Сальса любит странных
Хосок любил проводить жизнь так, будто бы каждый день последний, наверное, этим он себя и оправдывал, пока пропадал в гей-клубах, когда на носу была сессия. Вновь — разноцветные блики на чужих щеках, руки на талии, смех на ухо, шёпот в губы, двери туалета, быстрый перепих, снова коктейли, снова дробящая уши музыка, душный автобус, орущая комендантша и, наконец, подушка. А потом снова всё по кругу. Хосок падает на кровать, утыкаясь лицом в подушку, голова кружится, ноги отнимаются, и он почти проваливается в беспробудный сон, как за тонкой стенкой слышатся звуки гитары. Тягуче, плавно, заунывно. Чон думает сначала, что это Юнги — его сосед по комнате — играет в игру на планшете, но тот как обычно сочинял музыку, изредка проваливаясь в сон или уча конспекты, хотя последние его мало интересовали. Чон мысленно посылает гитариста, снова отваливаясь на подушку, но звуки чудесной игры не замолкают и спустя десять минут, поэтому он приподнимается с постели и, тяжело переставляя ноги, выходит в коридор. «Вроде слева», — думает Хосок и направляется к ближайшей двери. Прикладывается ухом к дереву и слышит гитару, удостоверившись, стучит кулаком по двери почти озлобленно. — Если этот ненормальный гитарист не откроет, я вышибу две- Его гневную тираду шёпотом прерывает прекрасное лицо парня за порогом, выжженные краской светлые волосы и большие карие глаза, словно у испуганного оленёнка. Вся злоба тут же ухает вниз и стягивается жгучим узлом в животе, все слова сразу же застревают в глотке, и он просто глупо стоит с раскрытым ртом перед этим светловолосым ангелом. — Прости?.. — подаёт голос блондин. — Ты что-то хотел? — Вообще-то я хотел попросить не бренчать на своей гитаре, — приходит в себя Хосок. — Но, увидев такого прекрасного ангела, я готов слушать твою игру, словно райскую арфу, — он облокачивается плечом на косяк, игриво выгибая бровь. Парень заливается краской, опуская взгляд в пол. — Извини, я играю на гитаре и учу конспекты, музыка помогает мне запомнить, — тихо говорит блондин, жуя нижнюю губу, и не поднимает взгляд. — Воу, в первый раз слышу о такой технике. Впечатляет. И не только техника, — «ты тоже» пропадает где-то в горле, когда тот наконец-то поднимает взгляд. — Я Чон Хосок!.. — протягивает руку. — Пак Чимин… — отвечает блондин, пожимая своей маленькой ладошкой, обхватывая пальцами лишь первые фаланги, смущённо. — Т-тебя знают все, т-ты довольно п-популярен. — Да? Тогда почему я вижу такого прекрасного ангела впервые? Тот лишь неловко пожимает плечами, нервно поправляя волосы. — Пригласишь как-нибудь на чашечку чая? — Ну…ладно, — Чимин не знает, куда себя деть, боится пересечься с ним взглядом. — Я постараюсь не шуметь больше. И-извини, если помешал. — Ничего страшного, — Хосок залипает на макушку, нежные уши с серебряными серёжками, щёки, которые так и хочется затискать, поджатые пухлые губы. — Л-ладно, — Чимин в смущении и чувстве крайней неловкости оборачивается назад, судорожно блуждает взглядом по комнате. — Уже п-пора с-спать… — А, да-да, намёк понял, уже сваливаю, не смею тебя задерживать. — Приятных снов, — кивает Чимин и тянется к ручке. — Надеюсь, мне приснишься ты!.. — вдогонку бросает Хосок в щёлочку закрывающейся двери. Он вздыхает, когда она хлопает у него перед носом, и удручённо бьётся лбом об стену. Нет, сегодня у него точно не получится уснуть.***
