Покидая кокон

Чимин помнит. Все-все помнит. Его мать часто бранит его за забывчивость, которая, по ее мнению, и является корнем всех его проблем. Но это совсем не так, ведь он помнит все ее небрежно сказанные слова с детских лет, которыми она окутывала его в несколько слоев, создавая плотный кокон. Она заботливо повторяла день ото дня: надо быть смелым, надо быть умным, надо быть красивым. Только тогда все будут любить тебя! Только тогда ты станешь счастливым! Надо быть тем, кто заслуживает любви! А после этого заклинания неизменно следовало печальное, чуть приглушенное и обязательно с нажимом: «Чимин, почему ты не можешь так?». Чимин вытирает запотевшее зеркало в ванной ладонью, смотрит на себя с прищуром, вертится, внимательно разглядывая гладкое после бритья лицо. Он совершенно обычный парень. Он не смелый. Скорее, напротив, трус. Он не всегда скажет правду, прикроет ложь, когда того требует ситуация, может, даже пройдет мимо, если станет свидетелем опасности, просто испугается и скроется с места, несмотря на крики и призывы помочь. Он не смельчак и никогда им не был. Ему нравятся танцы и спокойствие, легкая музыка и непроблемные люди, чтобы все было просто и уютно, без спешки, без криков, без суеты. Мать пугала армией и не заступалась, когда Чимин приходил весь в синяках. «Мужчина должен быть смелым!», — грозно говорила она, а он утирал кровь под носом тыльной стороной ладони и ни на что не жаловался. Он не умный. Откровенно средний умишко. Не особо элитный колледж, законченный кое-как, ради клочка бумаги, именуемого дипломом, выпускного с первым нелепым сексом, сопровожденным зппп, и родительского одобрения (по существу лишь неловкая улыбка и что-то невнятное и чуть разочарованное «Чимин, ты большой молодец»). Пак никогда не стремился к знаниям, отдавая предпочтения танцам и развлечениям. Он легко относился к своей учебе, поэтому неудивительно, что застрял на подножье карьерной лестницы, оставшись тем парнем, который хорошо заваривает кофе. И он, конечно же, не красавец. Очень специфичное лицо. Красота на любителя. Несимметричные глаза, приплюснутый нос, женские полные губы и перманентно смешное выражение лица. Раньше еще была припухлость, ярко выраженные щеки, которые перетаскивали на себя все внимание и делали узкие глаза просто щелочками, прорезями в глиняной чашке. Ничего симпатичного. Худым Чимин себе нравился больше, но все равно сохранялась в его лице какая-то неистребимая детская простота и наивность, которая в двадцать четыре года скорее упрек, нежели комплимент. Зато благодаря танцам Пак обладал превосходным телом, которое не каждый желал увидеть, заглядывая в лицо пятнадцатилетнего мальчишки и представляя, что там все на таком же уровне. Подводя итог: в Чимине нет ничего отличительного, он обычный кореец со слегка специфичной внешностью и страстью к танцам. Не густо. Хочется все перечеркнуть. Чимин вспоминает, что когда-то тогда, когда он был юн, еще глуп, а цвет волос варьировался от ярко-розового к темно-синему и назад, он имел чудесную возможность пойти в академию искусств и стать профессиональным танцором. Жизнь бы выглядела сейчас совсем иначе, если бы он не послушал маму и ее «ну у тебя же ничего не выйдет!». Но Чимин был трусом и, услышав это от матери, перепуганной не на шутку самой возможностью такого безобразия, он тут же открестился от всех своих мечтаний, собрал их в картонную коробку и выбросил за борт жизни. Правда, изгнать любовь к танцам не вышло. Зато стать никем получилось отлично. Чимин работает, сидит в интернете и на диетах, мечтает о чем-то расплывчатом и постоянно наблюдает за жизнью людей, суетящихся вокруг него. Это своеобразная замена собственной жизни, которая сведена к унылым механическим действиям и давно не доставляет удовольствия. Трава-то всегда у соседей зеленее. Поэтому Чимин пьет жасминовый чай, нажимает лениво на потертые клавиши одной рукой, а взглядом проникает в таинства чужих жизней, представляя, что является частью чего-то большего. Обычно Чимин отдает свое внимание людям, которые близко, за которыми не составило бы труда следить (и слежку можно запросто сочетать с работой). Первый — Хосок. Он сидит напротив, любит жевать бутерброды, купленные в магазине на углу, читает глупые журналы (порой с голыми девушками на обложке в нереалистичных, но эротичных позах), смешно шутит и всегда находится в центре внимания. Хотя он вовсе не такой уж красавец, но его живой ум и способность выворачивать вещи наизнанку очень нравятся людям. Второй — Ким Намджун — правая рука босса, строгий костюм, очки и вечно назидательный тон, призывающий к работе и отказу от всего мирского. Чимину он нравится, потому что никто не может сказать, что же у него на уме. Пак порой воображает, что было бы забавно, если у такого важного и занятого человека, который весь из себя строгий, собранный и успешный, в голове ютятся до банального простые мысли, прямо, как и у него самого: что поесть, когда лечь спать, пить или не пить, стирать или до следующей недели подождет. С Намджуном Чимин ощущал какую-то мифическую связь (которая, вполне возможно, была только плодом его воображения). Третий — Юнги, с которым Чимин познакомился в самый первый день, но долгое время не интересовался его жизнью. Он закрытый, тихий, совершенно нечитаемый. Выполняет свою работу чисто, обедает в гордом одиночестве, на вечерах не появляется, регулярно придумывая этому оправдания, над которыми, кажется, совершенно не запаривается (однажды он сказал, что у него неделю назад умер хомяк, поэтому он не сможет искренне веселиться). Юнги странный и до сих пор Чимин не до конца его понимает, а наблюдает только в тех случаях, когда кто-то к нему обращается. Вот тут действительно становится интересно. В последнее время Чимину скучно. Он чувствует, что надо что-то менять. Конечно же, можно изменить свою жизнь. Но разве оно того стоит? Это сложно, долго и к тому же обречено на провал. Поэтому Чимин вместо того, чтобы как-то устраивать свою жизнь, решает расширить коллекцию чужих и начать вести наблюдение за кем-нибудь еще, но выбрать подходящего кандидата никак не удается: все такие одинаковые, безликие, скучные, невзрачные. У Пака и так жизнь унылая, куда еще-то! Нужен яркий, нужен интересный, нужен необычный, нужен такой, чтобы было не оторваться… Желания все же имеют свойство сбываться. День был обычным, не считая того, что опоздал Юнги, и кто-то в очередной раз неправильно поместил бумагу в лоток принтера. Чимин приглядывался к Тэхену: улыбчивому и весьма располагающему к себе парню, с квадратной улыбкой и слегка странноватой манерой говорить. Он довольно интересный парень, так еще вокруг него всегда крутится много людей, заворожённых его красотой. Чимин попивает чай в очередной раз, бесцельно водя мышкой по столу, имитируя напряженную трудовую деятельность. Тэхен стоит у кулера и общается с какой-то девушкой, которую Пак уже видел пару раз, кажется, она работает на другом этаже. Чимин представляет, что она в него безумно влюблена, а он — в нее (но она пока об этом не знает и даже не догадывается). И вот сейчас она делает решительный шаг ему навстречу, пытается вытащить в парк или ресторан, приправляет все это шутками, чтобы намерение не казалось совсем прозрачным, а еще смущенно улыбается, потому что он лучезарно улыбается ей. И вот они уже близки к заветному предложению, ее нервы натягиваются тугой струной (вот-вот порвется!), в голове пульсирует мысль, но так и не обретает словесной формы. И вот он! Момент откровения! Она поправляет черный вьющийся локон, слегка приближается, чтобы сделать разговор интимней, заглядывает в глаза напротив и… — Пак Чимин, — раздается вдруг. Чимин едва не проливает чай, тут же отрывается от зрелища и выискивает назвавшего его по имени. Рядом с его столом стоит он. Пак не знает его имени. Вообще сейчас он не знает о нем ровно ничего. Однако одного взгляда хватает, чтобы слегка сойти с ума и предположить неожиданную смерть: больно уж ангела напоминает незнакомец. Выразительно очерченный профиль и черные живые глаза, он стоит вполоборота, положив руку с выступающими венами, на талию, его в меру полные губы двигаются медленно, беззвучно читая с желтого клочка бумаги информацию. Черные брюки идеально облегают бедра, заправленная белая рубашка выглядит слегка небрежно, а галстук добавляет строгости, но не той, что в избытке у Намджуна, а нагловатой, какой-то подростковой, но, черт, какой же привлекательной! Тут «ангел» понимает, что на него пристально смотрят, и поворачивается на взгляд. В голове Чимина тут же пролетает мысль: «он красивый, он мне нравится». — Так, ты Пак Чимин? — повторил парень, демонстрируя Чимину желтую записку. — Мне сказали, что мое место рядом с ним, а еще он мне все объяснит. Чимин повернулся направо к соседнему столу, который пустовал чуть ли не с самого открытия компании. Ошибки быть не может. Пак и так знает, что он единственный парень по имени Чимин в этом офисе. Получается, что судьбой этот парень отведен именно ему. Какое невероятное совпадение. — Да, это я, — нехотя ответил Чимин, надеясь скрыть свой восторг. — А ты? — Чон Чонгук, — небрежно бросил парень, проходя к своему месту