоставили такую возможность. Пыхтя и постанывая, она протерла тряпкой кровь между ног и нанесла ярко пахнущую мазь, укутавшись следом в пропахший дымом плащ. Екатерина знала, как умирают от заражения крови – ничуть не легче, чем от изнасилований. Она была не в состоянии кончать с собой таким способом.       Утром она очнулась от чьего-то болезненного тычка в бок. Понимающе ухмыляясь, наемник с рябым лицом предложил ей свежее платье, подозрительно напоминавшее лохмотья простолюдинки. Надеясь прикрыть полуголую грудь, Екатерина принялась натягивать ткань на исцарапанные плечи. С трудом шевеля руками и теряя сознание от приглушенной боли между ног, глотая слезы, она переодевалась, поглядывая на завтракающих у огня наемников. От запаха еды королеву тошнило, гарь от костров разъедала глаза, но поесть ее заставили.Не все мужчины остались в импровизированном лагере – королева нехотя наблюдала, как они меняются, то уходя по каким-то своим делам, то возвращаясь. Она же лежала у своего дуба, пытаясь запомнить лошадиные морды вместо лиц тех, кто надругался над ней вчера.       Ночью все повторилось снова. Пропахшие потом, требовавшие развлечений мужские тела сдирали с нее одежду, прижимали к земле, насиловали раз за разом, вновь разрывая поджившую плоть. Слабо скуля, Екатерина не могла поверить, что это происходит наяву, что из королевы она превратилась в солдатскую девку, что ей еще не один день придется провести в самом унизительном качестве. Даже во Флоренции с ней не обращались… так. У тех людей была только одна цель – лишить ее невинности, отомстить и познакомить с людской ненавистью. Эти люди жаждали другого – денег и доступной женской плоти.       Она пыталась сопротивляться, снова и снова, но это раззадоривало ее насильников еще больше, а ей самой становилось еще больнее. Она позабыла обо всем, кроме боли и унижения. Отголоски мыслей вернулись к ней лишь тогда, когда после очередного наполненного ужасом вечера она увидела спящего недалеко наемника, на чьем поясе блестел бликами костра кинжал. Не в состоянии свести ноги, Екатерина, словно распяленный паук, подползла к нему. Между бедер было влажно и гадко, и это придало ей сил – скрюченными и дрожащими пальцами она вытянула чужое оружие и слабо сжала в руках. Она могла бы зарезать ублюдка, но его друзья сполна отомстят за него. Лучше убить мерзавца, а потом себя. Хватит ли ей сил? Екатерина примерилась лезвием к собственным венам – как заколоть свинью, она прекрасно знала, самоубийство же требовало подготовки. Вены не подойдут, надо перерезать горло или ударить в грудь. Голова Екатерины закружилась, и она не сразу поняла, что не от слабости и путаности мыслей, а от того, что кто-то схватил ее за волосы и отшвырнул назад. Она ударилась спиной о корни дерева и не сумела сдержать слез – от боли и от сожаления. Она должна была использовать момент, но слишком долго думала.       Однако ей повезло – ее посчитали не убийцей, а всего лишь отчаявшейся самоубийцей, даже не ударили и не трогали до следующего вечера, обтерев лицо и поправив платье.       – Пей. Поверь, тебе станет легче, – кто-то протянул ей плошку с водой, и истощенная королева выпила все до капли. Ей не отказывали в воде, но она всегда хотела пить и никогда не просила. Уже через несколько минут она поняла, что совершила ошибку – остатки сознания растворялись, по телу разлилась слабость, мысли испарились, губы расплылись в глупой улыбке.       Дурманящие травы. Она осознала это до конца через несколько дней, придя в себя под одним из наемников, жадно целовавшего ее отвратительными обветренными губами. Екатерина чувствовала гниль его разрушенных разбойничьей жизнью зубов и ударила прямо в полное удовольствия лицо, едва опустив сомкнутые за чужой спиной ноги. Сотрясаемая рвотными позывами королева отползла в сторону, когда крепкий удар кулака по затылку пришиб ее к земле.       – Ты спятил? – заорал кто-то, скручивая пришедшего в ярость насильника, пока Екатерина слепо озиралась вокруг, еще не скоро оправившись от удара и дурмана. Память услужливо подкидывала картины непотребств, совершаемых с нею за пару суток особой сговорчивости. Возможно, из стремления сохранить ей жизнь, возможно, из чьей-то единичной вспышки доброты или желания насладиться покорностью, в воду Екатерины подмешали дурманящие травы, сбившие спесь и не позволившие сразу покончить с собой, сделавшие соития почти приятными.       Екатерину немедленно вырвало. Она явно что-то ела, но не помнила об этом – только о слишком давно не видевших женщины насильниках. Не просто женщины, красивой и благородной женщины, с мягкой кожей, душистыми волосами, аккуратными ногтями… Кто-то шептал сомнительные комплименты ей в ухо, пока она под действием трав прогибала спину и шало улыбалась, даже в таком состоянии не получая и капли удовольствия, просто ничего не соображая и отключаясь. Они целовали, гладили, ласкали ее, и она это позволяла, покорно ложась и садясь, раздвигая ноги и открывая рот.       Ей еще сильнее захотелось умереть и, чтобы отвлечься от ужасных воспоминаний, королева прислушалась к чужим разговорам. Наемники уже не один раз говорили с Франциском, но тот не спешил с деньгами. Закусив губу, Екатерина напомнила себе, что требуемую огромную сумму не найти за несколько дней, да и Франциск наверняка растерялся, он слишком молод, а вокруг него одни стервятники. Она должна подождать. Ничего другого ей не оставалось. Боже, он даже смотреть на нее не захочет. Екатерина уже привычно закрыла лицо руками и отползла к дереву. По крайней мере, больше никто не пытался напоить ее травяной дрянью, и она заснула неспокойным сном, на рассвете получив уже простой свежей воды.       Дни тянулись за днями. К концу третьей недели Екатерина больше не опасалась возвращавшихся к ней каждый вечер дикарей, не стыдилась вытирать и обрабатывать пострадавшее тело при них, позволяла отмывать себя водой из больших кожаных фляг, бездумно ела и пила. Она не боялась знакомых боли и зуда между ног, она сходила с ума от того, что постепенно становилась к ним готова. Она привыкла. Воля и упрямство притупились, остались только ужас и знание, в кого ее превратили. Королева смотрела на сырой холм земли, развеиваемый ветрами, и думала о невестке, выуживала ее лицо из памяти в мельчайших деталях, чтобы не забыть, почему должна держаться, почему нельзя сдаваться, почему нужно хотя бы добраться до оружия и перерезать собственное горло, если весь этот ужас продолжится и дальше. Она не шлюха, нет. Она королева-мать, и дома ее ждут дети. Дети, над чьей матерью будут смеяться еще десятки лет, от чьей матери уже ничего не осталось.       – Иди сюда! – в один из дней закричал добивавшийся ее еще в таверне наемник, едва спешившись с лошади и что-то бегло обсудив с другими. Екатерина знала, куда он ездил. Очередная встреча с королем. Очевидно, деньги снова не нашлись. У Екатерины не осталось сил на разочарование и гнев. – Иди сюда, шлюха! – еще громче заорал мужчина, и она забилась в свою нору, неосознанно прячась от того, что снова ждало ее. Кое-кто смотрел на нее с сочувствием, но она была общественной собственностью, и никто не имел права мешать товарищам, если только дело не касалось угрозы ее жизни. – Твой сын упрям не меньше тебя, дрянь! – грубые руки вытащили королеву из-под дерева и перевернули на живот. Она лишь сдавленно заскулила, готовясь к неизбежному. – Я покажу ему, чем чревато упрямство, – процедил мужчина над ней, задирая юбку и шлепая Екатерину по заду.       – Нет! – необычно громко завопила она. Она уже давно так не кричала и не сопротивлялась. Но сейчас, когда поняла, что сегодня ее возьмут нетрадиционным образом, заворочалась и забрыкалась – она жила со сворой мужчин почти месяц, но подобного с ней еще не творили. Как и до того, за всю ее долгую и несправедливую жизнь.       