Miracle

Соколовский уже сорок минут сидит в спальне и ждёт Диму, пока тот делает «что-то очень важное» в гостиной. Руслану откровенно скучно, но он не выходит – Ларин просил подождать, а мешать совершенно не хочется, поэтому он сидит спокойно на кровати, изредка поглядывая на шоколадку, которую зачем-то притащил критик. Свет в комнате отчего-то включать не хочется – её освещают огни улицы, создавая причудливую игру света и тени на светлых обоях, за которой безумно интересно наблюдать. Юноша успевает обдумать всё, что можно, рассмотреть комнату до мельчайших подробностей, погладить собаку, которая вылизывала руки Руслана уже несколько минут, а потом вдруг замечает, что до Нового года остаётся всего двадцать минут. Через секунду, что промелькнула в воздухе яркой искоркой, он слышит доносящийся из гостиной мат, а потом подозрительный звон ёлочных игрушек, подсказывающий, что ёлка, кажется, упала. Соколовский спокойно подходит к закрытой двери и смотрит вверх. – Можно? – юноша глубоко и размеренно, стараясь держать себя в руках и не волноваться заранее. Ларин сначала выкрикивает что-то вроде «ни в коем случае», но секунд через двадцать сдаётся. Когда Соколовский входит в комнату, он видит замечательную картину: покрасневшего Ларина прижала к полу ёлка, он запутался её гирлянде, а ещё в скотче, которым, кажется, пытался прикрепить подарки к веточкам лесного дерева, чтобы устроить сюрприз (это ему удалось в плохом смысле) для юноши; к тому же на критика упала мишура с бра – он зацепил её локтем, когда падал. Дима ворчит себе под нос что-то явно злобное; из его ушей, кажется, вот-вот пойдёт пар, а сам он воспламенится через пару мгновений. Соколовский даже не знает, что сказать, он только пытается сдерживать улыбку, не смеяться и держит собаку возле себя – бедное животное не заслужило познать истинный гнев Ларина. – Дим?.. – начинает юноша, но оказывается перебитым собственным непрошеным смешком, который он так старательно сдерживал, из-за чего его щёки приобретают чуть розоватый оттенок. – Ничего не говори, просто помоги мне встать, – Ларин чуть ли не рычит. – Но не смей смотреть, что там! – через две секунды, немного подумав, мужчина добавляет, – и не смейся! Руслан закатывает глаза и, чуть хихикая, идёт помогать неуклюжему критику, и в этот момент ему в голову приходит занимательная идея, в этот момент, кажется, у него вспыхивают озорными огоньками глаза. – Погоди-ка… – юноша зачем-то достаёт телефон вместо того, чтобы помогать Диме, у которого от злости уже наливаются кровью глаза. Соколовский немного поднимает телефон и делает то, о чём потом, конечно, пожалеет – он фотографирует мужчину в таком положении; тот разве что не воспламеняется, а Руслан в ответ только смеётся заливисто, рассматривая снимок, за который потом отхватит сполна от излучающего сейчас волны зла и ненависти критика. – Ты что, блядь, делаешь? Ты там совсем охуел, что ли? – Ларин пыхтит в попытках выбраться, но всё безрезультатно. – Ну выберусь я отсюда… Руслан всё ещё стоит посреди комнаты, однако постепенно перестаёт смеяться, на что получает язвительное «ну наконец-то», и идёт помогать, всё ещё ехидно улыбаясь. Юноша осторожно приподнимает ёлку и выпускает критика, который путается по пути в гирлянде и не позволяет к себе прикасаться. Собака сидит в сторонке, будто чувствуя, что сейчас лучше не мешать. Ларин воинственно стоит, метая взглядом молнии, продумывая план, как будет убивать Руслана, который уже успел пожалеть, что освободил его, критик делает шаг в сторону юноши, тот отступает назад, как вдруг… – Дим, ты порезался, что ли? – Соколовский видит кровь на его руках, пытается взять ладонь мужчины в свою. – Иди к чёрту, я сам! – Ларин шипит, порезы хоть и не большие, но их много, и болят они достаточно сильно. Видимо, когда критик падал вместе с ёлкой, с неё слетела парочка стеклянных шаров, один из которых разбился; его осколками потом и поранился мужчина, когда вставал из-под ёлки. – Осторожно, – говорит мягко Руслан, и критик понимает, что сопротивляться и злиться сил у него не хватит, – будь здесь, я принесу аптечку, – и, хотя мужчина всё ещё сопротивляется, юноша всё же идёт на кухню за нужными предметами, чтобы помочь ему. Соколовский возвращается совсем быстро, сначала Ларин пытается вырываться, но потом даёт обработать себе руку. Руслан аккуратно снимает скотч с его длинных пальцев, осторожно вытаскивает застрявшие в ладони осколки, легко обрабатывает каждую ранку. Критик хмурится чему-то своему, внимательно следит за действиями юноши, иногда приоткрывая рот. – Извини за ёлку, – вдруг проговаривает Ларин. – Да к чёрту её, главное, ты почти цел, – Соколовский немного улыбается и смотрит прямо на мужчину. Тот хочет погладить юношу по голове, но потом вспоминает, что одна рука у него в гипсе, а вторую крепко держит Соколовский, прижимая ватку к самому глубокому порезу. Руслан всё так же обезоруживающе улыбается, и Ларин понимает, что злиться на него он абсолютно не умеет. – Ты, наверное, видел все подарки, да? – мужчина смотрит огорчённо на юношу, поправляет свои очки. – Ничего я не видел, успокойся, – юноша гладит свободной рукой Диму по скуле, легко улыбается. – Хотя... – тот