***
Очередной зомби с противными хрипами и завываниями рухнул на замызганный кафельный пол неподалёку от Себастьяна. Последний же перезарядил ружьё и медленно подошёл к твари, всматриваясь в очертания изуродованного тела на полу. Прошла минута, две — ничего не изменилось. Мужчина расслабленно выдохнул: не встанет, не попытается вцепиться бритвенно-острыми зубами в горло. Из туши монстра начала потихоньку вытекать зелёная жидкость, окончательно скрывая и без того грязнющий пол от глаз детектива. Осторожно собрав гель, Кастелланос отошёл к стене и, прислонившись к ней плечом, рассеянно уставился на мёртвого зомби. Мысли в голове беспорядочно мельтешили, пытаясь донести до Себастьяна то, что ему ещё нужно попытаться спасти Джозефа, Джули и Лесли. Доктора Хименеса он уже не воспринимал, как жильца. Сразу видно, что здешний тиран искренне жаждет смерти любопытного мужчины, в прошлом, даже наставника. Сама будущая жертва понимать этого наивно не хотела, впрочем, кому захочется свыкаться с осознанием близкой мучительной кончины. Но всё это уже не является проблемами Себастьяна — ему бы самому выкарабкаться из всего этого дерьма. Детектив, постояв так ещё немного, отлепился-таки от стены и поспешил дальше по коридору. Больница в этом мирке выглядела, мягко говоря, жутковато: кафель замазан вязкой кровью и чем-то ещё, мебель и большинство дверей сломаны, стены украшены глубокими царапинами и внутренностями. Внезапно, впереди него послышалось знакомое рычание. Мужчина остановился и, юркнув за поваленную каталку и затихнув, принялся наблюдать за выходом из коридора. Вскоре из-за угла вывернула достаточно большая группа зомби и заковыляла в сторону притаившегося Кастелланоса. На большинстве из них была порванная потрёпанная больничная форма. Наверное, они сами не до конца понимали, что их поместили в систему. Ему стало даже немного жаль их, но, боже, как же он устал от всей этой хуйни. Граната сможет передать его сочувствие? Дождавшись, пока в начале коридора потухнут последние язычки пламени, вызванные взрывом, Себ выскользнул из импровизированного укрытия и направился к кучке зомби, развалившихся на полу. Один из них, почуяв рядом здорового нормального человека, заскреб по плитке обломанными ногтями и заклацал зубами, пытаясь подняться. — Вот же живучая тварь. — с отвращением прошептал детектив и, чиркнув спичкой, поспешил сжечь нежить. Жалко, что не получится собрать гель, он всегда был нужен.***
Он услышал музыку очень кстати: рана на руке кровоточила, оружие придавливало своей тяжестью к земле, а почти звериное чавканье и хрипы слышались уже совсем близко. Хлопнув массивной дверью и убедившись, что вслед за ним уже никто не прошмыгнет, мужчина уселся прямо на пол и обхватил голову руками. Кажется, он слишком устал от этого дерьма, но никто его не спрашивал, так что и жаловаться незачем. Введя в вену лекарство и дождавшись, пока оно не подействует, детектив поднялся и пробежался глазами по комнатке: окно в стене было плотно заколочено, у стены валялись перевёрнутые капельница и кровать, рядом с последней из которых примостилась чудом уцелевшая тумбочка. Напротив кровати висело зеркальце, трещины которого пропускали тёплый жёлтый свет. По обе стороны от двери лежали обломки от, кажется, шкафа. Место было, мягко говоря, отталкивающим, но меланхоличная, и уже настолько родная мелодия ввергала мужчину в состояние покоя и умиротворения. Перед тем, как переместиться в безопасную лечебницу, он обыскал комнатку на предмет полезных мелочей, типа патронов или шприцов. Или, на худой конец, собственного дневника. Рувик любил подбрасывать воспоминания под нос, но, в последнее время, он перестал забавляться таким образом. В ящиках прикроватной тумбочки он нашёл небольшую деревянную статуэтку лошадки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не просто статуэтка, а свистулька, с какими обычно играются дети. Поначалу он захотел выбросить эту безделицу, но что-то не позволило ему это сделать. Его не покидало чувство, что эта лошадка является чем-то очень для него важным, ключиком к волнующей его тайне. Дерево будто сохраняло ещё своё тепло, и, стиснув напоследок свисток посильнее и сунув его в карман, Себастьян сделал шаг в сторону зеркала.***