Мучитель над ней рассмеялся, что-то подкладывая ей под живот и нависая сверху, а затем к все еще иногда ноющей боли между ног добавилась мучительная боль сзади. Екатерина зарыдала от невыносимой муки, от хлынувшей крови и унижения. Внутри горело сильнее, чем в самый первый вечер, живот тянуло и крутило. Через несколько минут она уже плохо чувствовала нижнюю половину своего тела. Насильник схватил ее за волосы, вбивая лицо в грязь. Она вся была в грязи – изнутри и снаружи. Екатерина давилась слезами, хрипела, скулила и терпела.       Сознание возвращалось к королеве урывками. Пространство перед глазами подозрительно мигало, в нос ударило тошнотворным несвежим запахом, голый зад холодило ветром. По крайней мере, сегодня он был один, утешала себя Екатерина. После настолько грязного совокупления никто больше к ней не подошел. Пока. С усилием поднимаясь на локти, затем на колени, следом на четвереньки, подвывая от ноющей боли, она думала, что больше не может терпеть. Если ей пользовались как шлюхой, она должна продать собственное тело дороже.       Вытеревшись и намазавшись привычной мазью с ног до головы, она поправила платье и пригладила волосы, приводя себя в хоть сколько-нибудь приличный вид.       – Прикажите своим людям больше не трогать меня, – задрав подбородок в знак гордости, которой когда-то обладала, приказала Екатерина, доковыляв до сидевшего у костра главаря.       – И что взамен? Ваш сын до сих пор не нашел деньги. Мои люди злятся, им нужно куда-то выпускать пар, – он усмехнулся, разглядывая ее с головы до ног, морщась при виде грязного, заляпанного кровью и чем похуже платья.       – Я стану только вашей, – Екатерина запнулась на полуслове. Она никогда так открыто не предлагала себя, да и предлагать было уже нечего. Последние остатки привлекательности растерли по холодной земле, а она сама никогда не слыла умелой и соблазнительной любовницей. Она считалась хорошей женой и матерью, а не опытной женщиной для развлечений. – Я стану ублажать вас, – добавила она и подошла ближе. Взгляд наемника загорелся интересом, но не тем, на который она рассчитывала.       – Думаете, я прикоснусь к женщине, оскверненной столькими мужчинами? – словно отвесил пощечину он, однако Екатерина не смутилась. Он ни разу не прикоснулся к ней, черты его лица отличали благородство, а не грубость простолюдина, он явно не терпел грязи, которой окружил ее. Она обязана попробовать.       – Тогда пощадите меня. Ваши люди слишком жестоки. На мне живого места нет. Я умру от изнасилований еще до того, как король отдаст вам деньги. И тогда он уничтожит вас, – королева сжала кулаки, с трудом держась на ослабевших ногах, между которыми упорно зудело. Предлагая себя, она утаила свои опасения – судя по некоторым признакам, ее все же чем-то заразили, и от этой болезни будет трудно избавиться. Иногда Екатерина не понимала, почему до сих пор борется за жизнь и возвращение домой. – Вы видите, как растет их аппетит. Мне не вынести его.       – Сядьте, – бросил главарь, и Екатерина осторожно, медленно-медленно опустилась на бревно у костра. Сидеть после сегодняшнего она не могла. – Королева, – она ожидала разговора или наоборот грубости, но холодные и неожиданно мягкие губы наемника впились в ее рот, пробуя и присваивая одновременно. Собрав волю в кулак, Екатерина ответила на поцелуй, пытаясь вложить в него все свои умения, понравиться и не умереть от отвращения к себе. – Завтра состоится обмен. Я солгал. Ваш сын предложил меньшую сумму, но, думаю, дальше торговаться нет смысла, – оторвавшись от нее, ошарашил Екатерину главарь и осмотрел внимательным взглядом. Тогда она осознала – все ее нездоровье было для него очевидным, весь ее увядающий вид, предававший рассудок. Поэтому он и согласился говорить с ней. Она не была создана для такой жизни и мучительно умирала, а вместе с ней и шанс опустошить королевскую казну.       – Боже правый, – выдавила Екатерина, только сейчас до конца представив, какой увидит свою мать король Франции. Она хотела домой, но сейчас боялась помыслить о доме.       – Именно, – главарь вдруг схватил ее за руку и привлек к себе, чтобы никто посторонний их не подслушал. В глазах королевы потемнело от боли между ягодиц, вызванной резким движением, и она завалилась ему на грудь, тяжело дыша. – Подумайте, какое зрелище предстанет перед королем. Я видел его глаза. Глаза не только сына – влюбленного мужчины, чья женщина ему больше не принадлежит, – прошептал безжалостный голос, и Екатерина сжалась от ужаса и одновременно от сочувствия к сыну, переживавшего за нее всеми возможными способами.       После разговора, поселившего в ней стыд, тревогу и радость одновременно, наемники выдали Екатерине свежее платье, показавшееся ей усмешкой – под чистой тканью будет скрываться грязное, изувеченное, оскверненное тело. Переодевшись, Екатерина осторожно улеглась на свое место у дерева и всю ночь не сомкнула глаз. Скоро она будет дома. После трехнедельного кромешного ада. Она не верила в это. Иногда в голове вдруг вспыхивала крамольная мысль – после всего ей не место в королевском замке, среди королевских детей, возможно, она должна остаться здесь, среди похотливых зверей, ублажать их, пока не умрет. Но… она хотела еще хотя бы раз увидеть сыновей и дочерей, поцеловать их и сказать, что любит. Попросить прощения у сына, которого опоила. Он не виноват – она была плохой матерью, и они все за это заплатили. Уже завтра она сможет взглянуть на него… если совесть позволит ей.       Утром за считанные минуты ее схватили, умыли, усадили в карету и повезли в неизвестном направлении. Сердце Екатерины колотилось как бешеное – сидеть оказалось невероятно больно, на каждой кочке она умирала снова и снова и в конце концов просто стала коленями на пол кареты и взялась руками за сидение. На резких поворотах Екатерина ударялась лбом о дверцу и постоянно падала, но по крайней мере она не чувствовала себя так, будто ее посадили на кол. За своими страданиями она даже позабыла о стыде.       Наконец, карета остановилась, и измученную дорогой королеву немедленно вытряхнули наружу. Это был другой холм, еще более высокий и неуютный, просматриваемый со всех сторон. Плохо соображая от усталости и боли, Екатерина озиралась вокруг, пока не остановилась глазами на знакомой фигуре. Только через несколько секунд она поняла, что видела сына, повзрослевшего, казалось, на тысячу лет. Кто-то толкнул ее в спину, и она неловко пошла вперед, прихрамывая и заваливаясь то на одну ногу, то на другую. Больно. Слишком больно. Франциск смотрел на нее с ужасом, таким ужасом, какого она не видела ни на одном человеческом лице. Она ковыляла к нему из последних сил, запрещая себе сомневаться и отступать. Франциск не двигался, словно по-прежнему отказывался верить, что это она, но, когда их разделяло всего несколько шагов, сделал резкий выпад и подхватил на руки. Екатерина отвернулась, стесняясь своего вида, запаха и положения. Стыд ударил новой удушающей волной, и она опять пожалела о своем спасении. Ей не место здесь, не место рядом с ним.       – Не смотри на меня, – попросила она, но Франциск не успел ответить. Со всех сторон раздались крики, топот и конское ржание. Засада – всплыло в отяжелевшей голове королевы. Уже теряя сознание, она разглядела нападавших. Королевские солдаты с золотыми лилиями на груди. Больше Екатерина ничего не помнила.       