Двадцать один грамм

Бытует мнение, что вес человеческой души — двадцать один грамм. Двадцать один грамм вечности, истинного тебя, без пресловутой краски внешности. Без цвета глаз, длины волос и такого ценного в нашем мире — благосостояния. Это просто ты, без прикрас. Чистая, ничем не замутнённая космическая энергия. Так я раньше думал, пока не ощутил на себе вес собственной души. И эта тварь оказалась неподъёмной… POV Мо Гуань Шань Из сна я выныривал медленно, неохотно, как будто выплывал из глухой тягучей глубины, ощущая непривычную «ватность» в теле и какое-то назойливое беспокойство. Как зудящий на заднем фоне комар. Не отмахнуться, только больше прислушиваться и попытаться понять, что же не так?.. В однокомнатной квартире темно. И только электронные настенные часы, светили зеленым циферблатом, показывая, что уже почти утро. Но как известно, предрассветный час — самый тёмный. Взгляд скользнул от часов по стене, к стулу, заваленному горой одежды, к шторам, которые прикрывали открытое настежь окно, и остановился на грязных босых ногах, что виднелись за плотным тюлем, закрывавшей вторую часть окна. Я сонно отвёл глаза, но через секунду вернул взгляд в самое неправильное видение за всю свою жизнь. Меня парализовало. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Лежу, не смея шевельнуться, глядя на неподвижные ступни. Этот «кто-то» стоит за шторой. Так же как и я — не шевелится. «Это морок. Просто ночной кошмар», — неистово убеждаю себя. То, что происходит внутри… Это чувство не страх, не ужас — это психоделический ступор. Потому что этот «кто-то» настолько же реальный, как и я. Не двигается. Замер там. И эти чёрные ноги изгвазданные в земле. Как из самой тёмной могилы, в сыром грунте. Теперь я вижу больше. Глаза привыкли к темноте. Отпечатки рук на стене. Измазанные в коричневой глине, той, что пластами лежит на кладбище… Этого не может быть. Я тебя похоронил… Почему ты здесь?! — Пап? — сипнул я. Старая половица паркета скрипнула, жалобно сообщая, что там, куда я не мигая уставился, действительно что-то или кто-то есть. Холод задушил грудную клетку. Воздух словно замерзал у меня над губой, а зубы от ужаса отбивали скрежетавший ритм. — Пап?.. — вновь шепнул я. Штора вытянулась от натяжения и тишину начал вспарывать тоненький звук обрывавшихся колечек, которые соединяли материал с гардиной. Одна. Вторая. Третья… Я, задыхаясь от ужаса, накрылся одеялом с головой. Шелестящий звук говорил о том, что единственная «защита» между мной и им, сдалась от натиска и уместилась на полу. Скрип. Шаг. Скрип. Шаг. Вой. И вою я. Громко. Вою… Скрип. Шаг. Скрип… *** Пять лет спустя. Я привычно разглядываю множество дипломов, развешанных на стене. Они плотными рядками мостятся один к другому, как бы доказывая, что хозяин кабинета был не абы кто, а очень квалифицированный специалист. А мне, в принципе, ничего доказывать не нужно. Этот человек для меня в течение пяти лет, стал ближе родной матери. А дипломы я видел три раза в неделю по полчаса. И потому закрыв глаза, могу с точностью фармацевта, назвать каждый и в каком порядке висит. Здесь как обычно. Тепло, светло, уютно. Никаких ярких тонов, плебейских кушеток и прочей бутафории типа «вечного двигателя» из металлических шариков на нитке. Самый обычный кабинет лечащего психиатра при городской больнице. Он ставит предо мной на стол три прозрачные ёмкости, доверху наполненные таблетками. — Ты, конечно, уже знаешь, как это принимается и с какой частотой, но я обязан проинструктировать. Нейролептики — три раза в день. Во время еды. И да, Шань, питание это основополагающая задача. Медикаментозное поддержание ремиссии без здоровой пищи не получится. Чтобы нейролептики усваивались как нужно… — Да знаю я, — потянулся за препаратами, запихивая все три прозрачные упаковки в карман толстовки. — Антидепрессанты два раза в неделю если… — Если я почувствую упадок сил и