Пак Чимин — чёртово исключение во всей жизни и принципах Хосока. Он не спит целую ночь, глаз просто невозможно сомкнуть теоретически, потому что в любом случае в голове будут картинки этого прекрасного ангела, и они не всегда приличные. Чон удручённо стонет в подушку и встаёт с постели полуживым трупом, когда на часах 7.03, а пары только в 9.00. Он решает приготовить скудный завтрак, но всё валится из рук, один раз он чуть не перевернул на себя сковороду, поэтому хмурый и недовольный Юнги по причине того, что проснулся из-за шипящих звуков с плиты, поднимается с постели и, толкнув шумного соседа в сторону, продолжает готовку сам. — Что с тобой? Ты сам не свой, — хрипло спрашивает Мин, прочищая горло между словами, а потом долго и с чувством зевает. — Ты не поверишь, но я, кажется, влюбился. Юнги давится водой, выплёскивая её на плиту, и она противно шипит, испаряясь. — В следующий раз, когда соберёшься признаваться в таком, говори мне сесть, а лучше лечь, у дедули может случиться инфаркт, — просит Юнги, почёсывая белые-белые волосы с чуть голубоватым оттенком. — Но я, правда, влюбился, Юнги. Что мне делать? — Хосок валится обратно в постель, падая на живот и свешивая одну ногу. — Для начала скажи, кто он такой. — Наш сосед буквально. Живёт через стенку. — Да? Раньше та комната пустовала. — Серьёзно? Вот видишь, «дедуль», сам бог послал его ко мне поближе. Я не могу упустить такой шанс. — Ещё раз назовёшь меня дедом, эта ложка расквасит тебе нос, — Мин кидает в друга столовый прибор, и тот попадает прямо в седьмой позвонок. Чон визжит, вскакивая с постели: — Она ещё и дико горячая! — Вот сходи до соседней комнаты — остудись, и заодно попроси у него соль. — Я просил серьёзного совета, — Хосок поднимает с пола ложку и, помыв сразу же, кладёт к другим немногочисленным столовым приборам. — Чел, ты думаешь, я шучу? Не поверишь, но у нас реально кончилась соль, и если ты хочешь поесть не пресную еду, а заодно закадрить мальчишку, то пройдись до его убежища, пожалуйста. Быстро, шуруй, — Юнги практически выталкивает друга за дверь. Хосок идёт к соседней двери, сжав кулаки, и тихонько стучит, думая, что он наверняка спит. Ему открывают только через минуту, тревожную и долгую, и сейчас, заспанный Чимин с растрёпанными волосами похож на совёнка. — Ох, да ты не ранняя пташка, а, видимо, ночная, — изливает свои мысли Чон, умиляясь. — Что?.. — Пак только-только разлепляет глаза. — Извини за внешний вид, но ты меня разбудил. Правда, за несколько минут до будильника. Зачем пришёл, я вроде ещё даже не доставал гитару? — замечает он. Хосок смеётся: — Мы с Юнги готовим завтрак, а у нас кончилась соль, ты бы не мог одолжить? — Да, конечно, — Чимин уходит вглубь и возвращается с полной солонкой, любезно протягивая её. — Спасибо. Если хочешь, приходи к нам — поедим вместе, — несмело предлагает Чон. Раньше у него не возникало никаких проблем с завязыванием «отношений» с парнями, а вот теперь, перед Чимином, в волнении ладони потеют, и сердце не перестаёт дробить рёбра. — Е-если в-вы не против, — тихо шепчет Пак. — А то я сам, похоже, не успею сготовить еду. — Мы ждём тебя, — кивает Хосок, хватаясь напоследок ещё раз за каждую чёрную ресничку, за каждый выбившуюся прядь золотистых волос. Как же Чон рад, что их университетское общежитие было построено после 2000 года и содержало в каждой комнате мини-кухню и компактный душ с туалетом, хотя двуместность сохранилась, как правило, однако были и одноместные комнатки (в которой как раз-таки и проживал теперь Чимин), но их можно было пересчитать по пальцам во всём общежитии. Теперь благодаря такому устройству они могли быстро приготовить еду и, главное, накормить заспавшегося Пака, который умилял только одним своим видом, и Чон часто засматривался на то, как тот жевал, за движениями его губ и щёк, за что непременно получал от Юнги подзатыльник и пренебрежительное: «Еда остывает.» Хосок за завтраком узнаёт, что раньше Чимин жил с неким Техёном, его другом и ровесником, но тот съехал к родителям, и блондина переселили в одноместную комнату этажом ниже. И Чон ещё раз удостоверивается, что там, наверху, всё же кто-то есть. Они доедают быстро, почти впопыхах, одновременно одеваясь в более приличную одежду, а Чимин уходит к себе, поблагодарив раз сто и пожелав удачного дня не меньше. Хосок естественно забывает об учёбе напрочь, что это такое, как, зачем и для чего, ни одна формула, ни одно высказывание философа или учёного в его голову не лезет, ибо она заполнена одним прекрасным ангелом без крыльев, зато с милой пухлогубой улыбкой, с миниатюрными ладонями и большими-большими выразительными глазами. Чон все пары ноет Мину на ухо, а на переменах вслух о том, как Пак прекрасен, красив и мил, и каждый раз Юнги закатывал глаза, а под конец учёбы ставит ультиматум: — Ещё один такой день — и я, клянусь, не сдержу своих рвотных позывов, и меня стошнит прямо на тебя. Юнги невыносим.***