Весь следующий месяц она не приходила в себя, потерявшись среди простынь и одеял на своей кровати. Франциск метался между желанием не отходить от нее и желанием никогда ее не видеть. Не потому, что стыдился или презирал, а потому, что не мог побороть отравляющее чувство вины при взгляде на мать. Ее пожелтевшее лицо с запавшими щеками и посиневшими веками, исхудавшее в синяках и царапинах тело, болезненные стоны при каждом движении не только рвали на куски его душу, но и напоминали, раз за разом безжалостно напоминали – он допустил все это. Мария была мертва, а мать опозорена и изувечена. Мария… Он даже не знал, где ее могила. Зато долгие три недели он знал, что его мать насилуют каждый день, пока он ищет ту безумную, затребованную английскими наемниками сумму. Он жил только мыслями о спасении матери, только ими отвлекаясь от горя по жене. Он не мог потерять еще и мать. Найти деньги оказалось непросто – получить ее средства, взять займы, потребовать долги у дворян… Он даже написал Елизавете, чтобы та повлияла на своих животных, но ответа пришлось ждать слишком долго. Никто не спешил ему на помощь, и, ложась каждую ночь в кровать, он знал, как мучается в тот самый момент его мать. Это ему рассказывали в подробностях, передавая с гадкой ухмылкой и угрозами. Он молчал и не кидался на ублюдков с мечом лишь потому, что знал, на ком они отыграются в отместку. Он не собрал бы деньги еще долго, но что-то заставило наемников Елизаветы передумать и согласиться на меньшее. Возможно, они устали ждать, а возможно, поняли – их жертва долго не протянет.       Осмотревшие королеву по прибытии в замок лекари пришли в ужас – таких повреждений у знатных особ они не видели никогда. Королеву насиловали не один раз, как не один раз и примитивно лечили. Раны не загноились, не распухли, и кое-кто из врачей шепнул Франциску на ухо – очевидно, королева-мать не всегда сопротивлялась до последней капли крови, иначе она просто не выжила бы в том аду. Вопреки чужим ожиданиям, Франциск был даже благодарен ей за то, что она нашла силы отказаться от гордости, чтобы спасти свою жизнь. Если бы она умерла, он бы умер тоже, никогда себя не простив.       Он уже начал верить в лучшее, наблюдая день за днем, как заживают следы насилия на теле матери. Пока не узнал – они были мелочью, по сравнению с другими последствиями ее плена. Францискне поверил своим ушам и долго вглядывался в обеспокоенное лицо лекаря, проведшего очередной ежедневный осмотр королевы. Теперь и ему, и Франциску стали понятны ее странно округлившиеся на фоне изможденного лица щеки.       – Королева беременна, – устало объявил врач, и Франциск подумал, что это известие было страшнее рассказов похитителей о том, как по-собачьи скулит, раздвинув ноги прямо на сырой земле, королева-мать Франции.       Врач бросил на Франциска быстрый взгляд, ожидая распоряжений. Король же замер, впервые пожелав просто лечь и умереть немедленно. Наверное, его поступок, его измена жене, его предательство по отношению к матери, его желание к ней вызвали такое наказание. Но почему тогда страдал не только он, но и она тоже? Если она узнает, не переживет… И в тот же миг короля посетила другая, убийственная в своей логичности мысль.       – Какой срок? – шепотом спросил он, и на этот раз лекарь посмотрел на него с удивлением. Для врача срок ничего не менял, для Франциска он менял все.       – Около двух месяцев, насколько можно судить, – задумчиво почесав переносицу, ответил врач. Внутри у Франциска все оборвалось, надежды растаяли в дым – несколько недель мать провела в плену, за которыми последовал месяц лечения, но ведь до того плена, совсем незадолго… Возможно, это его ребенок, не отродье мерзкой швали, а наследник королевской крови. Наследник, которого ему уже никогда не завести с Марией. – Королеве не выносить его. Она слишком слаба. Да и ее моральное состояние, когда она очнется… – уловив его сомнения, продолжил лекарь. Конечно, он ждал простого и логичного приказания, скорее одобрения… Никто ведь не знал… Никто не знал, что несколько месяцев до злополучного плена они с матерью были любовниками.       – Мне нужно подумать, – огорошил Франциск врача и развернулся к материнской кровати.       