Высокий худощавый парнишка стоит на поляне с примятой — будто по ней только что кто-то прыгал и катался — травой и держит в руках деревянный брусок и ножик. У него короткие взлохмаченные тёмные волосы и кофейные глаза, нахмуренные брови и тонкие длинные пальцы. Грубая рубашка, явно с чужого плеча, болтается на нём, точно на пугале. Рядом с ним, на узловатом бревне, сидят двое: черноволосая девушка, плетущая венок из луговых цветов и растерянный светленький мальчик, также крутящий в руках деревяшку. Дети одеты богато и опрятно, их лица так и светятся аристократичной обморочной красотой, но серо-голубые, почти что прозрачные, глаза, блестят живостью и детской добротой, отражая яркие краски окружающего мира. Блондин жалобно поднимает брови и отбрасывает от себя ножик и брусок, обиженно надувая щёки. Темноволосый мальчишка безобидно смеётся и тоже усаживается на бревне и вытягивает руки вперёд так, чтобы друзьям было видно. Черноволосая девушка цепляет законченный венок на присевшего паренька и смешливо толкает своего, по-видимому, брата в бок.***
Солнце уже почти скрылось за горизонтом, размазывая по мягкому вечернему небу свои розовато-золотые лучи и отражаясь в небольшом озере. На бревенчатом причале, вдающемся в тёмную воду, беспечно болтая ногами, сидят двое мальчиков и о чём-то переговариваются. У них в руках по удочке. На берегу, удобно устроившись на клетчатом пледе, сидит черноволосая девушка и читает книгу, изредка поглядывая в сторону озерца. Воздух был ещё тёплым, но ночная прохлада уже веяла из лесной чащи. Где-то в высокой траве начинают петь сверчки, а со стороны деревьев слышится нежный стрёкот цикад. Над водой летают голубые и жёлтые стрекозы. В воздухе стоит запах мокрой травы и полыни. Ещё немного, и наступят сумерки. По озеру поползёт туман, кусты и ели с соснами превратятся в невнятные силуэты. Тогда девушка переберётся на пристань и зажжёт фонарь, укладывая голову на плечо брата. Так они просидят еще около получаса, а потом разбредутся по домам, стараясь прошмыгнуть в спальни незамеченными.***
Высокие подсолнухи шелестят на ветру, покачиваясь и перебирая золотыми лепестками, наблюдая за солнцем. Дети бегут по полю, смеясь и раскидывая руки. Темноволосый мальчик и чёрноволосая девушка уже выше цветов и могут видеть кромку леса, крайние дома деревни и большой, просто огроменный амбар, не вставая на цыпочки. Светлый парнишка же ещё не достаёт до тяжелых соцветий, и поле кажется ему бескрайним морем. Ну, или запутанным лабиринтом, и чтобы найти выход из него, нужно очень долго бродить туда-сюда, раздвигая руками пушистые стебли. Он каждый раз спрашивает, далеко ли осталось до амбара, и каждый раз старшие отвечают ему что-то подбадривающее. Когда они доберутся до большого деревянного здания, то девушка постелит на полу свой любимый плед и достанет из корзины хлеб и красные яблоки; красные, как её любимое платье. Они перекусят и примутся играть среди сена и деревянных опорных столбов в прятки и догонялки. А, пока что, блондин снова спрашивает, далеко ли им. И его друзья отвечают, что уже совсем близко.***
В библиотеке особняка тепло и душно, открытое окно совсем не спасает. Деревья, глядящие поверх чугунной ограды, удручающе качают своими грузными ветвями, плавясь на летней жаре. Кто бы мог подумать, что здесь, в небольшом американском городке, может стоять чуть ли не африканская жара. Пожелтевшие страницы хрустят под пальцами, одурманивая запахом чернил, ветхости и кожи, которой были обиты обложки особо редких изданий. Некоторые книги для семьи Викториано переписывали монахи опекаемой церкви, стоящей недалеко на холме. Но большая, интересная мальчику часть, напечатана в больших городах и