***
— Так жить нельзя, — цежу я, смазывая содранные в кровь костяшки заживляющим кремом, — нельзя и все тут. Слушай, Вов, может, в следующий раз биты на футбол возьмем или еще что-то? Мать увидит — снова начнет причитать. «Женечка, Женечка, ну как же так, о себе не думаешь, так хоть о своей половинке подумай…» — Ну, она не то чтобы не права, — фыркает Вовка, мой лучший друг, бросая мне пластырь. — И ты туда же, — цежу я, накладывая пластырь на ссадину на лбу, — не гунди. До свадьбы заживет. — Заживет-заживет, — Вовка поднимает руки, капитулируя, — Но я серьезно, чувак. Ты мог бы хоть вчера первым не лезть на того кабана? Это ж пиздец какой-то, Жека, честно, я серьезно боюсь за твою несчастную. Я только закатываю глаза, уходя в душ подсчитывать потери. После тщательного анализа порезов, синяков и ссадин я в который раз думаю о том, что Вовка, вообще-то, прав. Если мы когда-то встретимся, она точно меня прикончит. В следующий раз я обязательно…***
— Блять, да какого хуя, — стону я, спотыкаясь на ровном месте и хватаясь за колено. Антон — хороший и милый Антон, который, конечно же, не мой соулмейт, потому что бьет он только рекорды в играх для икс-бокса — удивленно наклоняется и спрашивает, что случилось. — Блять, «Динамо» сегодня играют, да? — спрашиваю я сдавленно, чувствуя, как костяшки начинают знакомо ныть. — Не в курсе, — Антон хмурится, — а что? А то, что мой соулмейт — конченный, думаю я, массажируя колено и надеясь, что не все мои свидания будут проходить так ужасно. Все это я популярно поясняю Антону, который, наверное, никогда в жизни не слышал столько матов из уст девушки на первом свидании подряд и без передышки. Антон только качает головой и провожает меня домой, и даже подставляет плечо, когда хромать я начинаю уж совсем душераздирающе. Повезло тебе, Антон, думаю я, обнимая его на прощание, что ты не знаешь, когда играет «Динамо». Естественно, Антон мне больше не звонит.***
— Господи, ну ты и долбаеб, — с чувством произносит Вовка, глядя на то, как я распаковываю аптечный пакет с мазью и бинтами, — на месте твоей будущей я бы уже сейчас наперед стал твоей бывшей. — Я вообще не знаю, как так получилось, — оправдываюсь я, отводя взгляд, — просто как-то… Валера позвал, а наши вообще так хуево никогда не играли, вот я и… — …и превратил своего соулмейта в боксерскую грушу! — оптимистично заканчивает Вовка, — Ты придурок, Ветров. Меня вчера только разок задели, а Лиля мне уже успела все мозги вынести. Я морщусь. Конечно же, он прав. — Не гунди, — бурчу я, бросая в Вовку подушкой, — до свадьбы заживет. Что еще ему сказать, я не знаю. Точно так же я не знаю, каким образом буду извиняться перед этой беднягой, как только её встречу.***
Найти своего долбоеба я решаю как раз после того, как на восьмидесятом Дне Рождения прабабушки как раз во время моего тоста я чувствую, как мою ногу снова сводит привычно-характерная боль. После «Поздравляю с Днем Рождения… ой, блять» бабушка не хватает инфаркт, но мне все равно стыдно, поэтому я загораюсь желанием найти наконец-то этого обиженного Богом человека и обидеть его еще больше. — Слушай, а где у нас эти… ну, придурки футбольные пиздятся? — задумчиво спрашиваю я у Иры, рассматривая стену. Соседка давится колой и смотрит на меня так, будто бы я только что сбрила половину волос и объявила, что становлюсь кришнаитом — но это еще не точно. Спустя пару секунд на её лице проступает понимание. — Да где они только не пиздятся, в принципе, — задумчиво тянет Ира, — попробуй за стадионом после матча. Погоди, а откуда ты знаешь, что он вообще в Киеве? Может, он из Чебоксар каких-то или Мытищ, или вообще из Франции, к примеру. — Ну, во-первых, во Франции за «Динамо» не болеют, — я глубокомысленно вздыхаю, — а во-вторых… ну, надо же с чего-то начинать, правильно? — Смотри, чтобы на этот раз по-настоящему не втащили, — оптимистично кивает Ира и возвращается к своему учебнику. Я проверяю расписание матчей «Динамо» и прокладываю маршрут к стадиону на гугл-картах. Вижу цель — не вижу препятствий.***