Каждую ночь Хосок засыпает под тихую, нежную мелодию гитары, и она действительно кажется ему небесной арфой, тонкострунной лирой, и понимает, что не сможет больше заснуть, если не услышит этой филигранной игры. Хосок заглядывает в светлую, как и сам Чимин, каморку вечером, часов в десять, и уже из-за двери слышит тихую, аккуратную игру. — Кажется, я не смогу уснуть, пока не послушаю твою гитару вживую, — признаётся Чон, присаживаясь на постели рядом с блондином. — Ты же не против? Обещаю, я не буду мешать, только посижу спокойно. — Хорошо. Мне кажется, меня переселили сюда больше по той причине, что я доставал соседей своей игрой, — тихо посмеивается Пак. — Н-надеюсь, я не мешаю Юнги спать? — Не-а, он спит как убитый, — махает Хосок рукой. — Играй, — мягко просит побыстрее начать. И Чимин играет. Нет, — создаёт музыку, льёт её из пальцев, выуживает её из самых пыльных уголков внутри корпуса гитары, она, лёгкая и игривая, растекается по комнате живительным кислородом, которым дышит завороженный Хосок. Он следит жадным взглядом за маленькими чиминовыми пальцами, как они проводят и зажимают струны, за его чуть покачивающейся головой в такт музыке. А потом Чимин начинает петь. Его голос завораживает, затягивает в транс, в лёгкую дрёму, и заволакивает разум мягким туманом, убаюкивает по-настоящему. Полушёпот становится громче, он поёт в полный голос, беря высокие ноты, смягчаясь на низких, и это обнимает почти физически, своим полотном из теплоты и нежности. Хосоку кажется, что он слышит ангельское пение среди пресной ваты облаков. И он совсем не даёт себе отчёта, когда приближается к чиминову лицу, смыкая пальцы на его подбородке и мягко поворачивая его к себе, Пак сбивается с ритма, а потом игра замолкает совсем. Время замирает по щелчку, стирается в порошок, оседая горячим хосоковым дыханием на пухлых губах, и они несколько секунд просто смотрят друг друга в глаза, в их чайную бездонность. А потом Хосок целует нижнюю губу, обхватывая нежно, будто боясь спугнуть, неспеша переходит влажным поцелуем на верхнюю, немного покусывая, Чимин нетерпеливо подаётся вперёд, раскрывая рот, и хён накрывает его губы своими полностью, захватывая в жаркий, мокрый плен. И время продолжает ход, только замедленно в несколько раз, и их столкновение губ кажется бесконечно долгим. — Знаешь, Чиминни, ты мне очень-очень нравишься, — признаётся Хосок, когда они отрываются друг от друга, скользит носом по его скуле. Чимин распахивает глаза, поджимая губы, а потом широко облизывая их, опускает взгляд смущённо. — Т-ты мне тож-же оч-чень нр-равишься, Хосоки-хён. Чон наконец-то замечает тот факт, что, когда нервничает, блондин начинает мило заикаться, и это не может не тронуть. — Правда, оч-чень д-давно нравишься, с с-самого п-первого дня, когда я т-тебя увидел, — признаётся в ответ Пак, изредка поднимая взгляд на хёна, но потом вновь пряча его под ресницами. — Я влюбился в тебя с первого взгляда, — шепчет Хосок, прикрывая глаза и выдыхая ему на ухо, целует его в шею, подбородок, чмокает в ушко, висок, в светлую макушку. — Эта партия для двоих, поможешь мне? Садись позади, — предлагает потом Чимин, радостно блестя глазами, словно ребёнок. Чон залезает на кровать с ногами, садясь сзади блондина, прижимаясь грудью к спине, укладывает подбородок на его плечо. — Зажимай вот