запрятана на дальние полки. Лаура, когда ей требуется достать какой-нибудь томик со стихами или роман, встаёт на табуретку и то дотягивается еле-еле. И ходит потом весь день припорошенная пылью. Отец ещё старается как-то смириться с небоговдохновленной литературой, называя её простым отдыхом для ума, но вот тяжёлые энциклопедии часто страдают от его рук. Эрнесто — не папа, иногда — отец, а про себя только Эрнесто — говорит каждый раз, что грешно видеть в облаках на небе и мышах в земле происхождение иное, чем божественное. Дети каждый раз молча соглашаются и каждый раз снова и снова достают пособия по анатомии и психологии, статьи про далёкие звёзды и насекомых, прыгающих в траве. И если Лауре быстро наскучивает читать сухой, по её мнению, научный язык, то её брат проглатывает всё, что написано на бумаге, и пересказывает позже всё любимой сестрёнке. Пальцы порхают над раскрытым блокнотом, лежащим поверх очередных схем и картинок с подписями. Около половины уже исписано аккуратным почерком и изрисовано примерами из книг и наблюдениями из жизни. Рубен конспектирует все эти фолианты из-за боязни, что в какой-то момент Эрнесто доберётся до учебников и сожжёт их, приплясывая со своим религиозным выводком вокруг кострища. На чистом листе рука уже практически автоматически очерчивает силуэт человеческого мозга. Карандаш любовно обводит в круги определенные части. Нарушение в каждой приводит к своим собственным, неповторимым последствиям. Тактильные, звуковые, зрительные галлюцинации, и всё связано, переплетено и подчинено законам и правилам! Светловолосый мальчик трепещет перед неврологией, мир сознания медленно похищает его из настоящего. — Хей, Руби, ты же помнишь, что мы обещали твоей сестре быть к двум на площади? Не копайся там и не начинай ничего нового. Юный Викториано резко разгибается и разворачивается к дивану, приютившемуся между полками. Улыбается по-детски наивно и глуповато и, потягиваясь и разминая мышцы, отвечает: — Конечно, помню. У меня память не как у золотой рыбки, в отличии от некоторых. — темноволосый мальчишка весело смеётся и, пытаясь развалиться поудобней, фыркает: — Всё из-за того раза дуешься? Я всего-навсего забыл напомнить ребятам-охотникам, чтобы они не трогали зайцев из ближайшего леска. У тебя всё равно ведь остался материал для опытов! Рубен усмехается и вновь возвращается к прерванной работе, да только вот ему уже сложно вновь сконцентрироваться и поймать то самое настроение. Вместо этого в голову лезет то, как он рассказывал другу о своих экспериментах. Сначала ему не кажется, что деревенский — Элк-Ривер за полноценный город он не считает — сможет ему хоть чем-то понравиться. Смиряется только оттого, что Лауре он приглянулся. Она везде его с собой таскает, заставляя играть на пастушеской свирели и учить плести узлы из верёвок. Можно было бы подумать, что она просто влюбилась, но мальчик хорошо знает свою сестру и может с уверенностью сказать, что это просто хорошая дружба. Потом, спустя дни, проведённые вместе, он понимает, что новый друг черновласки действительно хороший человек. Он умеет слушать и хранить язык за зубами, умеет молчать в нужные моменты и редко когда задаёт лишние глупые вопросы. В какой-то момент они крепко сдружились, и Рубен решается-таки рассказать ему о своих увлечениях. Во время разговора он тысячу раз успевает обо всём пожалеть. Начиная громким голосом, постепенно он скатывается в робкое бормотание себе под нос. Мальчик боится поднять взгляд, боится увидеть в чужих ореховых глазах отвращение и ужас. «Так это ты режешь наших свиней?!» «Как тебе не мерзко марать руки о наших животных?» «Ты позоришь свой род» Но вместо всего этого, в чужих карих глазах отражается любопытство и даже понимание. С того момента, темноволосый становится единственным человеком, которому он может рассказать всё без утайки. — Боже, клянусь, что даже в Испании летом такого пекла не бывает. Я сейчас точно сдохну! — жалуются с дивана, и Рубен отмирает, замечая, что так больше ничего и не сделал. — Сдохнешь ты только если тебя увидят здесь мои родители. — шёпотом говорит он, а позже добавляет уже громче, — Предположим, я освободился. Сколько там, говоришь, до двух осталось? — Около получаса, но мы можем заскочить на озеро, если поторопимся. Может, хоть у воды прохладнее? — победно усмехается кареглазый с дивана и быстро поднимается, видя, что светловолосый уже убирает энциклопедию обратно на полки. — Как скажешь, Себ.***