Предстоящее поле брани — пятачок за стадионом — я нахожу почти сразу. Проблема в том, что пятачок достаточно небольшой, и зрительного зала там не предусмотрено, поэтому я принимаю тяжелое и откровенно тупое решение. Чтобы точно разглядеть предполагаемого соулмейта, я вылезаю на дерево, как только на пятачке за стадионом вообще начинают собираться люди. Так и вопросов лишних не возникнет, и, авось, не зашибут в пылу драки. Вместо двух противоборствующих армий на пятачке внизу собираются всего лишь две кучки каких-то подозрительных гопников. — Слышишь, Леха, «Динамо» — говно! — гнусаво орет кто-то из кучки в черно-оранжевых тонах, и кучка в синих тут же отвечает утробным ревом. Я устраиваюсь поудобнее. Сейчас будет что-то. И что-то действительно случается.***
На махач между нашими и фанатами «Шахтера» я прихожу посмотреть просто так, чисто из спортивного интереса. После того, как позавчера я совершенно случайно (честно-честно) вывихнул ногу, перед моим соулмейтом мне почти искренне стыдно — в конце концов, уж она-то точно не виновата в том, что я дурачком неуклюжим уродился. Вот бы встретить её, извиниться, что ли… — Слышишь, Леха, «Динамо» — говно! — орет кто-то из толпы фанатов «Шахтера», и я едва сдерживаюсь, чтобы не втащить разок хотя бы ради искусства. Нет, так не пойдет. Хватит уже. Я лениво наблюдаю за тем, как наши бьют чужих, а чужие — наших, изредка пиная тех немногих, кто доходит все же до меня. Может, цветы купить? Или кофе угостить? Или в кино сводить, или что там нормальные парни делают, чтобы перед нормальными девушками извиниться за то, что… Что по их вине они превратились в отбивные? Я закатываю глаза. Самое главное — из-за неё у меня ничего не болело серьезно никогда в жизни. За двадцать лет — всего лишь два-три вывиха, несколько растяжений, пара порезов и типично разбитые коленки в детстве. А я… Кто-то бросает в мою сторону камень. Я успеваю вовремя отшатнуться, и камень всего лишь задевает плечо, да и не больно почти — обычное дело. Это сейчас не больно. А вообще я придурок, долбаеб, идиот и… Твою мать! От тягостных размышлений меня отвлекает резкая и ощутимая боль в руке. Я разворачиваюсь, ища глазами того, кто зацепил меня в пылу драки, и… И не нахожу никого. Блять. Кажется, накаркал.***
Посреди махача тупая и совершенно терпимая боль пронзает плечо — я шиплю и дергаюсь. А потом вдруг понимаю, насколько это хреновая идея — дергаться, сидя на дереве. И насколько хреновой идеей было вообще на это дерево лезть, если есть хоть малейшая возможность, что мой соулмейт все же здесь, и его здесь кто-то нормально так уебет. Все это я успеваю понять как раз за ту короткую секунду, за которую ветка, на которой я стою, трещит и феерически ломается. В итоге я осознаю, что падать с дерева очень больно, даже если падаешь с высоты метров двух максимум. Я ошалело смотрю на руку, на которую упала, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Эй, — рядом со мной останавливается высокий и крепко сбитый парень, очень красноречиво