и тут же усаживаясь на вращающееся кресло и делая полный оборот, и только потом приступая к рассматриванию пыльного стола. — Приятно познакомиться, — отозвался Чимин и немало удивился, когда парень ничего не ответил. Цель была определена. Чимин еще никогда не наблюдал за человеком со столь близкого (можно считать: опасного) расстояния. Поначалу он побаивался, что Чонгук заинтересуется хеном, который сидит рядом и внимательно мониторит каждое его действие, но потом вспомнил, что он все же на правах старшего, разумного, поучающего, то есть, его слежка вполне обоснована. Но все равно это было бы странно, поэтому хорошо, что Чон ничего не заметил, кажется, он вообще существовал в каком-то ином мире, далеком от Чимина. Чонгуку двадцать два, получается, что он младше на два года. Чимин даже и не задумывался, что он может быть младше, а узнал это благодаря Хосоку, который пристал к Чону с расспросами во время обеда. Пак вообще много всего разузнал таким удачным образом: он из Пусана, учиться не любит, зато любит рисовать, красиво улыбается, способный, девушек предпочитает постарше с красивыми ногами, мечтает водить машину, терпеть не может кофе (особенно без сахара), пьет светлое пиво, не курит, живет где-то совсем рядом. Кажется, одинок, но на вопрос об отношениях ответил размыто, потому что Хосок пошутил, все как-то замялось, и Чимин так и не услышал, есть ли у него кто-то. А очень хотел узнать точно. Любит собак и вообще животных. На словах хороший малый, общительный, довольно забавный и открытый. Пак подмечает, что в этот же день к нему подходит девушка симпатичной наружности и просит телефон. Он улыбается и исполняет ее желание. А дальше Чимин знакомится с ним лично… До невозможного упрямый, ничего и никого не слушает, делает, как хочет, когда не выходит — глупо улыбается, а когда выходит — уже самодовольно, добавляя: «хен, я же сказал, что лучше знаю». Чимина немного эта самоуверенность раздражает. Он тут не просто так сидит, а его советы не чьи-то левые рекомендации, а реально дельные вещи, которые могут помочь. Чонгук этого не понимает и продолжает все делать по-своему, игнорируя, насмехаясь, а порой даже передразнивая. Намджуна он не боится, ровно как и Пака, зато отлично ладит с Хосоком и Тэхеном. Вот же неудача… Чимин бы ему ничего не прощал. Вообще. Чонгук того не стоит. Слишком зазнавшийся. Но он красив до дрожи в коленях и обаятелен, как какой-нибудь демон-искуситель. Когда он обращается к старшему с какой-то глупостью, сверкает ослепительной улыбкой, а затем отпускает туповатую шутку, Чимин благосклонно ее пропускает мимо ушей, не в силах оторваться от чужой красоты. Пленяет и располагает к себе в два счета. Говорит как-то по-особому, подбирая ловко интонации, наделяя речь почти магическими свойствами. Довольно приятный голос и тембр, хотя содержание всегда хромает. Наверно именно из-за сладкого голоса он и получает на рассмотрение важные документы, с последующим отчетом, хотя, скорее всего, это Намджун постарался, чтобы поставить новичка на место, желая показать ему его настоящее положение и развеять его веру в собственное всесилие. Задание сложное. Чимин поглядывает украдкой, как Чонгук усиленно бьет по клавишам, вздыхает напряженно и бумагами шелестит. Для новичка действительно сложно. Намджун точно немного изверг (или не немного). Пак пьет свой чай, пялится в пустой монитор, считая минуты, выжидая момент разлома, когда Чонгук вспылит. Горячая кровь точно должна вырваться наружу. Только Чимин хочет поглядеть на часы, как из Чона вырывается отчаянный стон, бумаги веером опадают на пол, а он хватается за виски. До чего несчастный… Чимин не особо сердоболен и кому-то помогать не сильно жаждет. Быть хорошим, наверное, круто, но он не такой. Работа — поле боя. Вдруг наступит день и Чонгук отнимет его место? Тогда Чимину придется перебраться назад к родителям, слушать их причитания, набирать вес и общаться с дочками маминых подруг, чтобы «выстроить правильную взрослую жизнь», о которой все еще грезит мама. Ему этого всего не надо. Чимину нравится его независимость, свобода и равнодушие к окружающим. Ага, очень нравится. Поэтому он вынимает из органайзера свою флешку и кладет на стол Чонгука. — Там примерный отчет, — шепчет старший, наклоняясь к Чону и легко касаясь его плеча. — Только Намджуну не говори. Вот зачем? Чимин сам понимает, что ставит себя в не самое завидное положение. Но Чонгук уже берет флешку и преданно глядит на хена, только звездочек из глаз не хватает для полноты картины. Пак только вздыхает, убирает руку (почему-то хочется подержать ее подольше) и идет к кулеру. Нужно еще чая. Почему надо всегда поступать так? Неужели нельзя остаться хотя бы раз безучастным? Его останавливает рука. Чонгук хватается за его запястье и сжимает. Глазки так и блестят восхищением, признательностью и снопом других чувств, связанных с чистосердечной благодарностью, которая сейчас Паку не уперлась совсем. Но руку не вырывает. Ее хорошо держит Чон. — Почему? — вырывается у него от волнения. Чимин бы хотел сказать правду: ты красив так, что я забыл, как дышать. Но не хочет. Так говорить точно не хочет. Поэтому выдавливает из себя что-то вроде «просто так». Ничего не бывает «просто так», тем более, когда это касается Чимина. Но Чонгук еще недостаточно хорошо его знает, в нем кипит волнение и радость от неожиданно подступившей поддержки. Он говорит «спасибо». Один только раз. Но у Чимина в этот момент что-то страшное происходит со слухом (может, сердцем) и так целый день он только и слышит: спасибо, спасибо, спасибо… До чего же навязчивый Чонгук. Вечером он атакует вновь у выхода. Благодарит очень долго, очень много, очень некстати. Рассказывает, что даже не ожидал такого, что Пак показался ему совсем недружелюбным парнем. А Чимину не хочется слышать столько слов о своем благородстве, потому что это ведь не так, к тому же восторженная речь Чона смущает, особенно, когда становится громче и резче. Пак просит остановиться, потому что все уже хорошо, он понял, насколько ему Чонгук благодарен и не надо больше этих слов, от которых мурашки. — Хен, я обязательно тебя потом отблагодарю, как надо. Чимин не хочет знать «как надо», но все равно задерживает дыхание и представляет что-то странное, совершенно не похожее на благодарность, разве только если жизнь неожиданно не стала третьесортным порнофильмом. Тогда да, такая развязка ожидаема. Пак отгоняет от себя несуразные и лишние мысли, делает опять серьезное лицо и прощается, слегка окучивая Чонгука ложью: дела, встреча, семья. Что только не выдумаешь, чтобы оторваться. Быть может, Чон еще очень наивен, может, проницателен, но хорошо воспитан, факт таков: ничего не говорит, не упрекает, только улыбается. Чимин решает, что пора перестать следить за Юнги, а то он уже и нормальные оправдания придумать не может. Каково это заниматься сексом с парнем? Чимин лежит на своей неудобной скрипучей кровати (сколько раз уже себе обещал купить новую), смотрит в потолок и все думает об одном. Каково это? Так же, как с девушкой? Сложно представить. Он легко рисует жгучую девушку с белой кожей, просты движения, понятная механика, а как это с парнем? А как конкретно с Чонгуком? Он в постели груб и единоличен, рвет и мечет, добывая для себя сладкое удовольствие, ведет себя дико и неконтролируемо, доводя партнера до болезненного изнеможения? Или иначе? Трепетен и внимателен, бесконечные разговоры и прелюдии, медленно и неспешно, обязательно много поцелуев, от чувствительной шеи и до самого лобка? А какой он, когда доходит до самого пика? Как изменяется его лицо, когда он готов кончить, когда вжимается в тело, вдалбливается ненормально быстро, царапает бедра и ласкает языком вставшие соски? Он говорит что-то во время процесса? Пошлое или наивное? Прямолинеен или склонен к вычурным эвфемизмам? Как он говорит, что хочет? Как он берет женщину… или мужчину… Они знакомы пару недель. Это определенно поспешно. Но что-то в Чонгуке цепляет и пробуждает желание. Чимин плохо помнит, когда занимался сексом в последний раз. С кем он вообще был? Казалось бы, что воспоминания должны быть ярче фантазий, они когда-то происходили наяву, но нет. Чонгук ослепляет. Его улыбка, изгиб тела, сильные руки и размытое от нехватки информации выражение лица, которое должно выражать похоть и крайнюю степень желания. Он хватает крепко, прямо, как совсем недавно сжимал руку. Но есть в этом жесте какая-то нежность. Впечатляет. Он не спрашивает, только прожигает глазами, вскрывая желание, и делает то, что хочет не только он. Чимин еще никогда в фантазиях не отдавался другому мужчине. И, конечно же, никогда не получал такого удовольствия, откидывая голову, сводя вместе колени, быстро надрачивая свой член и густо кончая на подтянутый живот. Кажется, у него не было секса год и три месяца. Чимин находит именно в этом себе оправдание. У него просто давно никого не было. Да, немного необычно, что желание вдруг возникло из-за новоиспеченного сотрудника, но Пак что-то слышал о врожденной бисексуальности и вообще неважно что, главное было что-то похожее. Сойдет за оправдание. На столе у Чонгука бардак, но никто не обращает внимания, потому что он