здесь, — Пак показывает аккорд, и хён тут же исполняет. — Я зажму вот так и буду играть, и, когда я начну стучать по корпусу, ты должен будешь подхватить. У тебя же есть хоть какие-то навыки? — Немножко. — Этого будет достаточно, — улыбается Чимин, оборачиваясь к партнёру через плечо. Они играют вдвоём, и Хосоку это в новинку, поэтому ошибается кое-где, но Чимин поправляет его, посмеиваясь, и тогда вроде всё идёт на лад. Во время этого занятия Чон постоянно горячо дышал тонсену в шею, утыкался губами в затылок, а иногда даже закусывал в зубах мочку уха. Рядом с Чимином он чувствовал себя спокойно и легко, было невероятно удобно и уютно, хотелось бесконечно обнимать его, целовать, оставлять горячий шёпот на его шее и щеках. В груди разливалась жгучая теплота. Хосок наконец ощущал то самое чувство настоящего счастья.***
Каждый вечер они проводили вместе, Чон помогал тонсену по некоторым предметам, выуживая из глубин своей черепной коробки знания, полученные на первом курсе, чтобы хоть как-то выполнить задания по новому для Пака материалу. А потом блондин играл на гитаре, убаюкивая тем самым Хосока, поэтому тот нередко оставался у него ночевать, и они наконец-таки смогли побороть чиминово волнение и заикание. Но однажды Чимин сказал, что не сможет посидеть с ним, попить чаю со скудным лакомством — половиной плитки молочного шоколада, потому что: — Извини, но мне нужно идти на сальсу. У Чона чуть глаза на лоб не полезли. — Что, прости? — Ох, я не говорил? Я недавно записался на курсы по сальсе. Мне это показалось очень интересным, если хочешь, сможем сходить как-нибудь вместе. — Ну…я подумаю. Навряд ли я пока что готов к такому. — Оу, хорошо. Чон ощущает в груди гадкое чувство, разлетевшееся грязно-чёрной кляксой, что не достоин такого многогранного и доброго человека, как Пак Чимин. — Порой мне кажется, что я тебя не достоин, что не стою твоего мизинца, — озвучивает мысли вслух Хосок. — Ч-что ты такое говоришь?.. — кажется, к нему возвращается заикание. — Я был плохим человеком, делал, может, даже аморальные вещи. Я не знаю… — Нет-нет, Хоби, ты хороший человек, я же вижу, чувствую. В любом случае, я принимаю тебя таким, какой ты есть, потому что настоящий ты мне нравишься по-настоящему, — Чимин берёт хосокову руку в свою ладошки и гладит успокаивающе пальцами по тыльной стороне. — Спасибо, Чимин. Ты настоящий ангел. Пак смущённо улыбается, слегка поджимая губы в такой улыбке, а потом чмокает на прощание хёна в уголок его губ. — До ночи, Хосок. Обещаю, я постараюсь вернуться пораньше и сыграть тебе на гитаре!.. — уже кричит он в коридоре, оборачиваясь. «Ну, просто ангел.»***
Хосок дни — от скуки на парах — и ночи — во снах — напролёт думает о Чимине, танцующем сальсу. О том, как бы на нём сидело коротковатое платье свободного кроя от бедра, чтобы не сковывать движений, из алой умеренно лёгкой ткани, добавляя танцу элегантность и шарм, как бы он мило стоял в бальных туфлях на коротком каблучке. Тут не нужно клуба, разгорячённых тел вокруг, литры алкогольных коктейлей, чтобы возбудиться. Здесь нужны только открытые чиминовы бёдра, чтобы потерять голову окончательно. Хосок жмурит глаза, сдвигая брови к переносице. Конечно, ему достаточно и того, что Чимин подпускает его и поцеловать, и обнять, но… Конечно, он хочет Чимина до дрожи и судорогах в ногах. — Что, если ты просто хочешь с ним переспать, а когда наконец-то сделаешь это, то потеряешь интерес, как было со всеми другими? — задал однажды Юнги за завтраком. «Такие вопросы не спрашивают за завтраком, чёрт возьми!» — Что за бред ты несёшь? У нас с Чимином всё не так, — отмахнулся Хосок. Сейчас он снова ощущает это поганое чувство, только ещё более чёрное и отвратительно грязное. Чон поднимается с кровати посреди ночи, когда даже Мин уже уснул, и выходит в коридор. Тут прохладнее, и это совсем немного освежает мозг, но настойчивая