Мягкий свет костра заливает поляну с примятой травой, тихо колыхающейся под ночным летним ветром, скорее, даже просто движением воздуха. Огонь вызолачивает детские лица, чьи обладатели с радостным визгом носятся поодаль. Лаура и Себастьян решили праздновать так последний день лета и созвали своих друзей из деревни. К Рубену подходить никто не осмеливается, все лишь кидают на него взгляды исподтишка: он уже успел дурно прославиться тем, что крадёт животных непонятно зачем (видимо, крестьяне всё же отказываются считать это частью платы за финансирование отцом церкви) и, конечно же, своими непростым нравом и странным поведением. Он знал, что к нему, как к наследнику, да ещё и весьма для своих лет умному, относиться будут предвзято плохо. Но сейчас ему полностью плевать на все эти взгляды и шёпотки, сейчас у него есть Себастьян с доброй улыбкой и гитарой наперевес. В груди у мальчишки уже теплится какое-то неизвестное ему доселе чувство, щекочущее изнутри и заставляющее тянуться к испанцу. Оно похоже чем-то на чувство по отношению к Лауре, но это точно не оно. — Что насчёт сбежать подальше отсюда и отдохнуть где-нибудь в укромном местечке? — в карих глазах отблесками огня пляшут дьяволы. Остаток ночи они проводят в амбаре: Кастелланос играет на гитаре и тихонько поёт, а юный Викториано, наследник и примерный сын, греется, прижимаясь к его тёплому боку, и вдыхает запах сена, сырой травы и костра, которым пропахли волосы и одежда. Наутро ему попадает от сестры, гувернантки и матери. Эрнесто, слава богу, не знает. Но он, чёрт побери, счастлив.***
Сентябрьским холодным вечером, семья Кастелланос не ждёт гостей, но в дверь тихо стучат, даже скребутся. Открывает Себастьян, бывший как-раз неподалёку от прихожей. На пороге стоит Рубен, ссутулившийся, посиневший и дрожащий: на нём нет ни куртки, ни свитера, он в лёгкой домашней одежде. Темноволосый поначалу не знает, что делать. Потом, спохватившись, затаскивает мальчика в дом и прижимает к себе, пытаясь хоть немного согреть. От юного Викториано пахнет осенним холодом, его пальцы ледяные, а губы даже успели посинеть. Отстранившись, старший хочет пожурить его за ночные похождения без тёплой одежды, но, заметив синяки на скуле и запястьях, осекается. — Милый, кто там? — уставшая мать заходит в комнату и рассматривает пришедшего. В её глазах нет страха или ненависти, но есть липкое недоверие. Женщина знает, что её сын хорошо общается с детьми четы Викториано, но она также понимает, что это может стать их роковой ошибкой. Но вместо наставлений, сейчас неуместных, она поджимает губы и говорит спокойно: — Я согрею молока. Себ, отведи своего друга в тепло, он же продрог до костей. Оказавшись в комнате темноволосого, Рубена прорывает. Он плачет, тихо поскуливая и утыкаясь в плечо Кастелланоса, чьи руки успокаивающе гладят его по голове и спине. Лицо горит, а глаза щиплет. Мальчик едва ли не задыхается в своей истерике, благо, что принесённое молоко помогает прийти в себя. — Прости, что тебе пришлось видеть… всё это. — шепчет младший, кутаясь в одеяло. Темноглазый решительно не понимает, за что тут стоит просить прощения, и переводит тему: — Что случилось? С отцом что-то? — Ага, — кивает гость и, шмыгнув носом, продолжает, — Ему кто-то из крестьян пожаловался на то, что я краду животных. Эрнесто завёл сегодня об этом разговор, давил на меня, как давит на этих своих шавок из церкви и деревни. Он сильно меня разозлил, и я в наплыве чувств всё рассказал. И то, что