сегодня герой дня. Намджун, который дал ему, казалось бы, невыполнимое задание, сегодня торжественно умылся, потому что все сделано в лучшем виде, босс доволен, Чонгук самодоволен, а Ким разбит. Чимин наблюдает со стороны, как мелкий купается во всеобщем одобрении, получает похлопывания по спине и улыбки. Совсем даже не обидно. Хорошо, что у него все вышло. Пак улыбается. Чон вновь смешно шутит, корчит рожу, и все смеются. А потом переводит взгляд на Чимина. Сложно смотреть в глаза человеку, на которого недавно самозабвенно мастурбировал. Чимин ежится, неловко машет полной рукой, демонстрируя, что тоже рад победе Чона над тираном Кимом. Чонгук легко улыбается и кивает. У него двигаются губы. Чимин не умеет читать по губам, но сейчас все понимает. «Спасибо, хен», — говорит Чонгук. Почему так быстро бьется сердце? Что значит «быть в отношениях»? Чимин задумывается об этом на досуге. От лени, скуки и Чона, к которому вновь пристала какая-то девушка за обедом, а он ее уважил, отвел в сторонку и даже дал свой номер телефона. У Чимина никогда не было отношений. Стыдно немного признавать, но к двадцати четырем годам он так никому и не вручил по глупости свое сердце. У него был неловкий секс с девушками, которых он никогда не любил, да и они его тоже; а еще у него была мать, которая всегда твердила, что он ничего в этой жизни не сможет. Все проблемы родом из детства. Чимин не хочет обвинять свою мать в том, что он сейчас такой неудачник, но все же обвиняет. Она с самого детства твердила, что у него ничего не выйдет. Постоянно сравнивала его с другими детьми и вздыхала: какая же неудача! Ведь у всех такие хорошенькие, такие умненькие, такие замечательные, а у нее просто Чимин. Эта шарманка не замолкала на протяжении двух десятков лет, пока Пак совсем не задолбался слушать, какой он неудачник и почему у него ничего не выходит. Уехать от родителей было лучшим решением за всю его жизнь. Можно сказать, первым самостоятельным решением. Давно стоило так сделать. Но было уже слишком поздно. Вера в собственную ничтожность была укреплена, и от смены места жительства поменялся только расклад домашних обязанностей: теперь они все лежали на Чимине. Он вряд ли кого-то себе найдет. В нем нет ничего интересного, необычного, пленяющего. Мать права: его не за что любить. Он просто Пак Чимин с тривиальной работой в душном офисе, который занимается танцами раз в неделю, сидит в интернете и следит за людьми. Да и сам Чимин не очень рвется к отношениям. Сердцу порой нестерпимо хочется найти другое, но страх быть отвергнутым, осмеянным, вновь одиноким — все уводит Чимина от отношений. Была парочка попыток, которые не обернулись даже дружбой. Пак уверенно ставит на себе клеймо неудачника и клянется не забивать голову глупостями. Только Чонгуком. Время от времени. Когда он так изящно откидывается на спинку кресла и в глубокой задумчивости посасывает ярко-желтый карандаш. В офисе чисто и светло. Ровные ряды одинаковых столов с оградками, которые на деле совершенно не помогают обособиться от соседей и представить, что никого нет. У Чимина не получается забыть, что справа от него работает Чон Чонгук. Он думает о всяком разном, о собаках, кошках, о новом фильме, о черном галстуке, о жасминовом чае, о матери, о своем обеде и том, что нужна новая бритва, но в итоге, о чем бы он так старательно ни думал, все возвращается к Чонгуку. Уже даже не смешно. Чимин рисует каракули на порченых вариантах документов, подпирает щеку и в очередной раз не идет на обед. Кажется, он вновь немного набрал. Надо бы похудеть. Пак уже сам не понимает, зачем худеет. Чтобы к нему относились лучше? Встречают же по одежке. В последнее время Чимин много времени уделяет своему внешнему виду, сказывается, надо полагать, наличие Чонгука где-то по соседству. Глупости, конечно же. Чимин приглаживает волосы в туалете и подумывает сделать новую стрижку и вдруг слышит: «хен, а тебе идет открытый лоб», — старший краснеет, понимая, что это говорит Чонгук, стоящий рядом. В парикмахерскую не идет. Жаль, что они мало так говорят. Чимин бы хотел говорить с Чонгуком так же просто, как Хосок или Тэхен. Они без проблем шутят, подтрунивают друг над другом, шепчутся и делятся секретами, даже во время работы умудряются передавать записки. Чимин наблюдает и ужасно завидует. Он слишком скрытен для таких близких отношений, к тому же стеснителен и в себе не уверен. Все может в одночасье пойти не так, поэтому Чимин всех сторонится, как и Юнги считается одиночкой. У них же с Чонгуком принуждённые, вялые беседы, настолько редкие и незначительные, что даже ни одной не припомнить. Они говорят о работе, о погоде, о том, что сегодня на обед. Однажды Чимин замечает на столе Чонгука какую-то интересную книгу в голубой обложке, которую младший с огромным удовольствием читал во время перерыва. Можно было спросить, узнать немного больше, может, тоже ее полюбить. Но слишком страшно спрашивать. Он ведь может просто выплюнуть: «тебя это не касается». С людьми сложно общаться. Чимин думает, что возможно у него социофобия, а может ему просто хочется придумать себе какое-нибудь заболевание, чтобы оправдать невозможность взаимодействия с людьми. Но общаться у него действительно не получается. Он помнит, что в первые дни, когда он только пришел, к нему был очень расположен Хосок, но Чимин был совсем зеленым и когда на него напали с беседой по душам, не выдержал напора и закрылся в туалете. Мутило живот и было стыдно, что он такой асоциальный слабак. Хосок понял, что Чимин не настроен на разговоры и больше не цеплялся. Зачем навязываться человеку, который делает все, чтобы избежать общения? Иногда Чимин представляет, что он смог влиться в коллектив. Стал неотъемлемой его частью. Вот он входит в офис, снимает с себя пальто и одаривает всех широкой улыбкой, здоровается, спрашивает как дела, все ему улыбаются, отвечают, приглашают куда-то погулять: кафе, кино, парк. В воздухе стоит дружеская атмосфера. Все так хорошо. Так отлично. Светло и легко на сердце. Да. Чимин и сам понимает, что этот образ он подсмотрел у Тэхена, которому все всегда рады, и он всем рад. И Чонгук довольно сильно сблизился с ним. Нет повода для ревности хотя бы потому, что они с Чоном даже не друзья и почти не общаются. Но Чимин все равно немного ревнует, когда Чонгук приобнимает Кима за плечи, когда наклоняется к уху и что-то шепчет, а потом они разрываются смехом, побивая себя по бедрам. Все же зависть так и берет. Чимин жалеет, что не умеет так. Можно такому где-нибудь научиться? — Просто ужасный отчет, — зло бросает Намджун, кидая на стол Чимина его трехчасовую работу, та разлетается по всему рабочему месту. — Отвратительный! Все переделать! Чимин потирает глаза и кивает. Намджун еще что-то бросает гневное, а потом уходит, продолжая шипеть. Стоило такого ожидать. Он действительно подошел к работе несерьезно, сделал кое-как, поэтому и вышло все ужасно. Даже видя это, он не захотел переделывать. Надоело. Как же все надоело. Жасминовый чай, кружка с котятами, монитор, раздражающий звук принтера, тусклые лампы, смех по соседству. Надоело. Все-все надоело. Тошнит. Постоянные наблюдения, имитация жизни, одиночество, зависть и чувство вины. Как от всего этого тошнит. Кажется, Чимин достиг точки кипения. Ему нужен отпуск. На целую жизнь. — Хен, ты как? — вдруг зовет обеспокоенно Чонгук. Чимин трет покрасневшее лицо, вздыхает натужено, старается сделать вид, что все у него отлично, натягивает призрачную улыбку, говорит что-то невпопад, посмеиваясь над своей безалаберностью. Даже берет один лист забракованного отчета и разрывает на мелкие кусочки. Все-все переделать. Главное не смотреть на Чонгука и не думать о том, что он рядом. Главное вести себя, как обычно. Но уже совершенно не выходит… — Тебе помочь? — предлагает Чон. Нет-нет. Чимин почему-то извиняется. Скорее всего, от волнения. Такими темпами Чонгук действительно займет его место. Он опять извиняется, отпускает бумагу и срывается с места в туалет, придумывая очередное нелепое оправдание. По дороге он едва не сталкивается с улыбающимся Хосоком, который ему что-то говорит, но Чимин только кивает, опускает глаза и проходит мимо. Он запирается в туалетной кабинке и, прижавшись к стенке, пытается расслабиться. Он просто устал. От всего этого. Эта жизнь такая уродливая. Все в ней не так. Чимину хочется, чтобы все изменилось вот прямо сейчас в этот момент, но ничего не меняется. Потому что мало пожелать, надо еще что-то для этого делать. Хочется над самим собой посмеяться за слабость, за глупость, за свою никчемную жизнь. — Хен, ты в порядке? Пак едва на месте не подпрыгивает, он не услышал, как кто-то за ним зашел. Зачем его вообще преследует Чонгук? — Да, — тихо отвечает Чимин. — Мне нездоровится, ничего такого, иди, работай. — Ну, хорошо. Чимин дожидается, когда послышатся шаги, но Чонгук остается на месте. Нервирует. Почему ему вообще это интересно? Чего он добивается? Но нельзя же вечность сидеть в кабинке и дожидаться, когда он уйдет. Это уже совсем глупо. Чимин набирается смелости и выходит, направляясь тут же к раковине, включая воду и умывая лицо. Чонгук стоит у противоположной стены. В зеркале видно его