помахивая битой, — кто бабу притащил на махач? Воистину, здесь собрались сливки общества. Надеюсь, этот — не мой. — Я тебя спрашиваю, мадам, — парень, кажется, явно не собирается отставать. — Я сама притащилась, — цежу я сквозь слезы, осторожно распрямляя руку. Больно до жути — я закусываю губу, чтобы не заорать в голос. — Ты с дерева упала, что ли? — выдвигает тщательно обдуманную догадку парень. — Пиздец, Шерлок, — выдыхаю я, закрывая глаза, — еще наблюдения будут? Парень сдвигает брови к переносице. — Что-то ты слишком разговорчивая, мадам, — угрожающе рычит парень, делая шаг вперед. Бита в его руке опасно раскачивается. Нет, ну это уже за гранью добра и зла. Я только что упала с дерева, уже не помню недели, которую провела без болевых ощущений разной степени тяжести, и теперь какой-то амбал машет у меня перед лицом битой, и… — Засунь эту биту себе в… — вдохновенно начинаю я, собираясь сказать амбалу все, что о нем думаю. Сделать это мне, к счастью, не дают. — Что здесь происходит? — какой-то слишком уж бледный парень останавливается рядом с нами. Я вскидываю на него взгляд, и он кривит губы в бледной ухмылке, разминая левую руку, — все в порядке? — Твоя мадам? — тупо спрашивает амбал, отворачиваясь от меня. — Не… — произносит бледный, и я отчаянно машу рукой, привлекая его внимание. Тот недоуменно вскидывает брови, и я закусываю губу, пытаясь вложить в выражение своего лица максимальную мольбу, на которую способна, — не мадам, а девушка. — Твоя или нет? — допытывается амбал. Бледный, к счастью, правильно истолковывает мои гримасы. — Моя, — уверенно кивает он. — А чего ты её на махач притащил? — допытывается амбал. Бледный медленно пожимает плечами. — Со мной рядом целее будет, — философски заключает бледный, — а то мало ли что, поздно, еще пристанет кто. Я молча смотрю на собственную руку, которая уже начала подозрительно распухать. Бледный, судя по всему, тоже мою руку замечает. — Ну, братан, мы пошли, — оптимистично произносит бледный, хватая меня за здоровую руку и дергая вверх, — бывай. — Бывай, — тянет амбал, хмуро провожая нас взглядом. — Бывай, — пищу я зачем-то, — «Динамо» — сила! Бледный фыркает, ускоряя шаг. Рука неприятно ноет, и я закусываю губу, сдерживая слезы. — Я Женя, кстати, — первой нарушаю тишину я спустя секунд десять, когда молчание становится совсем уж неловким, — спасибо. — Я тоже, кстати, Женя, — бледный улыбается, слегка сжимая мое предплечье, — пожалуйста. Тебя проводить к кому-то или ты здесь одна? — Я одна и я упала с дерева, так что сегодня ни к кому мне уже больше не надо, — со вздохом отвечаю я. Женя хмыкает, но ничего не говорит, — где у вас тут ближайший травмпункт? — Александровская больница, Шелковичная 39/1, третий корпус, — без запинок произносит парень, и я только хмыкаю. — А скидка постоянного клиента у тебя тоже есть? — киваю я. Женя бледно улыбается, поддерживая меня за руку. — Скидки нет, но до больницы могу проводить, — ухмыляется он, тепло щурясь, — поздно, мало ли что, еще пристанет кто. Я только киваю, чувствуя, как к щекам приливает румянец. Очень романтично, однако.***