увлекаюсь науками, и то, что животные у меня, коротко говоря, идут на опыты. У него тогда что-то переклинило, и он сорвался. Бил меня, кричал, что я позорю род и что лучше мне было бы умереть ребёнком, чем грешить перед богом. Будто я в него верю. — светловолосый делает паузу, теребя край одеяла. Потом заканчивает. — Он никогда так не бесился. Мне даже домой теперь страшно возвращаться, он точно меня убьёт. Себастьян снова обнимает мальчика, тихо покачиваясь из стороны в сторону. — Всё будет хорошо, Руби, вот увидишь. Этот ублюдок обязательно поплатится за всё дерьмо, что сотворил с тобой. А теперь, давай попробуем поспать. Что делать дальше, решим утром. И тогда, прижимаясь к чужой груди, Рубен понимает, что за чувство ютится в груди. Любовь. Сестра рассказывала о ней, но мальчик и представить не мог, что почувствует её, особенно к какому-то человеку, одного с ним пола. Но Себастьян не был каким-то человеком, он был самым прекрасным, что случилось с блондином, поэтому ему не было страшно или противно. На языке закрутилось признание, нерешительное, но зато искреннее. Правда, глаза уже слипались, и, разморённый теплом, Викториано решил рассказать обо всём в другой раз. Но другого раза уже не представилось.***
Детектив Кастелланос шёл по коридору. Ствол ружья неприятно скрипел, цепляясь и скользя по разбитому замызганному кафелю, но мужчина сейчас ничего не слышал. Если бы на него сейчас выпрыгнула какая-нибудь тварина, он бы поначалу и не заметил её. А потом бы за считанные мгновенья размазал её по стене. Да будь это хоть сто таких тварей, ничего не изменилось бы. До этого момента Себастьян считал, что у него не было детства. Всё, что он помнил, это спешный переезд на юг Америки, сначала в Солт-Лейк-Сити, где жила его тётя, а затем уже в Кримсон-Сити, где отцу предложили работу в департаменте. Прошлое было будто бы в тумане, но, поначалу, вопросов не возникало. Позже, мать на всё отвечала, что он просто упал с дерева и потерял память, а потом они решили перебраться в другое место. Но мужчине казалось, что она врёт. Что он не падал с дерева, а просто забыл всё по своей воле. Что-то в Элк-Ривере ранило его, что-то, что могло сломать его настолько сильно и безвозвратно, что он просто вырвал это из себя с корнем. До этого момента Себастьян считал, что здесь, в СТЭМ, он, не смотря на историю с пожаром и адским сотрудничеством с Мобиусом, борется с монстром, чья душа полностью прогнила, и которого лучше было бы стереть с лица земли, ради всеобщей безопасности. Но теперь недостающие куски пазла отыскались и встали на место, вот только детектив не знал, радоваться ему или плакать. Руки опускались сами собой. Потерянные годы ошарашили подобно ведру ледяной воды, он пребывал в прострации, пытаясь понять, что же делать дальше. Пропавшие жена и дочь, пошатнувшаяся репутация в участке, почти упущенная жизнь в системе — всё померкло на фоне открывшейся правды. И он всё никак не мог решить, защищать ли ему теперь точно так же запутавшегося в воспоминаниях и, ко всему остальному, являвшегося неотъемлемой частью его счастливого детства Рувика или же продолжать пытаться убить этого ненормального. И если ещё час назад его ответ был бы простым и однозначным, то сейчас испанец был полностью потерян. — Себастьян? Себ, неужели! — послышался удивлённый возглас. Мужчина вздрогнул и обернулся, замечая своего напарника, — Боже мой, где тебя носило? Я уже испугался, что ты умер! — Джозеф поспешил навстречу детективу, убирая пистолет в кобуру. За его спиной стояли поражённая Кидман и переминающийся с ноги на ногу Лесли. Подойдя поближе, азиат заметил едва ли не детский ужас на лице друга и встревоженно спросил, — С тобой что-то случилось? Ты сам не свой. И Кастелланос честно долго думал, рассказывать или нет, но потом всё же нехотя соврал: — Всё в порядке, Ода, просто я, кажется, опять напоролся на творение этого сумасшедшего. И это было действительно чем-то ужасным. Младший детектив ещё некоторое