бесстрастное выражение лица и руки, сложенные на груди. На запястье поблескивают часы. Чимин приценивается, словно собирается их продать или купить, потому что волнуется находиться наедине с Чонгуком, который стал свидетелем небольшого срыва. — Как насчет сходить со мной на свидание? Чимин так и замирает у раковины, продолжая разглядывать часы. У него начались слуховые галлюцинации. — Ты мне помог, я бы хотел сделать для тебя что-то, понимаешь? Свидание, например. Нужно сказать «нет, спасибо, не хочу». Неинтересно. Пускай это и ложь. Так бы сделал старый Чимин. Свидания — та еще морока. К тому же неясно, что Чонгук вкладывает в это понятие и почему именно свидание, а не прогулка и прочие нюансы. Чимин очень хочет сказать «нет», но в итоге говорит тихое «да», потому что надоело быть тем, кто он есть. Хоть на вечер можно стать кем-то другим? Чимин возвращается на рабочее место и с небывалым рвением приступает к работе, а в голове только Чонгук, его часы и спокойно сказанные слова: свидание, свидание, свидание. Совершенно выбивает из колеи. А еще вселяет глупую надежду. К вечеру желание Чимина испаряется. Совсем не хочется куда-то идти, тем более с Чонгуком. Он просто вспылил, Чон попытался утешить и поэтому все так и вышло. Не надо усложнять им жизнь. Просто уйти. Надо уйти. После работы Пак даже пытается незаметно покинуть офис, но Чон вырастает из-под земли уже в кожаной куртке. Все мысли обращаются в пепел. Чонгук невероятно красив в этой куртке и с этой нахальной улыбкой. Невозможно сопротивляться. Он заказывает такси, и они едут в ресторан. По дороге Чонгук рассказывает о нем все, что знает: не особо дорогой, но с прекрасным ассортиментом, там есть еще блюда дня и вкусные десерты. Чимин вдруг вспоминает, что на диете и даже говорит об этом вслух. — Ого, — удивляется Чон. — Я-то все думал, почему ты ничего не ешь. Откуда он знает? Неужели он тоже наблюдает за ним? Это хороший, разумный вопрос. Его стоит задать. Поинтересоваться, потому что так ведь просто не бывает? Но Чимин смущается еще больше, отворачивается к окну и глядит на пролетающие мимо ровные ряды зданий и занесенный снегом тротуар. Если он будет так много думать, так много спрашивать, то точно в итоге придет к каким-нибудь неправильным и смешным выводам, над которыми будут смеяться все, кроме него, потому что они же станут ему истиной в последней инстанции. Ресторан выглядит уютным и светлым. Чонгук здоровается на входе с каким-то высоким парнем, они улыбаются друг другу и о чем-то весело говорят. Чимин не слышит ничего, кроме смеха. Потом они проходят вглубь заведения: расписанные под природу стены, большие люстры, столы в нежно-розовых скатертях, душистые цветы в вазах, сладкий запах, официантки в юбочках и галстуках, массивные стулья. Чимин запоминает обстановку урывками, цветными пятнами, глядит напряженно по сторонам и все боится потерять спину впереди идущего Чонгука, который уже завязал разговор с милой официанткой с пепельными волосами. До чего же он тут известен. Наконец они оказываются за столом, а девушка принимает у них заказ. Чонгуку не нужно даже меню (точно частенько сюда ходит), а Чимин как открывает черный фолиант, так впадает в панику: слишком много названий и информации, красочные картинки и какие-то дополнения, цены плывут и непонятно, что к чему относится. Глаза просто разбегаются, Пак тушуется, а время идет, хорошо, что Чонгук ведет с девушкой непринужденную беседу и его никуда не торопят; но даже спустя десять минут Чимин не может собраться с заказом, поэтому сдается и просит принести то же самое, что и Чону. — Правильный выбор, хен, это лучшее блюдо, — улыбается Чонгук. — И еще, пожалуйста, вино. Чимин-хен, красное или белое? — Лучше виски, — скороговоркой произносит старший, захлопывая меню и откладывая в сторону. Повисает неловкая тишина. Официантка тянет удивленно «ооо» и даже не записывает, глядя то на Чонгука, то на Чимина. — Оказывается, ты любишь покрепче, — неловко смеется Чон. «Нет, просто если я не выпью, то не досижу до конца вечера», — думает про себя Чимин, ерзая на стуле от волнения и цепляясь пальцами за скатерть. Он редко пьет и его очень быстро разносит, поэтому достаточно будет немного виски — он полностью расслабится, главное не переборщить. Разговор совсем не клеится. Чонгук пытается начать диалог, но Чимин не может складно и осмысленно отвечать, только односложно и неуверенно, причем с такими паузами будто бы Чон спрашивает об очень сложных вещах. В итоге младший терпит поражение, а старший краснеет. В тишине они дожидаются еду. Пак уверен, что Чонгук еще никогда не был так разочарован встречей. Хотя он ведь все это делает только потому, что Чимин ему помог. От этого становится неприятно и горько. Жалкое зрелище. Паку было бы достаточно и того «спасибо», ни к чему так стараться и…. Наконец принесли виски на блестящем круглом подносе. Тут Чимин заканчивает с самобичеванием и мыслями, даже с миром. С этого момента вечер резко меняет свой курс. Пора. Так за пять минут Пак осушает первый бокал, приступая ко второму, а затем к третьему. — Надо же разбавлять, — подмечает Чонгук, но слишком поздно. Чимин быстро пьянеет, но вместе с тем отлично расслабляется. Чем сильнее он расслабляется, тем веселей и свободней себя ведет. Теперь он легко говорит обо всем, что думает, звонко смеется даже над невероятными нелепостями (например, над упавшей вилкой или пролитым на рубашку виски), активно жестикулирует, смахивая приборы и салфетки на пол, придумывает всякие забавы, вроде «кто быстрее осушит бокал» или «кто дальше выплюнет оливку». — А ты забавный, хен, — весело говорит Чон, утирая выступившие от смеха слезы. — В офисе ты такой закрытый и гнетущий, не думаешь, что перед выходом на улицу тебе надо выпивать немного соджу? — Я же так сопьюсь! Несмотря на то, что Чимин и так пьян, он продолжает рьяно тянуться к виски. Чонгук его не останавливает, но к своему вину не притрагивается, заказывая простую воду, предчувствуя, что надо держать себя в руках, потому что держать придется еще и старшего. Пак ничего не замечает и спокойно пьет, говорит и пьет. Даже почти не ест, только зелень и немного мяса. Так много всего накопилось у него, надо срочно рассказать. Уже неважно, что слушатель именно Чонгук, Чимин выкладывает все, что на душе, не зная меры. Он хочет показать свою душу, чтобы хоть кто-нибудь, хоть однажды… Он обычный. Совершенно обычный. Но разве это плохо? Однако Чонгук многое из сказанного не понимает, потому что хен сбивается, путается в словах, говорит какими-то странными сравнительными оборотами, то прерывается на смех, то внезапно умолкает, задумавшись, то задает ни с чем не связанные вопросы, а потом сам на них отвечает невпопад. Речь Чимина раздроблена, бессвязна и совершенно непонятна никому, даже ему самому. Поэтому Чонгук улыбается и кивает, делая вид, что участвует в беседе. Вечер подошел к концу, когда Чимин уложил голову на стол и попросил пять минут отдыха. Тогда Чонгук сообразил, что хватит на сегодня, забрал у него недопитый бокал виски, тут же попросил счет и вызвал такси. Чимин окончательно потерялся. Он поднял голову, услышав приятный голос Чонгука. Тот сидел так близко, прямо напротив Пака и говорил по телефону. Чимин не был уверен, с кем Чон говорит, заказал ли он такси или это Паку только приснилось. Но все это неважно. Потому что Чонгук невероятно, невообразимо, невозможно, непостижимо и еще много-много слов с «не», выражающих феноменальность этого явления. Он так красив. Чимин знал это. Но сейчас это стало слишком очевидной вещью, которая, однако, просто не могла отпустить. Чимин смотрел, и ему казалось, что время остановилось. Нежные губы Чонгука двигались плавно, уголки приподнимались, показывались белоснежные зубы. — Хен, ты чего, спишь? — доносится словно издалека. Чимин думает с минуту над ответом. Чонгук почему-то встает, поправляет манжеты на рубашке, смотрит на Чимина вопросительно с легкой улыбкой. Что же надо сейчас сказать? Мысли проплывают мимо Пака, едва касаясь своими склизкими конечностями. А Чонгук в свете ламп красивее, чем в душном офисе, и взгляд у него какой-то другой, более глубокий, прямо в душу, в сердце, в самую суть… — Я люблю тебя, — выдает Чимин с придыханием. А дальше темнота. Чимин открыл глаза и не сразу понял, где находится. Пахнет чем-то сладким, так густо и почти неприятно, а еще жарко и хочется пить. Он жмурится, а затем неловко усаживается на кровати. Со лба падает полный влаги компресс. Чимин растерянно сжимает его в руках, не в силах воскресить в памяти последние события и определить, где же он сейчас. Память затуманена виски и жаром, не дает доступа и ответа. Что же произошло? — Пришел в себя? — раздается насмешливый голос. Чимин не верит своим глазам, но иллюзия не может быть такой живой, такой продуманной и желанной. Чонгук в домашней белой кофте и шортах с кружкой в руках. Он подходит к Паку и устраивается на краю кровати. — Хен, виски точно не для тебя, лучше бы взяли вино, — весело парирует он, пригубливая кружку. — Где я? — хрипло спрашивает Чимин, удивляясь своему голосу, но еще больше красоте Чонгука. Он выглядит совершенно даже в домашних декорациях. Такое