Проклятие

Чжо Мальсан давно в столице, и, пожалуй, теперь вправе считать себя опытным царедворцем — насколько может им быть офицер, предпочитающий держаться подальше от политики. Чжо Мальсану благоволит государь, и это поневоле заставляет даже придворных чиновников гнуть перед ним спины — что за новый король им достался после Ли Сонге, успели уже выучить даже самые алчные и безмозглые. В Чжо Мальсане, по большому счёту, давно уже не осталось и следа того наивного провинциального юнца, который помог безумному оборванцу спрятать раненного сначала в сарае, а затем в погребальном поезде и ввезти его в Кэгён. Сейчас он, пожалуй, и не решился бы на такую авантюру. Ещё Чжо Мальсан, в силу должности и близости к двору, имеет представление о наследном принце. Одно время во дворце только и говорили, что об этом Ли До, самом младшем из сыновей государя от королевы, обсуждали вдоль и поперёк, видели в стремлении короля утвердить его наследником тень тех же соображений, которые заставили Ли Сонге, низложенного короля-отца, возвести в кронпринцы мальчишку Бансока... Нынешний государь быстро пресёк это, напомнив министрам и вельможам, чем он отличается от своего родителя — когда покатились головы братьев Мин, родной плоти и крови королевы Вонгён, дядьев Ли До, память их тут же пробудилась и очистилась. И вообще при дворе теперь царило по этому поводу редкостное политическое единодушие — шея-то одна, а верёвок у Ли Банвона хватает... За глаза звали душегубом. Но король держал и двор, и страну в железном кулаке, одетом в стальную перчатку с шипами внутрь, и потому Ли До, ставший великим князем Чхуннёном, вот уже лет пять как занимал Восточный дворец. Чжо Мальсан видел его (кланялся издали) — высокий, тонкий юноша с красивым властным лицом. Государь тоже хорош собой, но сыновья у него пошли в мать, а наследного принца не из бронзы отливали, по отцовскому образцу, а будто из тонкой кости резали. Только взгляд не шёл к этому лицу: отстранённый, сосредоточенный и печальный. Средний сын государя, принц Хёрён, жил при дворе. Он являл собой образец разумного и достойного поведения: благообразный, воспитанный и почтительный, женатый на выбранной ему родителями женщине и умеренный во всём, начиная от пищи и заканчивая политическими симпатиями. Государь не очень любил его. А старшего принца, того, за которого сложили головы братья Мин, давно не видели в столице. Даже когда выдавали его вторую сестру, принцессу Гёнчон, замуж за сына министра Чжо Чжуна (более известного как Уджэ), принц Йаннён не появился в Ханьяне. А государь, казалось, вовсе забыл о первом из своих выживших сыновей. Перед принцем Йаннёном у тогда ещё не государя и его королевы родились три здоровых принцессы, а три принца, появившись на свет один за другим, не дожили даже до именования. Седьмого ребёнка Ли Банвон назвал, едва тот сделал первый вдох, опасаясь, что после будет слишком поздно, и дал ему имя Ли Чже. Когда государь занял престол, не было сомнений, кто будет наследником, а двухлетний Ли До на руках у няньки вряд ли привлёк хоть чьё-то внимание. Ли Чже рос быстро, преуспевая в боевых искусствах и демонстрируя недюжинные таланты в литературе и каллиграфии. Учителя не могли нарадоваться на него, жалуясь разве что на излишне резкий характер и юношескую вспыльчивость принца. И так продолжалось, пока пять лет назад он вдруг не бросил свою жену, госпожу Сусон из клана Ким, и не объявил, что женился на простолюдинке. Говорят, министры пришли в ужас при виде принца с распущенными, как у бродяги, волосами и мечом на поясе. Он был пьян и весел, от него пахло дурманом и духами, а примчавшийся на скандал принц Хёрён только и смог, что уговорить старшего брата отдать оружие, настрого запрещённое во внутреннем дворце, и уйти с глаз толпы. Чжо Мальсан не вспоминал об этой старой истории, не имевшей к нему никакого отношения — так, пикантная сплетня, — и предпочёл бы не вспоминать и дальше, если бы не покушение на государя, приключившееся, к несчастью, во время выезда в город, за пределами дворца. Дождя не было больше месяца, и двор почёл за лучшее провести малый обряд, взывая к Небесам о милости. Король возвращался из храма, окружённый стражей и свитскими, когда на узкой, забитой людьми улочке наперерез королевской процессии выскочили люди в масках и соломенных шляпах, с мечами наголо. Стражники среагировали вовремя, но нападающие были или мастерами своего дела, или самоубийцами, а вернее всего, и тем и другим — они пробивались сквозь строй, работая мечами и используя метательные ножи, не обращая внимания на потери. Король сидел в своём паланкине, уперевшись руками в колени, прямой и неподвижный, как изваяние. В этот момент откуда-то сбоку выскочил человек, мгновенно обошёл стражу, на миг оказавшись рядом с государем лицом к лицу, развернулся к паланкину спиной — и пошёл на нападающих. Чжо Мальсан не видел всего этого (он и его люди прибыли к месту покушения спустя четверть часа, когда сигнальный дым был замечен городской управой и гражданские офицеры получили приказ выступать). Только слышал в пересказе, но хватило и этого — в сочетании с растерзанной улицей. ...