Знание и совесть

      Тревор не любил разговаривать через коммуникатор. Он прожил больше ста лет в мире, где подобное общение было обычным делом, но всё равно предпочитал приходить лично, и Филип был ему за это благодарен. Хотя это все ещё озадачивало. Может, пренебрежение к технике — черта, свойственная пожилым людям всех времён и народов? Правда, со специализацией инженера такая теория вязалась слабо. А может глубокий старик, жизнь которого поддерживали всеми способами, лишь бы дотянуть до очередного перемещения и миссии с астероидом Гелиос, к которой его готовили, просто устал от общения через коммуникационное устройство — там, в будущем, когда они не были заняты на отработке сценариев, он немало времени проводил в поддерживающей камере, и общаться мог только через него.       Создавалось впечатление, что Директор знал психологию людей куда лучше, чем надлежит компьютеру — тело школьника–подростка было прямо–таки идеальным для компенсации дефицита личных контактов!              Порой Филипу хотелось, чтобы Директор проявил к Тревору чуть меньше понимания.              Он ненавидел себя за эти мысли, как ненавидел за то, что не мог помочь никому из тех людей, что окружали его каждый день. В дни, когда у них не было миссий, он пытался как можно меньше выходить из штаба, служившего ему домом, но даже поход за продуктами сулил встречи с людьми, которых Филип помнил. Перехватывая взгляд улыбающейся ему девушки, он не в силах был отогнать всплывший перед глазами образ сводки новостей о группе погибших альпинистов, где с одной из фотографий на него смотрело это самое лицо. Как просто было бы подойти к ней и сказать, чтобы через полтора года она не ездила на отдых в Кашмир, чтобы отказалась от восхождения на Гашербрум, чтобы просто проверила надёжность оборудования… Но он не мог. Каждое изменение, вносимое по приказу Директора, было тщательно взвешенно и просчитано, а спонтанное решение могло разом свести все эти старания на нет. Так что Филлип выдавливал кривое подобие улыбки и уходил прочь, подальше от кандидатов в Путешественники и просто людей, чью судьбу он знал, но не мог изменить.              После срыва с Александром Андреяко Мак устроил ему хорошую взбучку, но это было далеко не всё. Через пару дней, когда Филип начал оправляться от ранения, к нему действительно явился Посланник — тот же мальчишка, что натолкнул его на мысль устроить эту фальсификацию. Он провёл тогда что–то вроде внепланового воспитательного обновления — рассказал, как сложилась жизнь спасённого ими ребёнка: как он окончил колледж и поступил на работу в одну из мелких фирм, занимавшихся логистикой; как его дочь в пятнадцать увлеклась проезжавшим через их городок парнем–гулякой; как тот в алкогольном угаре проломил ей череп в дешёвом мотеле. Парня этого Филип помнил — в прежней версии истории он был арестован за кражу со взломом, теперь же в его послужном списке оказалось ещё и убийство, а в жизни Александра и его семьи — очередная трагедия. Все это было произнесено в холодной и математически выверенной манере, так контрастирующей с возрастом рассказчика. За два года Филип так и не смог привыкнуть к детям, разумом которых овладевал компьютер.              Должно быть, именно из–за риска подобных срывов носителями для историков всегда выбирали одиночек. Живя под одной крышей с людьми, судьбы которых знаешь, удержаться от соблазна почти невозможно. А ведь когда дело будет окончательно сделано, а будущее исправлено, их ждало одно из двух — забвение или бессрочный пятый протокол…              Филип предпочёл бы первое.              Он не представлял себя живущим как все — без задачи, которая оправдывает приносимые жертвы, он попросту сойдёт с ума. Информация о судьбах членов его команды по понятным причинам в его память записана не была, так что с ними он мог общаться почти безболезненно. Только вот исполнение пятого протокола требует вести жизнь, полностью аналогичную той, которой должен был жить носитель, а при нормальных условиях их носители вряд ли когда–нибудь встретились бы… Правда, Тревор вполне резонно заметил, что их дружба была бы вполне допустима, но Филип очень сомневался, что человек, получивший шанс ещё раз прожить полную жизнь почти с самого начала, будет тратить её на нелюдимого историка.              Был ещё Рей, но после того, как у дома, в поисках которого он принимал непосредственное участие, засветилось ФБР, он благоразумно исчез. За это Филип после обновления тоже был благодарен — полученные с его помощью деньги повлияли на будущее адвоката далеко не лучшим образом, и теперь Путешественник не мог избавиться от ощущения, что крови на его руках стало на пару литров больше… Да, Рей был паршивый адвокатом, да и вообще тем ещё говнюком, но именно он привёл Филипа в группу поддержки и помог выбраться из очередного витка зависимости. И какую плату он получил за это?              