вообще возможно? — Конечно, у меня дома, — смеется Чон. — Оставайся на сегодня, а завтра поедешь домой, все равно пятница. Чимин и не думал никуда уходить. Он по-прежнему пьян, по-прежнему слаб, а еще почему-то невозможно сильно влюблен. Словно алкоголь разъел все запреты и сейчас все тайные желания блестели, как серебро на солнце, ослепляли Чимина и диктовали свою эгоистичную волю. Он был пьян, а еще возбужден, Чонгук сидел рядом и улыбался. Совершенно обычный. Но хоть раз можно быть кем-то другим? — Ладно, думаю, тебе надо отдохнуть, — Чон встает, оставляет кружку на тумбочке и предлагает Чимину из нее попить, если мучает жажда. Он уйдет. Если ничего не сделать, он уйдет. Чимина захватывает страх с головой, словно погружает в ледяную воду, он молит взглядом «останься», но Чон не смотрит на него, говорит что-то неважное и такое глупое именно сейчас, улыбается как тогда Тэхену и готовится уйти. Это не должно случиться. Чимин не знает почему, но это пугает. Он просто уйдет в другую комнату, и они расстанутся до утра, но Пак чувствует совсем иначе: сейчас Чонгук развернется и исчезнет, останется золотой пылью несбыточной мечты и очередным мокрым сном, который поутру отдастся болью в сердце. Его не будет. Больше никогда. Чимин не может этого допустить. Он цепляется за чужую теплую руку. Чонгук удивленно переводит на него взгляд. Не вырывает. Чувство дежавю, жар и тягучая вопросительная тишина. Сейчас или никогда. Сделай хоть что-нибудь или жалей до самого конца. — Возьми меня, — горячо шепотом просит Чимин. Чонгук все понимает верно. Нельзя понять не так блестящие глаза, влажные губы и пунцовые щеки. Нельзя неправильно понять этот жест, прикосновение и томный голос. Чимин хочет его, предлагает себя. Не требует, как может показаться, а только просит; Чон чувствует, что почти молит. В глазах играет слабая надежда и пробивающаяся сквозь скорлупу обособленности любовь. — Ты понимаешь, о чем говоришь? — ласково спрашивает Чонгук. Пак вместо ответа тянет его на себя, и Чон возвращается на кровать, но теперь ближе, смотрит только в глаза, не пытается прикрыться улыбкой, сделать из ситуации шутку и притвориться, что понял все не так. — Подумай об этом еще раз, — просит Чон, проводя легко рукой по бедру Чимина. — Я ведь сорвусь. У Чимина перехватывает дыхание от такого решительного жеста, а сердце грозится остановиться, перед глазами стелется дымка, но он совершенно не хочет останавливаться, желая, чтобы она полностью затянула небосвод и его вместе с ним, чтобы уже стерла все выстроенные преграды и дала им стать чем-то больше просто коллеги. Можно же хоть раз помечтать? Чонгук берет его за руку, а потом подносит ее к губам, целуя в полные пальцы, в костяшки, а затем — в тонкое запястье. Кожа на местах поцелуев горит. Чимин все еще не верит, что это не сон, смотрит задурманено на алый язык Чонгука, скользящий по коже руки, огибающий маленький выпуклый шрам от детских игр времен младшей школы. — Ты слишком милый, — низко произносит Чонгук, облизывая верхнюю губу, отстраняясь, чтобы между ними возникла отрезвляющая двоих дистанция. — Я хочу, поэтому… Он замолкает, Чимин хватает его за руку и подносит к своей груди. Сердце вот-вот вырвется и окажется прямо в ладони Чона. Слова Паку больше не под силу, он может только смотреть, водить губами и просить взглядом, надеясь, что младший все поймет и так. — Я не остановлюсь, — твердо шепчет Чонгук, оглаживая грудь Чимина, проникая под плотную ткань рубашки к бронзовой коже и темным ареолам сосков. — Не пожалеешь? «Я всю жизнь о чем-то жалею», — думает лихорадочно старший, касаясь мягкой кофты Чонгука, а потом проникая под нее, соприкасаясь с горячей кожей и напряженными мускулами. Сейчас не до сожалений, не до мыслей, не до выяснения, почему все дошло до этого. Чимин хочет только одного, чтобы в эту ночь этот парень, который невозможно для него идеален, был только с ним, только для него… — Боже, — говорит вдруг Чонгук, затем хватается за свою кофту и снимает, отбрасывая в сторону, давая Чимину увидеть во всей красе его молодое соблазнительное тело. — Секс должен быть на третьем или четвертом свидании, — наклоняясь к Чимину, шепчет младший, — а я уже не могу ждать. Чонгук в мгновение седлает бедра Пака, и тот понимает, что он имел в виду, чувствуя, как в него упирается стояк младшего. Происходящее все еще напоминает сон. Чимину сложно поверить, что сейчас Чонгук возбужден из-за него, но раскаленные губы на чувствительной шее и сильные руки, ласкающие пылающее тело, говорят об обратном, добавляя происходящему реальности. Чон ловко расстегивает пуговки на рубашке старшего, легко целуя в грудь и живот, проходясь кончиком языка по загорелой коже, оставляя блестящие в свете лампы дорожки. Затем Чонгук скользит руками по телу Чимина, ощупывает с наслаждением, трется пахом, стараясь унять собственное возбуждение. Пак послушно плавится, сам тянется к шортам Чонгука, хватаясь за член и грубовато сжимая, наблюдая, как надламываются от удовольствия брови Чона, как изгибаются в довольной улыбке губы. Взгляд из-под опущенных ресниц бьет Чимина, как электрошок. Чонгуку нравится. Он хочет. Он рядом… Чон слезает с ног старшего, затем спускает с него брюки. Попутно целует в колено и чуть ниже, наблюдая за тем, как смущается Чимин, прикусывая указательный палец у основания. Чонгук улыбается коварно, а затем кладет руку на промежность старшего, поглаживая вставший член. На светлой ткани уже появилось постыдное мокрое пятно, и Чон с насмешкой обогнул его указательным пальцем по контуру. — Ты так хорошо реагируешь, — произнес томно младший, стягивая трусы. — Мне нравится. «Мне тоже», — кричит безмолвно Чимин, пока Чонгук целует его внизу живота, а рукой лениво надрачивает член. Пак давится густым сладким воздухом, покачивает бедрами от томления и возрастающего с каждой секундой возбуждения. Он закрывает глаза, откидывает голову и тяжело дышит. Губы Чонгука на его члене. Чувствуются очень четко, очень горячо. Младший ведет то медленно, то быстро, целует влажно и едва-едва касается зубами, добавляя остроты. Грудь Чимина быстро вздымается, ноги расходятся, а член готов взорваться. Старший то закрывает лицо руками, то хватается за изголовье кровати, то за густые волосы Чонгука, но избавиться от пожара в груди не удается, как и от терпкого привкуса счастья. Ради этого момента стоило страдать, молчать и ждать. Ради рук Чонгука, которые сейчас мастерски массируют его член и этой самодовольной улыбки на влажных губах, где слюна мешается с предэякулятом, а похоть с более высоким чувством. Чон отрывается, Пак издает недовольный полувздох, наблюдая, как младший открывает ящик и выуживает из его недр закрытую пачку презервативов, а затем розовую бутылочку с лубрикантом. Чимин смотрит с предвкушением, сгибает ноги в коленях и разводит шире, только и ждет, когда начнет основное действие. Но Чонгук не торопится, явно прекрасно осознавая возбуждение любовника. Он медленно открывает бутылочку и льет вязкую прозрачную жидкость себе на ладонь, потом смазывает пальцы и смотрит, внимательно смотрит на красное лицо Чимина с приоткрытыми губами, в которых запеклось очевидное: «ну же, трахни меня». Чонгуку нравится, когда его так отчаянно хотят. Старший уже терпеть не может, кусает нижнюю губу и буравит взглядом. Чон улыбается. Насмешливо. Почти ехидно. Касается рукой колена хена, идет ниже по бедру, а потом вновь наверх. Кожа под рукой дыбится, а Чонгук продолжает вальяжно растирать смазку между пальцев, и не думая ускориться. Чимин не выдерживает этой пытки, резко двигает ногой, скидывая руку младшего. — Прошу, — шепчет Пак, обхватывая свой сочащийся естественной смазкой член. — Прошу. Чон решает, что пора действовать, уже самому не терпится, приставляет пальцы к тугому отверстию и проникает одним внутрь. Чимин закрывает глаза, полностью расслабляется. Страшно от непривычки, жарко от возбуждения и стыдно от собственного жалкого положения. Пак чувствует себя конченым дураком. Сквозь дымку алкогольного опьянения проступает привычная зажатость, скорлупа затворничества вновь затягивается. Чимин понимает, что после секса все будет только хуже. Он хочет. Очень хочет. Слишком хорошо. А это плохо. Надо уйти. Срочно уйти. Пак поднимается и действительно собирается прервать развернувшееся действо и отправиться домой. Чонгук против. Он понимает по взгляду, по выражению лица, что хен собирается все прекратить, поэтому тут же проникает двумя пальцами, находя простату и проходясь по ней. Неожиданные новые ощущения, нахлынувшие единым потоком, вместившие в себя боль и постыдное наслаждение, возвращают Чимина к влажным простыням и заставляют застонать в голос. Чонгук ласкает ловко, двигая умело пальцами, раздвигая тугие стенки и не забывая касаться комка нервов. — Я не дам тебе уйти, — мурчит Чонгук. — Посмотри, какой ты влажный. Вторая рука Чона обхватывает эрегированный член Чимина и начинает ритмично надрачивать, доводя Пака до помутнения рассудка. Старший чувствует дискомфорт от двух вколачивающихся в него пальцев, которые грубо толкаются внутри, раздвигая упругие стенки, и плавится от ладони Чонгука с грубоватой кожей, плавно скользящей по влажному