Кофе в больничном круглосуточном кафе, конечно же, отстойный. Гипс на моей левой руке отстойный тоже — я уныло ковыряю его ногтем, рассказывая Жене, как вообще оказалась на том злополучном дереве. Ира вроде как должна забрать меня через полчаса максимум — и новый знакомый великодушно согласился составить мне компанию до тех пор. Бледный Женя бледнеет еще больше с каждым новым поворотом в моей истории. Когда я дохожу до момента с позавчерашним Днем Рождения прабабушки, он странно как-то хмыкает, отводя в сторону дикий какой-то взгляд. — Что смешного? — бурчу я, допивая второй стакан отвратительного кофе, — Посмотрела бы я на тебя, если бы ты чувствовал себя биточком после каждого матча «Динамо» — еще и без возможности выбора. — Ну… — Женя поджимает губы, — думаю, что даже такой… долбоеб, как твой суженый, уже понял, что так нельзя. Тем более после того, как ты сломала руку — уж это точно… не прошло мимо него. Я со стоном опускаю голову на стол. Точно — ведь он там, бедняга, тоже где-то мучится. И пускай он тоже не подарок, но, судя по ощущениям, не ломал он себе пока еще ничего — а теперь терпит все это из-за меня, и… — Ну и попадалово, — глубокомысленно бурчу я. — Не переживай, до свадьбы заживет, — Женя мягко улыбается, — я возьму нам еще кофе. Я только киваю. Женя встает и уходит в сторону кассы. Вот это — нормальный человек, думаю я. И девушке его повезло, наверное — такой сначала подумает, а потом сделает, да и… Стаканчик, который я задумчиво кручу в руках, выскальзывает из рук. Левая рука машинально дергается за ним — и я морщусь от резкой боли. Анестезия, которую вкололи, когда накладывали гипс, уже прекратила действие, и теперь… Позади слышится резкий стук. Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить, как суммарное содержимое ровно двух стаканов кофе расплываются по полу больничного кафетерия, а Женя, упустивший поднос буквально в двух шагах от нашего столика, с гримасой боли потирает левую руку. Спустя несколько мучительных секунд парень вскидывает на меня взгляд и неловко улыбается. — Если захочешь влепить мне пощечину, имей в виду, что тебе тоже будет больно, — быстро произносит он. — Не если, — мрачно произношу я, тяжело вздыхая, — а когда. Не переживай, к боли уже привыкла.***
Конечно же, пощечин никаких нет — ни сейчас, ни потом, хотя во время знакомства с Жениными родителями мне кажется, что её отец очень-очень сильно хочет мне втащить сразу за все хорошее. С махачами приходится завязать раз и навсегда — Женя перед очередным матчем звонит и популярно сообщает мне во всех подробностях, что произойдет с моей драгоценной коллекцией комиксов в ближайшее время, если сегодня она почувствует хотя бы комариный укус. Я сообщаю ей, что она — жестокая женщина, и что основа здоровых отношений в том, чтобы идти на компромиссы. Женя, судя по красноречивой паузе, закатывает глаза. Потом Женя нехотя сообщает мне, что я придурок, логика у меня ни к черту, Ира уехала к родителям, а футбол можно посмотреть в трансляции, и она, вообще-то, уже купила чипсы и колу, так, на всякий случай. Я сообщаю ей, натягивая куртку, что она — просто чудо. — А ты нет, Ветров, — бурчит Женя, — давай, дуй сюда скорее, я соскучилась.***
Сломанная рука Жени заживает через два месяца. Еще через три я ломаю ногу, качаясь на стуле во время пары. Угорает весь институт — а вот Жене как-то не смешно, потому что телефон у меня разрядился, и зарядить я его догадываюсь только дома. — Ты долбоеб, Ветров, — сообщает мне она, осторожно залезая на диван вечером и утыкаясь носом в мою ключицу, — чистой воды долбоеб. Вот как ты со сломанной ногой, а? — Как-то, — фыркаю я, приобнимая её за плечи, — до свадьбы заживет. «Как-то» Женю, очевидно, не устраивает — и именно поэтому она временно переезжает ко мне, чтобы за мной присмотреть. А потом оказывается, что «временно» при обоюдном желании очень быстро перерастает в «постоянно». И до свадьбы все действительно заживает.