время внимательно смотрел ему в лицо, но потом всё же кивнул и отступил, давая пройти к Джули. Следующие минут десять прошли в неприятной тишине. В итоге, Джозеф опять подошёл к другу и, доверительно понизив голос так, чтобы не слышали даже стены, спросил: — С тобой точно всё хорошо, Себ? Не ври мне, я же просто хочу помочь. И, смотря в открытое обеспокоенное лицо мужчины, детектив тяжело вздохнул и, отвернувшись, ответил тихо: — Я сошёл с ума, Ода. Я сошёл с ума… — брюнет молчал, испытывающе глядя на напарника. Потом, еле слышно, спросил: — И если ты начнёшь творить херню, мне нужно будет стрелять тебе в голову? — детектив мог бы удивиться тому, что педантичный и скромный обычно азиат выругался, мог бы подумать, что тот шутит. Но он знал, что младший по званию сейчас полностью серьёзен. — Нет. Не стоит тратить на меня патроны, я скорее убьюсь о какого-нибудь монстра, чем начну кидаться на вас.***
Воздух был неспокоен. В нём, будто перед грозой, чувствовались страх, напряжение и электричество. Дышать было трудно, шаги раздавались гулким эхом. Кастелланос сейчас многое бы отдал за возможность оказаться на природе, а не под крышей, поскольку забрызганные стены больницы начинали давить на психику. Идущий позади Джозеф пытался подавить приступ удушающего кашля, перекладывая пистолет из руки в руку, Лесли испуганно замолк, кусая губы и заламывая руки, а Кидман щёлкнула предохранителем ещё минут двадцать назад. Редкие зомби почти не обращали на них внимания, сонно ковыляя туда-обратно. Это затишье начинало пугать. — Себастьян, что там произошло у вас с Рувиком? Наверняка же что-то было, раз он так затихарился. — Подала голос Джули, прижимая светловолосого пациента Хименеса ближе к себе. Детективу снова захотелось всё рассказать, но он лишь закусил язык и удобнее взял ружьё. Если раньше он ещё мог сомневаться в реальности воспоминаний, оправдываясь желанием Ядра одурманить и разжалобить, то сейчас он прочно уверился в том, что всё, что он видел, было на самом деле и что дежавю, возникшее при взгляде на догорающий амбар, не было случайным. Тогда получалось, что Рувик готовился не к битве, не к бойне и даже не к попытке завладеть кем-то из непрошенных гостей. Он готовился к встрече лицом к лицу, глазами в глаза. Вслед за этой мыслью, по коридору пробежался знакомый импульс. В голове противно зазвенело, но мужчина не повёл и бровью. За спиной Ода схватился за голову и заскулил, Визерс зашелся в крике, а Кидман испуганно выдохнула, нечаянно выронив пистолет. Себастьяну было плевать на них, для него весь мир обернулся вокруг белеющей впереди фигурки в балахоне. Под удивлённые возгласы и, обычно по-змеиному спокойный, а теперь испуганный и растерянный взгляд серых глаз, он пошёл вперёд, убирая ружьё за спину. Остановившись перед Рувиком, он спросил: — Всё, что я видел, было правдой? — голос прозвучал холодно и даже злобно, и стоящий перед ним мужчина отшатнулся, пряча взгляд и обнимая себя руками. Детектив уже видел такое выражение лица, когда маленький Рубен прибегал к маленькому Себастьяну после ссор с отцом, оканчивающихся криками и насилием. Вздрогнув, он улыбнулся краешком губ и, чуть наклонившись, взял чужие холодные и испещрённые ожогами руки в свои. В отличии от прошлых разов, он совсем не чувствовал отвращение и ненависть. И слова прозвучали, опережая мысли. — Рубен, я не желаю тебе зла. Я хочу помочь. Жертва СТЕМ рывком поднял голову и, сглотнув, уставился прямо в лицо мужчине. Его глаза лихорадочно блестели, а губы дрожали. Воображение вмиг стёрло язвы и намечающиеся морщинки на столь знакомом лице, дорисовывая светлые брови и волосы. Нет, перед ним сейчас стоял не монстр, а человек. Тот самый мальчишка с солнечной искренней улыбкой и наивными голубыми, а теперь посеревшими глазами. Рувик резко дернулся и, уткнувшись носом в чужое, а теперь уже родное, плечо, обнял Себастьяна, цепляясь за ремни и ткань жилета. Он был насквозь холодным и совсем потерянным, как в тот