органу. Чон раз за разом касается простаты, подогревая интерес старшего, а еще целует в колени и кусает, оставляя на загорелой коже белые следы зубов. Так можно кончить. Рука Чонгука все набирает темп, а в напряженное нутро толкается уже три смазанных пальца. Чимин вертится, крутит головой, закрывает лицо руками, чувствуя, что весь вспотел и пот щиплет ему глаза. Волосы липнут ко лбу, член горит, как и задний проход, а Чонгук и не думает останавливаться. — Я так скоро, — сдавленно вырывается у Чимина, и только после этого Чонгук останавливается. — Переворачивайся, — повелительно просит Чон, вытаскивая пальцы, напоследок раздвигая их на манер ножниц и довольно улыбаясь. Чимин без слов повинуется, переворачивается на живот, хватаясь за подушку, как за спасательный круг, утыкаясь в нее носом, а также приподнимает задницу и слегка ей виляет, желая наконец в полной мере ощутить, каково это заниматься сексом с парнем, а главное — каково заниматься сексом с самим Чонгуком. Чон опять тормозит, стягивает с Чимина рубашку и бросает, затем открывает шуршащую обертку презерватива зубами, потом достает колечко и медленно раскатывает по стоящему члену и все время наблюдает только за растянутой дырочкой Чимина, сокращающейся в ожидании заполнения, и плавно двигающимися бедрами. Чертовски возбуждает, особенно когда старший начинает неловко имитировать толчки, проезжаясь влажным членом по простыням. Все равно, что испачкается, выглядит это запредельно эротично, хоть прямо сейчас в порнофильм. Чонгук боится не выдержать, сорваться к черту и просто отодрать Пака так, как может только он. — Ты девственник? — интересуется Чонгук, нависая над спиной Чимина, языком слизывая блестящий пот вдоль позвонков. — С парнем? — глухо спрашивает Пак и тут же отвечает, — с парнем впервые. Чонгук так и думал. Втайне мечтал об этом. Быть первым у Чимина — звучит круто. А еще обязывает быть нежным, сдержанным и участливым. Чон вяло водит членом по влажным половинкам, слегка толкается в растянутое отверстие, но больше внимания уделяет плечам, усыпая их поцелуями-укусами. Чимина попросту хочется съесть, проглотить целиком. Этим Чонгук и собирается заняться. Паку не терпится, он уже сам готов насаживаться на член, а Чон все кусает его в шею, в загривок, в лопатки, руками оглаживает ребра, плоский живот, касается легко промежности, удостоверяясь, что Чимин все еще возбужден. Старший мнет простыни, дышит глубоко и не понимает, чего там Чонгук тянет, зачем так массирует соски, вылизывает шею и оглаживает бедра. Чего он этим всем добивается? Чимин не знает. Но течет от прикосновений, возбуждается еще сильней и с каждым незамысловатым действием Чонгука чувствует, что совсем скоро кончит, не дождется. Чон слишком много ласкает, слишком бережно и умело это делает. «Зачем?» — гремит у Чимина в голове. Все умолкает неожиданно. Чонгук опять целует в плечо, прихватывая кожу зубами, причем довольно болезненно. Чимин шипит, а потом чувствует давление, сильный толчок. Стон вырывается непроизвольно. Пак ежится, царапает изголовье кровати. А Чонгук двигается. Медленно и ужасно больно. Чимин чувствует, как его распирает изнутри, как будто внутренности наливаются раскаленным железом. У Пака выступают слезы, он дрожит, пытаясь дышать ровно, сохранять спокойствие. Кажется, от неожиданной резкой боли он даже полностью протрезвел. Все глубже, все больнее. Пак стонет. Это не совсем то, что он себе представлял. — Больно, — слезливо вырывается у него. — Поначалу так всегда, — объясняет спокойно Чонгук, прекращая толкаться. — Надо привыкнуть. Расслабься. Ты очень сильно меня сжимаешь. Мне тоже больно. Чимин не особо верит словам, но все же решает довериться, кусает подушку и старается расслабиться. Понятно, к чему была такая чувственная прелюдия. Чонгук целует в выпирающие лопатки и шепчет что-то очень трогательное, но Паку боль застилает разум, и он едва может что-то разобрать. Постепенно пульсирующее неприятное чувство сменяется неконтролируемым жаром. Чон все ластится, продолжает усыпать поцелуями и мять тело, треплет горошины сосков и ласкает член. Чимину нравятся эти нехитрые действия, они позволяют немного отвлечься. — Я полностью в тебе, — нежно шепчет Чон, обнимая Чимина, прижимаясь к нему всем телом. — Чувствуешь? — Да, — глухо отзывается старший. — Ты такой горячий. — Солидарен, — тихо смеется Чонгук, — а еще ты невероятно узкий. В тебе так хорошо. Чимин краснеет от слов. Чон вновь использует свой природный шарм, опять мастерски играет с интонациями, вводит в заблуждение — и как же он хорош. От этих слов мурашки по всему телу, сердце бьется ненормально быстро и хочется продолжения. Чимин глупо счастлив, потому что Чонгуку с ним хорошо. Последняя фраза все еще эхом раздается в ушах. Паку кажется, что он в жизни ничего лучше не слышал. — Ты привык? — спрашивает Чон, делая превентивный слабый толчок. Не так больно, как прежде, но все еще непривычно, давит и сложно представить, что такое может доставить кому-то удовольствие, но Чимину уже все равно, потому что голос Чона звучит заботливо и нежно, он целует его между лопаток и послушно ждет. Так хорошо быть с Чонгуком. Даже если секс будет настоящей пыткой, Пак готов рискнуть, если младшему будет хорошо. — Давай, — выталкивает из себя Чимин, а затем вжимается в подушку, зажмуривает глаза и готовится терпеть ради Чонгука. Первые толчки медленные, неуверенные, сопряженные с тягучей болью. Чонгук тяжело дышит, прижимается грудью к спине и без конца повторяет: какой же ты узкий. Потом Чон выходит полностью и льет еще смазки, а затем опять вставляет. На этот раз идет легче, Чимин чувствует давление, но боль не так ужасна, вполне терпима, а в некоторых моментах даже странно приятна. Чонгук двигается медленно, внимательно наблюдая за реакцией, хватается за бедра хена, царапая короткими ногтями, раздвигает ягодицы и входит до самого конца, потом немного водит бедрами, давая Чимину привыкнуть к ощущениям, и делает очередной толчок. Не определить тот момент, когда боль, напряжение и распирающее давление, почти напоминающее пытку, превратились в жаркое удовольствие. Пак не помнит, но в какой-то момент ему захотелось сильнее, грубее, жестче, глубже. — Сильнее, — взмолил Чимин, приподнимая ягодицы. Чону не надо повторять дважды. Он долго ждал этого хриплого надломленного голоса, молящего о большем. Он отпускает себя с цепи, больше держать нет смысла, хватается за упругие ягодицы и грубо вдалбливается в хена, вслушиваясь в рваные стоны с причитаниями: «да, вот так», «сильнее», «глубже». Казалось бы, что нет в вырывающихся словах ничего особенного, но у Чимина дрожащий голос, а сам он сжимается при каждом толчке. Невыносимо хорошо. Чон заламывает ему руку за спину, прижимая к прогнувшейся пояснице, знает, что оставит минимум синяк, но не остановится, потому что Чимин продолжает лихорадочно просить, а ему невозможно отказать. Комната наполняется влажными звуками и скрипом, сливающимся с несдержанными стонами старшего и утробным урчанием довольного Чонгука. Чимин плывет, почти не понимает происходящее, боль ютится где-то на задворках, а на главной сцене вьется удовольствие: жгучее, подчиняющее, накатывающее волнами. Чонгук вновь проходится по простате, и Пак едва не кричит от наслаждения. Почему же так хорошо? Мысли совсем бессвязные, какие-то бесформенные облака, пульсирующие всеми цветами радуги. Нарастает внутри какое-то чувство. Поначалу не разобрать, не понять, но чем сильнее, чем отчетливее оно становится, тем лучше Чимин его понимает. Он сейчас кончит. Пак хватается за свой член дрожащей от напряжения рукой и начинает надрачивать, пытаясь подстроиться под нереальный темп Чонгука, но выходит плохо. В итоге остается только имитировать и выстанывать сорванным голосом в мокрую от пота подушку имя любовника. Чонгук неожиданно останавливается. Дышит тяжело, потом резко переворачивает Чимина на спину, хватая за ногу и забрасывая себе на плечо. Пак все еще сжимает свой член и непонимающе глядит на младшего: он тоже взмок, лоб открыт, губы блестят, а в глазах поволока возбуждения. — В лицо, — с придыханием говорит Чон. — Говори мне это в лицо. И вновь входит, попутно целует Чимина в голень и смотрит ему пристально в глаза. Так и просит: давай же, ты же этого хочешь. Пак сдается, закрывает глаза и продолжает: — Чонгук, я люблю тебя. Кажется, за эту ночь он произнес эту фразу сотню, а может и больше раз, она так просто слетала с губ и точно нравилась Чонгуку, который улыбался, приговаривая: «хороший мальчик». Чимин помнит, что кончил первым. Не вытерпел. Горячая сперма осталась на животе и руке. — Я еще не закончил, — сказал голос. — Дай мне еще. Жарко. Но так спокойно. У Чонгука закрыты глаза. Ресницы отбрасывают тени. Брови нахмурены от удовольствия. Пот блестит на превосходном рельефном теле. Чимин касается мускулистой груди пальцами и только губами повторяет свое заклинание. Чонгук такой красивый. Еще один сильный толчок и горячее тело валится на него, прижимается плотно, чужие губы целуют, посасывая кожу, оставляя отметины. — Я тоже тебя люблю, — доносится через вату. Наверно это все же сон. Потому что так в жизни не бывает. Кажется, Чимин плачет. Он