Королева лежала на подушках, бледная, худая и по-прежнему осунувшаяся. Трудно было представить, что в таком состоянии она сумела зачать ребенка, ведь в лесу она выглядела еще хуже. И эта мысль убеждала короля в дикой, запретной мысли, от которой хотелось выть. Она могла быть беременна от него… Если бы она была беременна от него, наверняка потеряла бы ребенка в плену… И все же, те звери так мучили ее, невозможно, чтобы в том ужасе в ней зародилась жизнь. В том ужасе, а не в замке, где он приходил в ее кровать каждую ночь и не делал ничего, чтобы обезопасить от беременности. Это должен быть его наследник. Но даже если и так, слишком жестоко и опасно заставлять ее рожать. Она и не дожила бы до родов, ведь врач сказал, она не в состоянии… Она бы сама первом делом избавилась от ребенка, находись в сознании. А если бы и случилось чудо, и ребенок дожил бы до родов, она считала бы его плодом насилия, она ненавидела бы и его, и самого Франциска за то, что он не принял меры вовремя, не приказал сделать ей аборт. Он должен сделать это. Убить ребенка, который мог оказаться отродьем грязной солдатни, а мог и зародиться принцем крови, его собственным сыном. Франциск представил его лицо, представив затем свою реакцию, если позволит ему родиться и увидит чужие грубые черты и черные жесткие волосы.       – Избавьтесь от него. И ни слова ей, – наконец, бессильно приказал Франциск. Он хотел взять время на основательные раздумья, но понял, что после них не решится никогда. Он не имел права поступить иначе, и боль от короткого приказа останется с ним до конца дней. Она ни о чем не узнает и поправится, а он будет вспоминать этот страшный день и в минуты радости, и в минуты горя.       Врач лишь кивнул и отправился за инструментами. Через час все было кончено. Когда Франциску разрешили зайти к матери, ему показалось, ее лицо заметно расслабилось. Словно подспудно она чувствовала дополнительную угрозу, а теперь ей помогли от нее освободиться.       Не в силах не думать о возможном умершем сыне, король решился и привел к матери детей. Будто взамен того утраченного, вполне вероятно, никогда не существовавшего совместного младенца. Сначала они смущались, потом осмелели – младшие братья и сестры Франциска ползали по матери, наслаждаясь даже таким общением с ней, пока он, тяжело сгорбившись вкресле, искал в ней следы пробуждения.       – Франциск, – сперва он подумал, что ослышался, но, когда посмотрел на мать, очнувшись от полудремы, встретился с ее немигающими глазами, в которых отчетливо горели стыд и страх.       – Мама, – он бросился к ней, втискиваясь между облепившими королеву братьями и сестрами. Теперь все будет хорошо, он больше никогда не причинит ей боли, не унизит, не опозорит недостойной связью. Как она и хотела.       Только она хотела уже другого. Кошмары мучили Екатерину долгие месяцы, она медленно возвращалась к прежней жизни, медленно натягивала прежнюю маску величия. За радостью свободы пришел стыд, которого она так боялась. Стыд смотреть в глаза детям, стыд сидеть с ними за одни столом, обнимать и целовать. Стыд находиться с королем наедине. Он больше не наблюдал за ней с теми желанием и страстью, какими опалял до плена. Она знала – не от омерзения, но вместе со стыдом Екатерина приобрела… распущенность. Она называла это так. Она больше не считала себя гордой и недоступной, холодной и праведной. Озверевшие простолюдины насиловали ее в лесу несколько недель – кто теперь взглянет на нее без смеха? Слухи ползли быстро. И когда Екатерина поняла, что сын не испытывает к ней отвращения, поняла и еще одно – она хотела его вернуть. Это не было вожделением, даже любовью: Екатерина не сомневалась – она не почувствует удовольствия от прикосновений, если сын и испытает когда-нибудь искушение.       