самый далёкий сентябрьский вечер. Сзади кто-то закричал, но мужчина уже ничего, кроме хриплого дыхания и биения сердца, не слышал. В тот момент, когда его руки в ответ обвились вокруг сутулой фигурки, прогремел выстрел. Кажется, Ода счёл его вконец сумасшедшим. Ну и пусть. Пространство вокруг закрутилось в воронку и мигнуло, преломляясь. На секунду Кастелланос перестал чувствовать свои внутренности, но вот картинка выровнялась. Они оказались в комнате Себастьяна в домике в Элк-Ривере, пыльной и тёмной, но зато такой родной и уютной. Прижимавшийся к нему Рувик бесшумно вздрагивал, шаря холодными пальцами по спине. Мужчина обнял его крепче, покачиваясь из стороны в сторону. Вспомнились тёплые молоко и одеяло, спасавшие мальчика от истерик. Он улыбнулся в чужую макушку, пахнущую пеплом, полынью и ладаном. Жилет и рубашка на груди намокли, но детектив не отстранился, пока Викториано не успокоился. Отодвинувшись, темноволосый положил руки тому на плечи и ласково улыбнулся. И что-то предательски вздрогнуло в его груди, когда тонкие бледные губы сложились в что-то, похожее на ответную неуверенную улыбку. — Знаешь, всю жизнь я жил ради сестры. Поначалу ради её счастья и безопасности, а потом ради воскрешения её образа в системе. Эта мечта держала меня в этом мире, не давая сдаться и умереть. Но, оказавшись здесь, я понял, насколько ошибался. Стараясь заблокировать собой СТЕМ, я угодил в клетку, уменьшающуюся день ото дня. В эту клетку мне, как животному, больному бешенством, осторожно подкидывали еду, души для экспериментов. Но потом сюда попал ты, и я вспомнил всё, что пытался забыть, лёжа в подвале. И обрёл новый смысл, новую идею, которая теперь заставляет меня бороться. — он надолго замолчал, рассматривая пятно золотого света на полу, пробивающегося сквозь тяжёлые занавески. Себастьян был лишён дара речи, хотя, по-хорошему, сказать что-то надо было. Тишину прервал опять Рувик, чей хриплый голос больше не резал слух: — Когда ты исчез после пожара, я решил, что ты предал меня. Помог крестьянам поджечь амбар, зная, что там будем мы с Лаурой. Эти догадки добивали меня, когда я был в подвале. Я забыл это, отпустил, когда выбрался. И вспомнил, когда стоял там, в коридоре, стоял напротив тебя. Я жутко боялся, что ты скривишься и прогонишь, обрекая на бессмысленное существование, и… — он запнулся на полуслове, морщась и тяжело сглатывая. Наверное, ему больно было говорить так долго. — Когда я прибежал в поле, амбар уже полыхал. Я слышал ваши крики и кинулся было в огонь, но меня оттащили. Эти мудаки были напуганы до усрачки тем, что сожгли вас. Один из них наплёл мне, что вы через меня лишь пытались влиять на них и прочее, а я, дурак, поверил, пытаясь найти хоть самый призрачный повод не умирать в тот день вместе с вами. Но всё же я надеялся, что вы выживете, хотел поговорить, но Эрнесто заявил, что вы сгорели. Мои родители, боясь его гнева, поскорее увезли меня подальше. Но теперь я вижу, как ошибался, думая, что вы действительно предали меня. — Кастелланос запнулся, неожиданно для самого себя хлопая мокрыми ресницами. Он что, плачет? Рубен улыбнулся шире, наклоняя голову. Он взял его лицо в руки, согретые детективом, и прошептал: — И что теперь? — Посмотрим, Руби. Посмотрим. — прошептал Себастьян, ластясь к аккуратным ладоням. В следующий момент он почувствовал чужое дыхание на своих губах, но не отпрянул, а лишь подался вперёд, вновь обнимая Рувика. Мир СТЭМ разворошил его душу, заставляя всё вновь и вновь пересматривать взгляды и приоритеты. И сегодня от прежнего Себастьяна Кастелланоса, сломленного утратой и алкоголем, ничего не осталось. Новый Себастьян, помнящий всё о своей жизни, поклялся себе во что бы то ни стало выбраться из системы, и отомстить Мобиусу, погубившему столько жизней. И, самое главное, он поклялся сделать человека, плачущего перед ним уже от облегчения и благодарности, самым счастливым на свете. А детектив Кастелланос никогда не бросает слова на ветер.