ужасно устал. Пробуждение не сулило ничего хорошего. Чимин не хотел открывать глаза. Тело ныло, а в голове то и дело всплывали обрывки вечера, много виски, а еще больше Чонгука, который прижимался, нависал, вдалбливался и просто брал. Пак не помнит всего, смазались многие детали, но четко и ясно лишь одно: он жадно жался к телу Чонгука, скулил, прогибался и молил о его любви. Такое жалкое зрелище. Чимину попросту не хочется открывать глаза. Лучше бы все это было сном, но боль шепчет: «все так и было, он трахнул тебя, Пак Чимин». Хуже сценарий вряд ли возможно придумать. Ладно, если бы просто трахнул от души, но Чимин выложил всего себя и дал не столько тело оттрахать, сколько нараспашку открытую душу. Стыдоба. Чимин садится на кровати, чуть не разваливаясь от нахлынувшей боли. Саднит поясница, отдает в ноги, голова гудит, так еще и живот мутит. Комбо неудачника, иначе и не скажешь. Пак решил долго не задерживаться в чужой кровати и взглядом начал искать свои вещи. Первыми он нашел трусы с засохшим пятном естественной смазки — очередная улика, демонстрирующая распущенность и неспособность Чимина держать себя в руках. Стыдоба. — Ты уже встал? — на пороге комнаты показался бодренький Чонгук в полосатой кофте и домашних шортах, тех самых, что были вчера. Чимин не стал отвечать. Зачем? Почему после секса обязательно надо говорить? Да, он напился, как свинья, и занялся с ним сексом, ну и что? Он Чонгука не принуждал. Сам полез, потому что захотел. «Захотел», — как ржавым ножом вдоль груди. Противно от того, что все произошло вот так. Не должны были два мира — фантазии и уродской реальности — переплестись. — Ты не в настроении? — поинтересовался Чон, усаживаясь на кровати. — Ночью было круто. Ты не злишься? Я был немного грубоват наверно. — Нет, — быстро ответил Пак, продолжая разыскивать свои вещи по пыльному полу. — Это же просто секс и ничего больше. Чонгук ничего не ответил, но его молчание было каким-то странным. Словно бы ему было что сказать на это заявление. Чимин этого боялся больше всего. — Знаешь, мне было с тобой хорошо. Ты ведь довольно приятный человек, Чимин-хен. Может, попробуем? Глупо спрашивать «что?». Чимин понял. Чонгук издевается. Иначе быть не может. — Давай пойдем еще раз на свидание? Только без виски. Я хочу больше о тебе узнать, мне кажется, что мы могли бы стать… — Нет, — грубо отрезал Чимин. — Почему? — удивился искренне Чон, вклиниваясь взглядом в спину старшего. — Мне не нужны отношения, я одиночка, к тому же не умею любить. — Ого, — присвистнул Чонгук. — Врать, значит, любишь. Это был не вопрос. Утверждение. Голос Чона звучал насмешливо. Он словно все знал, видел Чимина насквозь; явно забавлялся его жалкими попытками скрыть свои истинные чувства. Паку ничего не оставалось, кроме как продолжать штудировать пол и не обращать внимания на младшего, придерживаясь своих слов. — Я не дурак, Чимин-хен, — продолжил Чонгук, догадавшись, что старший не будет отвечать. — Думаешь, я не заметил, как ты на меня постоянно смотришь? Я тебе нравлюсь. Вчера вечером ты вообще мне в любви признался… — Я был пьян! — перебил его Чимин. — Прекрати. Мне и так стыдно за вчерашний вечер. — Что стыдного в том, чтобы быть собой и делать то, что тебе хочется? Чимин в очередной раз ничего не мог ответить, несмотря на то, что у него был ответ. Тот самый, который он вызубрил еще в детстве, который повторял чуть ли не каждый день. Стыдно быть таким нескладным неудачником: трусом, уродом, дураком. Стыдно быть Пак Чимином, но что делать, если ты им уродился. — Я тебе нравлюсь, — уверенно повторил Чонгук. — И ты мне тоже. Почему бы не попробовать? Если не получится, мы всегда можем остаться друзьями. Чонгук говорил так просто, почти весело, голос его звучал спокойно и ровно, не было смущения или негодования. Чимин не мог понять, как можно говорить такие вещи так легко, словно бы они ничего не значили, как можно кому-то предлагать встречаться после одной ночи, как можно вообще так жить, это все так неправильно, ужасно неверно, все это… — Нет, — повторил Чимин. — Я так не могу. — Почему? — Это просто дико и… Чимин умолк, понимая, что начинает злиться. — Договаривай уж. — Я обычный, — только и мог шепотом выговорить Чимин. Чонгук не понял и попросил, чтобы старший объяснился, но тот уже для себя решил, что разговор окончен и не собирался идти на уступки. Чон злился и требовал вести себя по-взрослому, поступать рационально и логически, давать ситуации объективную оценку, а не идти на поводу комплексов. Но Чимин упрямо молчал, уже ничего не искал, стоя к Чонгуку спиной. В итоге младший сдался, вышел из комнаты, а затем вернулся с брюками Пака и своей толстовкой. — Твоя рубашка в поту, слюнях, виски и чем-то еще, — говорил деловито Чонгук, — оно липкое и прямо на воротнике. У меня нет стиральной машинки, так что дома постираешь. Возьми мою толстовку. Чимин бы никогда не взял, если бы не зима и ее лютые холода. Заболеть сейчас — совершенно безрадостная перспектива. Пак одевался молча, продолжая игнорировать Чонгука, который предложил все обсудить в кафе или у него на кухне, все хотел, чтобы Чимин нормально объяснил, почему они не могут даже попытаться построить отношения. В какой-то момент старшему даже действительно захотелось поговорить, откинуть свои волнения, сесть на кухне, заварить кофе и рассказать Чонгуку о том, что он чувствует себя слишком серым, слишком обычным, в таких просто невозможно влюбиться, только воспользоваться пару раз. Но и этот шаг требует смелости, твердости характера и чего-то еще, чего у Чимина нет. Поэтому он уходит. Чонгук просит много-много раз, но Пак все отвергает, выставляя себя куском льда. Чону ничего не остается: он разводит руками и закрывает за старшим дверь, напоследок бросая «только об этом не пожалей». Возможно, Чонгук все же читает мысли, потому что Чимин, как только ступает на ровный тротуар с налетом снега, тут же начинает жалеть, что так и не смог ничего сказать, напустил туману и ушел, выставив себя непонятно кем. В метро Чимину очень хотелось развернуться. Взять и броситься назад к Чонгуку, рассказать ему все-все, что он прекрасен, красив, а в постели просто невероятен; Чимин бы хотел признаться в любви, наконец, вручить кому-то свое сердце и ощутить радость от сладкого «да» или терпкую горечь от «нет». Сейчас он мог выйти из своего кокона, сплетенного матерью, протянуть руку новому и открыть удивительный пестрый мир, где есть Чонгук, любовь и счастье. Но Чимин трус. Чтобы любить, нужна смелость, а у Пака в избытке только сомнения, ютящиеся в съежившемся сердце, которое от дефицита любви так и осталось недоразвитым органом. В понедельник Чимин ожидал чего-то. Он, конечно же, ожидал Чонгука. Вопросов или действий. Чего-то. Казалось, что тогда Чон не поставил роковую точку, а лишь черкнул скромную запятую. Пак сам не знает, почему так решил, но был в этом практически уверен. Он даже не стал возвращать толстовку, чувствуя, что ничего пока не кончено. Чонгук только сухо поздоровался утром, за обедом предупредил, что его ищет Намджун, вечером сказал «пока». Вот и все. Была ли любовь? Ну, если была, то она прошла. Чего же ты ожидал? Чимин сидит на своей кухне, подпирает щеку и глядит на плавно кружащиеся снежинки. В их вальсе он видит что-то удивительно красивое, а вместе с тем трагичное. Последний танец прямиком к смерти. Хотя есть ли у снежинок жизнь? Вряд ли в том смысле, что у людей и других живых существ. Но Чимин все равно цепляется за эту идею: снежинки кружатся, подчиняются ветру, сталкиваются друг с другом, образуя хлопья. Если бы он был снежинкой, его бы окружало плотное поле, не дающее ни упасть, ни взлететь, ни закружиться, ни связаться с кем-то другим, только статичное падение, рассчитанное по секундам, подчиняющееся только предрассудкам, страхам. Его зона комфорта точно в один прекрасный день обернется могильной койкой. Чимину так и не удается заснуть в эту ночь. Совсем скоро новый год. На работе суматоха, приготовления, кипит жизнь. Чонгук рядом за перегородкой, и у него тоже кипит жизнь. Тэхен подходит к нему постоянно и что-то шепчет, порой прибегает Хосок, говорит очень громко, что слышно, скорее всего, всем в офисе. Чимин решает отложить свои очень важные наблюдения и пока сосредоточиться только на работе. Как раз нужно сдать очередной отчет, проверить что-то в базе, дать на рассмотрение Намджуну документы. Столько дел можно придумать, когда хочется выть и на стенку лезть. Лишь бы не думать, лишь бы не считать, что можно все как-то изменить. Прозябать в бездействии и винить себя в этом — прямо план на год, а может и всю жизнь. — Ты его так и не пригласил, что ли? — взрывается хлопушкой голос Тэхена совсем рядом. Чимин усиленно продолжает работать, старается не обращать внимания, но в итоге все равно вслушивается, надеясь узнать, о чем же они говорят. Но звучит тишина. Тягучая. Только и слышно, как Чимин бьет по клавишам, а где-то там трезвонит телефон. — Эй, Чимин-щи, ты пойдешь на корпоратив? — вдруг звучит голос Тэхена. Собственное имя в устах парня вроде Тэхена смущает. Пак поворачивается, замечая Тэхена и Хосока, а еще поглядывающего через перегородку Чонгука, который как