апатию, — снова перебиваю. Он удовлетворенно кивнул. — Дозировка препаратов рассчитана ровно на один месяц, по истечению срока я выдам тебе новую порцию, после плановой консультации, естественно. Где мы с тобой уже поймём в каком направлении движемся. Возможно, даже уменьшим дозировку. — То есть в ближайшие тридцать лет я буду пить таблетки не три раза в день, а два. — Шань, мы же с тобой уже говорили по этому поводу. — Да, — выдыхаю я, глядя в окно, — но это не меняет того факта, что я псих. — Ты не псих, Шань. И никогда не был. — А то, что я видел мертвого отца, это просто случайность. С кем не бывает, да? — Чувство юмора - один из верных признаков ремиссии! — Но не выздоровления. — Так, Шань, я не понял, ты выписываешься или планируешь ещё на годик остаться? Я хоть и друг тебе, но прежде всего — лечащий врач! — Да-да, лишнего пизданул… — И снова мат! — Ну это точно не лечится, — улыбнулся я, — или же есть пилюли? — Да, ремнем называются, — неодобрительно поджал губы он. — Не, я уже совершеннолетний, — упруго соскакиваю с удобного кресла и накидываю рюкзак с собранными вещами. — Куда хочешь отправиться? — Обратно. — А мать? — Она останется в этом городе. Так будет лучше. — Зачем тебе возвращаться? Старые «стены» могут спровоцировать… — Знаю, — сердце неприятно зачастило. Я выпал из реальности на долгие пять лет. Из прошлой жизни, где остались друзья, школа, надежды на «светлое будущее». Первый год в психиатрической больнице был самый страшный. Он стёр из меня… меня. Сильные препараты вытравили душу. Забвение — вот что осталось. Долгий-предолгий сон, который прерывался приходом матери и снова — ментальная смерть. А после… Пришлось учиться жить заново с тем «незнакомцем», что обосновался внутри меня. И я до сих пор «его» не знаю. Иногда в голове появляются верные мысли или сожаления, наверно. Люди на самом деле понятия не имеют чего бояться. Самое страшное — это бояться самого себя. Когда смотришь в зеркало, а из отражения улыбается другой человек. Я-то точно знаю, этот оскал не мой, чужой… Того, кто… — Шань. — А? — дергаюсь я, возвращая внимание к собеседнику. — Ты в порядке? — Да, я… Хорошо. — Ну и отлично. Я желаю тебе удачи и веры в себя, — он протянул на прощание руку. Я решительно вернул рукопожатие. — И запомни, я всегда здесь и ты можешь звонить мне и приходить в любое время. — Спасибо, — бодро поблагодарил я, твердо решивший не возвращаться, разве что только за сраными таблетками. Ведь без них, тот… что внутри меня, возьмет «верх». А этого я не могу позволить. *** Район изменился до неузнаваемости. Больше никаких трущоб. Новые дома, обустроенные улицы. Магазины, бары, кафе. Я восхищенно задрал голову, перекидывая рюкзак на другое плечо. Собирался вернуться в забытое старое, а оказалось — в приветливое новое. Первое, что мне нужно сделать — это найти работу. И непременно ночную. Ведь мой лечащий врач знает обо мне не всё. И не то чтобы я врал, просто не думаю, что он отпустил меня из стационара, если бы прознал, что ночами я не сплю. Вообще. Больше никогда. Тот случай пятилетней давности разнёс мою и так пострадавшую психику в клочья. Навязчивые состояния не проходят. С наступлением темноты меня начинает колотить, и сумбурная истерия не отпускает до утра. В такие моменты я не могу оставаться один. В больнице я нашёл выход. Так как я находился в секторе не для «буйных», то имел возможность свободно передвигаться по периметру здания. И каждую ночь в обнимку с матрасиком, шлепал в соседнюю палату к очень весёлому мужику. Он тоже страдал похожей манией. И как я почти не спал. Каждую ночь он рассказывал, в какой стране побывал, в какие передряги попадал и как виртуозно из них выпутывался. Рассказчик он от Бога, только мне было доподлинно известно, что мой приятель нигде никогда не был, кроме психушек. Обычный слесарь. Тронулся умом, когда от рака поджелудочной железы умерла его пятилетняя дочь. И