Франциск тосковал по Марии – это и помогало, и мешало. Она сочувствовала ему, искренне и преданно. Она сама иногда просыпалась ночью от воспоминаний об искореженном ужасом лице невестки, она попыталась, несмотря на невыносимое унижение, максимально подробно рассказать о месте, куда их привезли подосланные Елизаветой убийцы, чтобы Франциск смог найти могилу, но… она желала почувствовать себя нужной, чистой, любимой. Женщиной. Женщиной, к которой испытывают что-то помимо жалости, похоти или гадливости. Только один человек мог дать ей это.       Полгода у нее ушло, чтобы снова привлечь короля и одновременно научиться не терять сознание от его прикосновений. Франциска отчетливо тошнило от собственного поведения, от того, что он стал дольше оставаться в ее спальне, дольше положенного держать за талию, дольше засматриваться на новое платье. Он не хотел возвращаться к их связи, он делал все, чтобы к ней не вернуться. Екатерина знала, что мучает его, использует и развращает, но он был нужен ей, чтобы возродиться из пепла. Она стыдилась и все равно искушала, намекая и откровенно раздеваясь перед ним. Если простым наемникам она служила шлюхой, играть невинность для короля уж точно не имела права. Это осталось в прошлой жизни, когда она готова была отравить его, но не лечь с ним в постель. Тогда она еще жила матерью и королевой.       Добившись своего уловками и распутством, Екатерина ни о чем не жалела. Она лежала на груди сына, поглаживающего ее плечо, и была счастлива. Давным-давно она уверяла Марию, будто готова спуститься за сыном в ад. Так и вышло. Теперь она точно там окажется. Но хотя бы без жуткой пустоты внутри, мерзкого липкого стыда, страха оказаться ненужной, омерзительной самому дорогому человеку в ее жизни.       А потом Екатерина захотела больше. Заглушив унижение, рассудок начал играть с ней в жестокие игры – Екатерине вдруг стало казаться, что все это временно. Франциск любил ее и после случившегося с ней, но рано или поздно он снова женится. На какой-нибудь благородной принцессе, с которой попытается забыть смерть первой жены и позор матери. Он заслуживал покоя, однако Екатерина уже не смогла бы жить, как раньше. Он нужен ей, так или иначе. Она должна удержать его рядом навсегда, если уж выжила и вернулась вопреки голосу совести. Сначала она не знала, как это сделать, как навечно привязать к себе сына, не причинив ему боли, но потом поняла. Нужно всего лишь рискнуть. Возможно, она даже нашла путь обратно к трону – такая потребность теперь тоже иногда просыпалась в ней.       – Что ты хотела сообщить мне, мама? – с усталой улыбкой спросил Франциск. Никто не знал про их связь, и Екатерине пришлось задуматься и о том, как потом преподнести новости двору. У нее были варианты, но их она озвучит, когда Франциск все узнает и осознает.       – Я беременна, Франциск, – с легким волнением в голосе объявила Екатерина, взявшись за плечо сына. Франциск смотрел на нее во все глаза, медленно оседая на кровать и не спеша радоваться. С нечитаемым выражением лица он медленно обхватил ее за талию и прижался щекой к животу. Екатерина испугалась, когда он ощутимо завалился на нее, по-прежнему не издавая ни звука. Конечно, она ждала удивления, неверия, страха, возможно, даже гнева, но не той безграничной усталости, смешанной с чем-то еще, что она не могла разобрать. Как будто Франциск уже слышал ее признание во сне, а теперь она вдруг сказала ему об этом наяву. – Почему ты плачешь, Франциск? – беспокоясь все больше и ощутив животом его слезы, спросила Екатерина. Франциск не плакал уже много лет, со времен своего детства. Тревога за него ударила ее обухом по голове. Словно только сейчас она пришла в себя. Сейчас, а не больше полугода назад.       – От любви, мама. От любви, – бледный, словно сама смерть, пробормотал Франциск, поднимая на нее взгляд и быстро возвращаясь обратно лицом к животу. Екатерина рассеянно погладила его по голове и зарылась пальцами в волосы. Когда-нибудь она спросит сына, что он пережил, пока она была в плену и пока лежала без сознания здесь. Когда-нибудь, когда найдет в себе силы. Когда-нибудь, но не сейчас.