только ловит взгляд старшего, сразу откатывается назад к столу. — Не знаю, — робко отвечает Чимин. — Приходи! — верещит слишком громко Тэхен. — Будет здорово! — Да, хоть раз ты же должен появиться на корпоративе, — поддакивает Хосок. — Я подумаю, — отвечает Пак, уже зная, что никуда не пойдет. По тому, как дальше понуро звучат их голоса, Чимин понимает, что они тоже знают, что никуда не пойдет. Все так очевидно. Он одиночка. Поэтому он никуда не пойдет. Ему же никто не нужен. Вообще кому нужна эта обыденная скучная жизнь, где друзья, любовники и прочая муть? Чимину хорошо и так. Сидеть на диетах, наблюдать за другими, смотреть скучные фильмы, читать неинтересные книги. Зато ничто его не ранит, не обидит, он никогда ни в чем не разочаруется. К тому же, Чимин совершенно обычный, совершенно унылый, совершенно ничтожный. Ему ничего не светит, как бы он ни рвался. Глупо даже пытаться. Чимин обещает, что никуда не пойдет. Это все глупости, пережитки несбыточных мечтаний и каких-то сумасбродных минутных хотений. Ему лучше оставаться вот тут, в его болоте, где никого кроме него, только пожелтевшие и отсыревшие воспоминания, бесконечные вереницы сожалений и стекло разбитых надежд. У Чимина никогда ничего не выходит, так пусть и он никуда не выходит, оставаясь в круге собственной ничтожности. Но кокон уже треснул вместе со скорлупой на сердце. Набухли венки, и побежала кровь. Чимин знает, что такое любовь, и это чувство куда-то постоянно зовет. Пак долго объясняет самому себе, зачем это делает. Зачем? Чтобы убедиться. Он лишний. Таких никто не ждет. Он лишний. Такие ни к чему. Он лишний. Такие не нужны. Чимин идет на корпоратив с одним желанием: убедиться, что и без него бы вечер был прекрасен, и без него бы Чонгук улыбался, и без него бы все смеялись, и без него бы все было хорошо. Он долго стоит на улице под снегом, боясь зайти в ресторан, где сегодня празднуют его коллеги. Он трет замерзшие руки, ходит вокруг да около, но все же собирается с духом, готовится выдумывать истории о своей занятости, чтобы потом быстро улизнуть. Он входит в теплое светлое помещение и тут же натыкается на улыбчивого и уже немного пьяного Хосока. — Чимин! — восторгается он, хватая его за плечи. — А мы думали ты не придешь! Давай вот сюда к нам. Пак не может оторваться от прилипшего к нему Хосока, садится за стол, где к своему удивлению обнаруживает Тэхена, Намджуна, а главное — Юнги, которого считал настолько нелюдимым и асоциальным, что ровнял с собой. — Чимин-щи, хорошо, что ты пришел! — улыбается ему широко Тэхен, подавая тарелку. — Ты всегда такой напряженный на работе и угрюмый. У тебя все хорошо? — Точно из-за Намджуна, — хмыкнул Юнги. — Так орать на подчиненных, ты изверг. — Это работа! — запротестовал Джун. — Чимин сам знает, что оплошал. Верно? Пак только и мог, что смущенно кивнуть. Он никогда и подумать не мог, что за пределами офиса есть такая жизнь, где Юнги спокойно говорит с другими и шутит, где Намджун не строит из себя всеобщего босса и смеется над шутками, где его не игнорируют, а наоборот замечают, видят исходящее от него напряжение, но из-за его отрешенности стесняются вмешаться не в свое дело. Чимин видел все не так. Вернее, он представлял себе все не так. — Жаль, что Чонгук не пришел, — хмыкнул Тэхен. — Точно! Чимин-а, ну удели ты немного ему внимания, он же твой верный фанат. — Тэхен! — зашипел Хосок, щипая Кима. — Да ведь так и есть! Он у Хосока постоянно о тебе спрашивает, что ты любишь, чем увлекаешься, вечно только и делает, что твое имя повторяет. Чимин не верил своим ушам, стараясь углядеть подвох, но Тэхен пил, весело говорил и, кажется, совершенно не врал. — Он так хотел, чтобы ты пришел, — вздохнул Хосок. — Ну, не судьба значит. Может, тогда те слова не были сном? Чимин быстро начал собираться, попутно извиняясь, Тэхен хитро улыбнулся, поняв всё без слов и сказав тихо «передавай ему привет». Пак не знал, что говорить, как извиняться за произошедшее и вообще, что делать теперь. Он по-прежнему боялся отношений, боялся обжечься, оказаться осмеянным, оказаться в дураках и в одиночестве. Любить страшно. Особенно когда ты так долго никого не любил. Но Чимин готов немного пострадать: сколько можно уже сидеть в своем углу и сетовать на то, что кто-то не сделал его жизнь лучше? На улице метет снег, и Чимин бежит сквозь его стену, надеясь, что теперь он сможет покинуть свой кокон и закружить с другими, такими же, как он, людьми. Чонгук долго не открывает дверь. Пак даже решает, что его нет дома и он ушел в бар или кафе, а может вообще уехал в Пусан на праздники. Тогда придется ждать. Сердце так бьется, что ждать Чимин останется под дверью до самого возвращения Чона. Но тут дверь открывается, а за ней показывается уже знакомый домашний Чонгук. — Хен? — удивляется он. — Ты какими судьбами? Заходи быстрее. Чимин заходит и не знает с чего начать. Скидывает шарф, стягивает ботинки. Чонгук стоит и что-то там говорит, кажется, о работе или о погоде. Он говорит о чем-то в очередной раз совершенно бесполезном и неважном. Сердце в груди Пака готовится совершить отчаянный пируэт, мысли его завязываются в плотный узел и он уже совсем не понимает, что сейчас нужно делать. Что нужно сказать? О чем надо говорить? — Так зачем ты пришел? — спрашивает Чонгук. Чимин наталкивается на черные глаза, в которых и ум, и живость, и красота. Мы живем лишь раз. Один только раз. Мама всегда говорила, что надо быть кем-то, надо добиться чего-то, а Чимин никогда этого не сделает. Пак ей верил. Наверно, она была в чем-то права. Он так никем и не стал. Он так ничего и не добился. Но правда ли только за это должны его любить? За что вот он любит Чонгука? За то что он красив, уперт, дразнится и считает, что может все и совершенно ничего не боится. Чимин понимает, чем он его так зацепил. Он его полная противоположность. — Хен? — тянет Чонгук, касаясь плеча старшего. — Ты чего такой странный? Что-то случилось? Чимин не отвечает. Да. Случилось. Он влюбился. Пак хватает Чонгука за лицо ледяными руками, ловит удивленный взгляд, а затем губами находит чужие губы. Чон тут же отвечает. Отбирает инициативу, сжимает в объятиях и припечатывает к стене, не давая возможности сбежать. Он проталкивает свой язык умело, быстро скользит им и вырисовывает только ему ведомые узоры, а Чимин тает, поглаживая плечи любовника, упиваясь его твердостью и желая остаться с ним навсегда. Чонгук нехотя отрывается, затуманенным взглядом сверля старшего, коленом надавливая на пах, а рукой расстегивая и стягивая его куртку. — Это ведь считается за «да»? — спрашивает хитро Чонгук. — Ты согласен? — Я просто невыносим, — вместо согласия выдает Чимин. Чонгук сжимает его ягодицы, массируя. — Ага, я заметил, мне такое очень по душе. Странное признание, но Чимин все равно счастлив. Они вновь оказываются в спальне. Дежавю. Чонгук опять сидит у него в ногах, опять скидывает кофту, а затем замирает. — Мне надо кое-что тебе сказать, — говорит Чон. — Я ужасно эгоистичный, зато отлично готовлю, но уборку не особо люблю. Обожаю мясо, и терпеть не могу делиться своими вещами. — Твоя толстовка, — вспоминает Чимин. — Я ее верну, как только… — Нет, — закачал Чонгук головой. — Тебе можно, но другим нельзя. Младший немного помолчал, разглядывая удивленное лицо Пака, а потом добавил: — Я хочу узнать о тебе больше. Расскажи мне о себе. Чонгук нависает, оглаживает грудь и спускается ниже. Чимин тоже хочет знать. Все знать. Только не по слухам и предположениям, а от Чонгука. Хорошо, что у них еще много времени. — Первое: я люблю тебя, — волнительно произносит Пак. — Это я уже знаю, — улыбается Чон, целуя в чувственные губы. Чимин встает рано. Чонгук во сне обнимает крепко и его не скинуть, придется привыкать к тому, что чувствуешь легкое удушье, но старший все равно счастлив. Это невероятно приятно. Он встает, находит на полу трусы, натягивает, а затем подходит к зеркалу, которое не заметил в первый раз, становится напротив него и внимательно всматривается в свое отражение. — Я обычный, — твердо говорит Пак, глядя себе в лицо. Если подумать, то ничего не изменилось с первой их встречи, кроме одного. Все тело Чимина покрывали засосы и укусы: на шее, на плечах, на груди, у пупка и ниже, на внутренней стороне бедер, на пояснице и даже на ягодицах. Он был помечен. Полностью расчерчен, как карта заядлого путешественника. В первый раз в жизни Чимин ощутил всем своим существом, что кому-то всецело принадлежит, является чьим-то. Это было необычно и странно, приятно и как-то неопределенно волнительно. Не было подходящих слов или эпитетов. Чимин просто смотрел на красные пятна, любовался их красотой, касался кончиками пальцев, убеждаясь, что это не сон и они действительно стали частью его самого. — Я обычный, — вновь повторил Чимин, но менее уверенно, скорее вопросительно. — И что? Подкрался сзади Чонгук, обнял Чимина за талию, поглаживая гладкий живот и двигаясь ниже к паху. Его губы касались плеча старшего, а глаза жгли зеркало, а через него смущенного Чимина. — Ты мой, — подвел итог довольный Чонгук, хватая Пака за подбородок и увлекая в поцелуй. «Может быть, совершенно обычный, — думал Чимин, отвечая на поцелуй, — и что с того?»