в каждом новом ярком рассказе она фигурировала… Я никогда не видел этой девочки, но мне ни за что на свете не забыть её лица… *** Месяц спустя. Я, испустив блаженный гортанный выдох, делаю последний рывок и кончаю, сжимая гибкое податливое тело девушки. Юи выгнулась дугой, запрокидывая голову и вторила мне протяжным стоном. Я от кайфа зажмурил глаза, втягивая носом тонкий аромат женских духов. Осторожно опустился на девушку, тяжело дыша, а потом неохотно скатился с неё, избавив хрупкую фигурку от веса своего тела. — Шань. — М? — медленно стягиваю презерватив. Она подкуривает две сигареты и одну протягивает мне. Я благодарно киваю. — Ещё разок? — призывно улыбается, — хотя, нет, не успеем, — с сожалением выдыхает колечками дым. Оглядываюсь на часы. До смены двадцать минут. — Да, — соглашаюсь. Мы работаем в одном баре. Она — официанткой, я — барменом. И трахаемся почти каждый день. Однако нас не связывают никакие романтические отношения. Мы просто любим секс, а ещё нравимся друг другу, чисто по-человечески. Юи — симпатичная, смешная и взбалмошная. К тому же так остра на язык, что им можно молоть рожь. А ещё она знает о моей болезни. Как-то раз надрался и выдал ей всё. Думал, она больше не захочет «знаться» со мной, но нет. Юи, поморщив носик, сказала: «Поебать. Но ножи я спрячу…» Кроме неё о моей болезни был осведомлён ещё один человек. Хозяин бара. Шэ Ли, ну или Змей, правда со школы его так больше никто не называл. У Ли была самая бесценная черта — не задавать вопросов. Делай свою работу должным образом, остальное его не интересует. Собственно, и рассказал я ему лишь потому, что хотел только ночные смены. По известным причинам. И Шэ Ли дал добро. Как я уже говорил, без лишних вопросов. *** Сегодня в баре не многолюдно. Несколько постояльцев и один зарезервированный стол. Правда, на десять человек. Юи, облокотившись на барную стойку, монотонно вещала о сроках по кредиту, которые уже, дословно: дышат ей в зад. — Что, блять, теперь на твою жопу очередь? — смеюсь я. — Огромная, — вторит мне, усмехаясь, — но для тебя, естественно, исключение. — В зал, — командует Шэ Ли, резко появляясь рядом с расслабленной официанткой. Юи, сделав круглые глаза, покачала головой, а потом незаметно подмигнув мне, отчалила ко входу, где начали собираться гости на зарезервированный стол. — Будете чесать языками на рабочем месте — оштрафую, — предупредил Ли. Я пожал плечами и принялся натирать бокалы. — Новая дырка? — Чё? — едва не выронил стакан. — В ухе, — растянул лыбу «хозяин». — А… — фыркнул я на двоякий вопрос, — да. — Что за странное увлечение, Мо? Я остался молчалив к этому замечанию. А что, собственно, сказать? Ну да, уже три сделал за последний месяц и татуировку ещё на лопатке. И смысла нет. Просто боль. Отчего-то нужная. — В языке ещё не успел сквозное отверстие сделать? — не унимается он. — Подумываю. И на хую, наверно… Ли удивленно поднял брови. — Готовишься к чему-то? — воодушевленно предполагает. — Не знаю, — честно ответил я. — Кстати, сегодня придёт один общий знакомый, — кивком головы на зарезервированный стол. — Да? — без интереса переспрашиваю, — а мне-то что? — Ну… — Шэ Ли подкурил, — просто не хочу незапланированных скандалов. Помнится раньше вы не очень ладили. Я бесконтрольно провел рукой по голове, не понимая, к чему он ведёт. Я вообще раньше ни с кем не ладил. Так что список таких знакомых — с рулон туалетной бумаги. — Добрый вечер, господа, — звонкий голос Юи, — позвольте проводить Вас к столу. Через непроглядную подсознательную муть память чертит давно забытый образ. Осанка, разворот плеч, тихая, но очевидная грация… Во мне всё трещит по швам. Забытое «вчера» выцарапывает ложное спокойствие. Снимает кожуру будней и докапывается до похороненного образа. Глаза. Голос. Тепло руки на плечах. Смех. Ненависть. Страх. Побег. Давно. Как же это было давно. «Хэ Тянь», — шепнуло проснувшееся подсознание.