мысль всё равно не покидает голову. Он стучится тихо в дверь, и её сразу же открывают, и перед ним Чимин вовсе не сонный — бодрый и светящийся радостью, нежностью. — Проходи, — улыбается Пак располагающе, завывающе, и взгляд его немного плывёт, щёки покрасневшие. — Ты пьян? — Ну, я выпил на курсах сальсы чуточку, мы праздновали наши успехи, — это «чуточку» чувствуется в его слегка заплетающемся языке. Чимин обвивает руками шею Хосока, жмётся всем телом, опаляя жгучим дыханием его подбородок. — Прошу взять меня прямо здесь и сейчас, — выцеловывает мокрые узоры под линией челюсти. — Я разрешаю. — Что, если сейчас ты разрешаешь, в опьянённом состоянии, а потом, когда будешь трезв, обвинишь в изнасиловании и бросишь меня? — выпаливает судорожно Чон, ибо все его сирены и звоночки визжат, мигает красным сигнал «SOS», потому что сдерживаться рядом с Чимином становится с каждой секундой всё труднее. — В изнасиловании? — Пак заливается смехом, утягивая хёна за собой на кровать. — Ты такой смешной, — пальцы уже залезают под хосокову футболку, гладят подтянутый живот. — Чимин, я, правда, хочу тебя очень сильно, но ты уверен, что хочешь сам? — вкрадчиво спрашивает Хосок, заглядывая прямо ему в глаза, затуманенные тёмной дымкой. — Я хочу этого больше тебя, — уверенно произносит блондин, зарываясь пальцами в каштановые с медным отливом волосы. И Хосок срывается. Он хочет сорвать с этих жадно открывающихся навстречу ему губ сотню стонов, ласкающих слух, словно музыка тонкострунной лиры. Нет, двести.***
Чон просыпается первым и очень радуется этому, потому что может подольше понаблюдать за своим спящим на его плече прекрасным ангелом. Через несколько минут стучатся в дверь, и Хосок просто с титановой силой заставляет себя встать с тёплой постели, аккуратно вылезая из-под сладко сопящего Чимина. За порогом — нахмуренный Юнги, и это априори не радует. — Для начала хочу попросить, чтобы в следующий раз вы были потише, Намджун с Сокджином, кстати, тоже жаловались, — начинает не совсем радостно Мин, что и так ясно по его виду. — А дальше? — интересуется Хосок, закрывая за собой дверь. — Может, не в коридоре? — Это недолгий разговор. — Тогда слушаю. — Так ты уверен, что не разобьёшь ему сердце? Чувак, я знаю тебя и все твои похождения, думаешь, я не видел такого? Уверен, что он не очередная подстилка? — Что ты заладил, это всё в прошлом, — озлобленно отвечает Чон, нахмуриваясь. — Я просто не хочу, чтобы вы оба страдали. — У нас с Чимином всё серьёзно, тебе не надо волноваться об этом, «дедуль», — Хосок похлопывает Юнги по плечу. — Ладно. Если что, я предупреждал, я своё дело сделал, — Мин уходит почти довольным, даже стерпев такое обращение к нему. Чон качает головой, открывая дверь, и натыкается взглядом на стоящего за ней Чимина с блестящими от слёз глазами. Ну, только этого ему не хватало. — Этот мудак Юнги специально, что ли, это всё сделал? — задаёт гневный риторический вопрос Хосок. — Так значит, я «подстилка»? — спрашивает Пак, голос его дрожит, а взгляд вновь боязливо прячется под ресницами. — Нет, Чимин, что ты, нет, конечно, что за бред, — Чон мягко обнимает его за плечи. — У нас с тобой всё серьёзно, Чиминни. Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю. И мы встречаемся, и никакая ты не подстилка, выбрось это ужасное, никак не относящееся к тебе слово из своей прекрасной головушки, слышишь?.. — он обнимает его лицо ладонями, приближаясь, пытаясь заглянуть в карие глаза. Эти слова признания слетают с его губ с лёгкостью и мягкостью, он стопроцентно уверен в них, даже ни на секунду не усомнившись в своих чувствах, в их искренности. — Я-я тоже л-люблю, но…как мне п-понять, что ты не л-лжёшь? — Чимин наконец-таки поднимает взгляд, и в нём столько доброты и нежности, что они топят всё плохое в своей сладкой карамели. И Хосок с твёрдой решимостью говорит: — Пойдем на сальсу вместе?