Впрочем, может Директор решит, что Рей не должен платить за грехи Филипа, как Кэтрин не должна умирать из–за ошибок Мака?              Да, иногда, в приступах слабоволия, Филип жалел, что их инженер не получил в носители какого–нибудь престарелого чурбана. Сам он был не многим старше остальных членов команды, и, как и все, много моложе Тревора, однако ещё в будущем они находили общий язык между собой куда проще, чем со всеми остальными. У многих народов были поговорки, несущие в себе один и тот же смысл: многие знания делают их хранителя старым. Порой Филип чувствовал себя слишком старым.              — Есть что–нибудь новое? — Тревор буквально влетел в убежище, и в несколько прыжков оказался возле Филипа. Остановился он только у монитора, на котором отображались результаты последних скачек. — Ого! Похоже, к тебе наведывался ещё один Посланник?!              — Да, — коротко ответил Филип, и, разглядев в руках Тревора объёмный пакет, поспешил сменить тему. — Что это?              — Сувенир.              — Для кого?              — Для тебя. Хотя, пожалуй, больше для Поппи, — Тревор направился прямиком к аквариуму. Подойдя вплотную, он открыл коробку и достал из неё ещё одну черепашку, очень похожую на Поппи, разве что чуточку поменьше.              — Мы часто бываем на заданиях, и я подумал, что твоему питомцу может быть одиноко, — он поднял крышку аквариума и посадил новоприбывшую черепашку рядом с его обитателем.              — Уверен, что они поладят? — с беспокойством спросил Филип.              — Я посоветовался с учителем биологии — заверил его Тревор, — он сказал, что черепахи одиночки, но сосуществуют волне мирно. Никто в этом мире не должен быть одинок.              Филип не нашёлся, что ответить, и следующие пару минут они просто сидели на корточках перед аквариумом, глядя через стекло, как две черепашки неторопливо знакомятся друг с другом. После короткого обнюхивания (хотя Филип здорово сомневался, что у черепах развито обоняние) они мирно расползлись в разный углы аквариума, и, по крайней мере пока, перевернуть друг друга не пытались. Уже не плохо. Продавец в зоомагазине заверял, что Поппи — мальчик; если предположить, что черепашка Тревора самка, они даже могли отложить яйца… В этом времени существовал забавный стереотип, будто одинокие женщины на склоне лет обзаводятся десятком–другим кошек. Филип невольно представил себя стариком, сидящим посреди гаража, и пол, усеянный разномастными черепашками. Выглядело это столь абсурдно, что он не смог сдержать смешок.              Тревор бросил на него быстрый взгляд и вернулся к созерцанию аквариума.              — Знаешь, когда я был куда моложе, чем сейчас, а Директор исполнял роль аналитика при центральном совете, они всерьёз рассматривали возможность построить обучение историков так, чтобы полностью блокировать эмоции. Предполагалось, что они будут мешать историкам исполнять их гражданский долг. Директор наложил на это предложение вето.              Филип усмехнулся. Может и зря он приписал Директору понимание психологии. Всё–таки люди лучше понимали людей.              — Тогда я полагал, что это решение — его величайшая глупость. Мне понадобилось ещё полвека и знакомство с одним юным историком, чтобы понять собственную ошибку.              Филип взглянул на друга с подозрением, пытаясь понять, был это комплимент или издёвка?              — Новую историю человечества должны писать люди, а не бездушные машины. Может, мы так долго создавали человекоподобный компьютер не для того, чтобы он просчитывал необходимые изменения в прошлом, а чтобы он не позволил нам самим потерять человечность. Я давно об этом думал, но после того, как встретил людей из Фракции, мысль эта окрепла окончательно.       Грейс отчасти права, люди движимы пороками, Машины — чистой логикой. Но для выживания человечеству нужно ни то и ни другое, а нечто третье. Может, вы и есть то самое третье?              — Не смешно, — отозвался Филип. — Историков растили для хранения информации, и ничего больше. Мы не способны просчитывать таймлайны или разрабатывать большие планы. Пока что все мои планы заканчивались крахом или получением пули, что невольно заставляет усомниться в своей сверхчеловечности.              — Ну, может вы — первый шаг к чему–то большему. В любом случае в плане Директора вам отведена роль. Он не наполнил бы будущее людьми с подобными знаниями и способностью их накапливать, если бы не знал, что с вами делать. Сейчас в мире уже тысячи путешественников, и каждый пятый из них историк. Когда план будет выполнен, такое количество людей не оставят на произвол судьбы. Или Директор создаст достаточно мощный ингибитор памяти, чтобы стереть накопленные раннее воспоминания даже у вас. Если это так, формула ингибитора наверняка уже в прошлом, ведь при итоге Великого Плана Директора могут даже не построить, а значит он должен был предвидеть такое и озаботится вашей судьбой заранее.              — Не думаю. Нас растили и обучали так, чтобы повредить нашу память было крайне сложно, — заметил Филип. — К тому же… — он хотел сказать, что куда проще заранее отдать лидерам команд приказ об устранении историков по завершении Плана, но так и не решился. Каким бы человечным не был компьютер, он вовсе не чурался жертв. Бишоп тому подтверждение. Однако представлять, что Мак мог согласиться на такое — слишком дико.              — Или же вам предназначена другая роль — следить за тем, как предстоит развиваться новому человечеству и уберечь его от роковых глупостей.              Филип рассмеялся.              — Ну, это точно не обо мне! По части глупостей я переплюну любого в нашей команде, а мы все не образцы послушания.              Тревор кивнул. У него за спиной тоже была парочка попыток изменить историю. Разной степени удачности.              — Когда люди перестанут совершать глупости, я начну действительно волноваться за человечество. Но глупость глупости рознь. В памяти историков настоящая коллекция глупостей поистине мирового масштаба, и кто, как не вы, сможете удержать человечество от их повторения.              — Так что, все историки после исполнения Плана подадутся в политику? — с сомнением спросил Филип. Уж ему, как бывшему наркоману, подобное точно не грозило, и, насколько он помнил зал обновления, он не один слабо подходил для этой роли. Носителями для историков выбирали одиночек, со всеми вытекающими. — Может, Директору просто перезаписать политических лидеров мира, и всего делов?              — Ну вот видишь! — оживился Тревор. — А говорил, что историки не способны разрабатывать большие планы! Представляю физиономии военных, когда эти лидеры явятся к ним с приказом по уничтожению вооружений.              — Да, пара вооружённых переворотов гарантированна, — горько усмехнулся Филип. — Потому мы не годимся в учителя человечества.              — Потому и годитесь, — отозвался Тревор. — У вас есть знание и совесть.              Филип хотел было возразить, что среди сотен, а то и тысяч историков есть люди очень разные, но телефон Тревора пискнул, разом переключив внимание хозяина на себя.              — Упс, чуть не забыл про семейный ужин с тётушкой Гвен из Калифорнии. Не забывай, что теперь надо класть двойную порцию корма, — последние слова Тревор бросил уже от двери, вновь превращаясь в подростка.              Филип серьёзно кивнул и крикнул ему в след:              — А ты постарайся хоть на один вечер забыть, что Гэри почти втрое младше тебя, и называть его папой. Не стоит доводить старушку Гвенделин до сердечного приступа, её срок ещё не пришёл.              Тревор оглянулся и изобразил на лице нечто среднее между «я постараюсь» и «ничего не обещаю».              Филип ещё пару минут наблюдал за усердно игнорирующими друг друга черепашками, размышляя над словами инженера. Учителя человечества? Нет, это уж слишком фантастично, даже для человека, выращенного суперкомпьютером и перенёсшего свой разум на несколько сотен лет назад во времени. Но, может, их миссия и впрямь не ограничена наблюдением, и есть шанс сделать мир лучше? Но ведь и фракция хотела сделать мир лучше? Так где грань?              Он ещё раз воссоздал в памяти зал обновления и собравшихся там историков. Почти у всех в глазах стояли слезы, и все — буквально все — боялись того, что предстояло узнать. Мог ли компьютер отбирать их не только по уровню развития интеллекта? Или воспитывать в людях чувства и эмоции, которые не поддаются логическому анализу? И если мог, то понимал ли, как тяжело человеку сочетать знания и совесть? Чем больше Филип думал об этом, тем больше приходил к выводу — да, мог, да, знал. В таком свете мысли Тревора уже не казались таким уж бредом. Может, историки и впрямь должны сыграть в новой жизни человечества куда более важную роль, чем сами полагают, только вот не все. Директор понимал, что перед ними встанет непростая задача, и к финалу будут допущены лишь те, кто справился с ней лучше всего. Если так, то Филип провалился в самом начале, но у других и впрямь может получиться.              Они ещё построят новую историю.       Филип вернулся к мониторам и откинулся в кресле. Он все ещё не представлял собственную судьбу по завершении Великого Плана, но был уверен — в эту ночь он наконец сможет спать спокойно.