немного хмурится, – впрочем, неважно. – Критик переводит взгляд на часы. – Руслан, там пятьдесят секунд до двенадцати, а я ранен и не могу никуда идти. – Соколовский только смеётся и спешит на кухню за шампанским и бокалами, пока мужчина поднимает несчастную ёлку, пытается привести её в порядок, поправляя гирлянду и убирает осколки ёлочной игрушки. Дима по его собственным словам «ранен», а потому юноша сам открывает бутылку, хотя критик почему-то опять активно протестует. Шампанское разливается по бокалам. В двенадцать часов, когда пространство взрывается фейерверками, Дима держит Руслана за руку очень крепко и чувствует, как Соколовский сжимает его пальцы своими. Шампанское оказывается забытым. Руслан так удачно стоит напротив окна, и в его глазах отражаются яркие огни фейерверков, Ларину безумно нравится то, что сейчас на юноше нет очков. Атмосфера разрывается сотнями взрывов петард и хлопушек, люди на улице кричат, поздравляя друг друга под бой курантов. Ларин притягивает Соколовского к себе, обнимает крепко, проходясь пальцами вдоль чуть выпирающих позвонков, чувствуя, как юноша обнимает в ответ, как прижимается губами к шее и немного улыбается. – С Новым годом, – Ларин шепчет Руслану на ухо, чтобы никто больше не услышал. – С Новым годом, Дим, – практически неслышный ответ, кажется, отражается от стен. Руслан думает, что не зря решил встречать этот праздник с критиком – можно было бы, конечно, сейчас не следить за Димой, который почему-то отличается особыми умениями в том, чтобы случайно вредить самому себе, но быть в компании какой-нибудь симпатичной дамы, однако он понимает, что так было бы опрелённо скучно. Они всё же делают по глотку шампанского. – А ведь мог бы сейчас сидеть в компании какой-нибудь обворожительной особы, знаешь, – Соколовский нарочно драматично вздыхает. – Но ты выбрал меня, а потому не жалуйся, – дерзкая ухмылка, хотя за ней, Руслан точно знает, всё ещё есть некая неуверенность в себе. – Ты мог бы, конечно, встретить новый год с девушкой, которая утром разбудила тебя минетом, а после принесла бы шампанское в постель, но давай будем честными: это совсем неинтересно. – Юноше становится немного стыдно за то, что он мог задеть Диму своей шуточной фразой, он чуть смущённо улыбается. Соколовский снимает очки с Ларина, снова обнимает его, чувствует, как тот кладёт голову ему на плечо, гладит затылок Димы, понимает, что его волос очень не хватает. – Ты ведь удалишь то фото, правда? – Ларин спрашивает весьма серьёзно, разрушая, кажется, хрустальный момент, а Соколовский смеётся в ответ. – Дима, она останется мне на память, даже не думай… – Руслан всё ещё лукаво улыбается, а его глаза светятся игривыми хитринками. Ларин не понимает, за что ему такое счастье, чем он заслужил его, хотя говорить об этом не торопится. Критик возмущается, хотя фото разрешает оставить, но при одном условии: его никто никогда не увидит; Соколовский, конечно, соглашается – слишком уж оно ему нравится, чтобы кому-то показывать. Ночь они проводят за какими-то дурацкими новогодними фильмами. Собака сначала ходит вокруг, а потом, наконец, укладывается у их ног и лежит спокойно практически всё время. В воздухе стоит запах мандарин и шоколада, гирлянда неспешно переливается огнями, окрашивая комнату разными цветами. Руслан и Дима не замечают, как лёгкий сон касается их, невесомо укрывая. Ларин просыпается оттого, что у него безумно затекла рука – Руслан уснул на его плече. На часах пять утра. Будить Соколовского совершенно не хочется. Ларин смотрит на Руслана, касается кончиками пальцев его скулы, потом всё же осторожно тормошит его, тот с трудом открывает глаза. Заспанный Соколовский, Ларин уверен, что это пришло ему в голову просто потому, что он сам только проснулся, слишком мил. Ларин обнимает его, ласково касается виска губами. Юноша сейчас такой тёплый, нежный, совсем не такой, каким представляется обычно, и это безумно нравится критику; такого Руслана хочется прижимать к себе, ласкать, обнимать, чуть касаться кончиками пальцев поясницы и бёдер. Ларин касается губами его шеи. Они неторопливо доходят до спальни, даже не сбив ничего по пути. Соколовский умудряется шутить о неловкости Ларина даже в полудрёме, чем почти бесит, но потом говорит что-то такое, чем выдаёт своё волнение о критике, отчего-то у последнего в груди разливается слегка терпкое тепло. Когда они лежат в постели, Дима неожиданно думает, что более приятного голоса ещё никогда не слышал, что интонации Руслана – нечто неповторимое, что можно провести так всю жизнь – слушая, как Соколовский тихо мурлыкает что-то своё ему прямо на ухо. Ларин хочет сказать об этом, но оказывается перебитым совсем лёгким, почти невесомым поцелуем, притягивает осторожно юношу к себе, целуя в ответ. Они разрывают поцелуй, когда воздуха уже не хватает, смотрят друг другу в глаза достаточно долго, постепенно засыпая.

***

За окном всё ещё стреляют фейерверки, люди продолжают праздновать, город сияет новогодними огоньками, освещая пространство разными цветами, кажется, даже подсвечивая атмосферу Земли, делая её ярче. Создаётся впечатление, будто если чудеса – какой вздор! – и существуют, то сейчас они особенно близко.