Говорили, тогда государь вскочил на ноги и выхватил у ближайшего телохранителя лук — и когда прибыла подмога, улица была усеяна трупами, утыканными стрелами и изрубленными мечом. Поровну — тех и других. Чжо Мальсан сам был офицером и примерно представлял себе, чего стоит мечнику угнаться в этом деле за приличным стрелком... Король — был превосходным. — Ты редко бываешь во дворце, — говорит государь, стоя на галерее. Внизу, по выложенной цветными плитами площади перед дворцом, идёт опальный принц Ли Чже, а рядом с ним — наследный принц Ли До. На полшага позади, с виду неспешно, тащится здоровенный, хмурого вида детина, начальник охраны наследника и его дядька-воспитатель. Кровь на городской мостовой после неудачного покушения два дня назад уже успел смыть дождь. Моление государя принесло плоды — а может быть, Небеса умилостивила обильная кровавая жертва. Когда убийцы поняли, что им не пробиться к королю, они начали выкрикивать слова поношения и позора, призывая скопившийся люд подняться против чудовища и братоубийцы. Тогда человек с двумя мечами, защитивший государя — распоясанный, с тяжёлыми медными серьгами в мочках ушей и подведёнными, как у женщины, бровями — захохотал во всё горло, перекрывая их голоса: — Разве был в истории правитель, не проливавший кровь за трон? И разве в чьих-то жилах она краснее, чем прочая? Так какая разница, чья она! Сильный побеждает, а слабый гибнет! Такова природа вещей. Не лучше ли принять протянутую руку, даже если она принадлежит врагу? Слабый может напялить на себя одежды Дракона, но это не придаст ему сил, только усугубит слабость. А сильному не обязательно даже иметь меч, чтобы быть сильным. Хотя, — развеселившись, выкрикнул бродяга и взмахнул клинками, — меч в этом очень помогает! ...Чжо Мальсан молча кланяется: всё же он достаточно царедворец, чтобы знать, когда не стоит отвечать. Государь смотрит вниз. Щурится против солнца. У него взгляд лучника и дозорного, глаза человека, смотрящего далеко вперёд. — Знаешь, что заявил мне До, когда ему было десять лет? Что он не может просто ничего не делать и сидеть сложа руки. А после вывалил на меня свою теорию политики. Он был совсем ребёнком. Тогда я поехал в какую-то забытую небесами деревеньку и вытащил из тростниковой хижины Мухюля. Чжо Мальсан стоит тихо-тихо. Он вспоминает самоуглублённый, устремлённый как будто внутрь взгляд наследного принца. Сейчас Мальсан просто пара ушей, безмолвный свидетель, не имеющий голоса. Ничего больше не остаётся делать, если король — этот человек — вдруг решил выбрать тебя подушкой, чтобы выговориться. Остаётся надеяться, что потом о нём забудут. — А Чже совсем другой. Его учил один старый мошенник. Тот же, что и Мухюля. Чже сам разыскал его и стал его последним учеником. Принцы в этот момент как раз сворачивают на дорожку, ведущую к саду. Ли Чже поворачивается на ходу и улыбается, глядя, кажется, прямо в лицо своему отцу. У него продолговатые, по-лисьи изогнутые к вискам глаза, как у королевы Вонгён. Чжо Мальсан старается не вздрогнуть. — Сильный слабого растерзывает, сильный слабого пожирает, и это единственное, что не изменится никогда. Тысячу лет до этого, и спустя ещё тысячу лет, это единственное, что будет оставаться неизменным, — слова столь странны, а интонация, с которой их произносит государь, столь необычна, что Чжо Мальсан невольно подаётся назад. Почти отшатывается — от сказанного и от взгляда человека внизу, который два дня назад убил на площади восемнадцать человек. Ли Чже бесцеремонно дёргает брата за рукав, кивает в сторону галереи. — Один мой сын напоминает мне людей, которых мне не хватает. Другой — тех, кого я предпочёл бы никогда не вспоминать. Иногда мне кажется, что это моё наказание. Что-то вроде проклятия, может быть? — король вздыхает. Чжо Мальсан мечтает сбежать с этой обдуваемой ветрами галереи. Так далеко, как только сможет. — Ли До я люблю, и потому взвалю на него непосильную ношу моих ожиданий, эту страну. А Ли Чже... что же... его я балую. Должен же я дать счастье хоть одному своему ребёнку, верно? Пусть живёт свободно и сделает всё то, в чём отказал себе я. Бродит по всем дорогам этой страны. Исходит вдоль и поперёк Мин. Возьмёт в жёны женщин, которых любит. Ест в придорожных харчевнях и пьёт без меры. Государь — Ли Банвон — беззвучно смеётся, и в этот миг он так страшен, что хочется опуститься на колени и умолять о пощаде. Его сыновья одинаковым движением поднимают головы и улыбаются ему в ответ.