— Я люблю тебя, Риас…
Яд притупляется от сказанных слов, от эйфории, от счастья, что я успел хотя бы сказать ей, как сильно люблю её. Моё имя Хёдо Иссей… И я умираю. Умираю один, там, где никто не вспомнит, умираю, глядя на одно из самых страшных существ моего мира — Офис, моего друга.
— Пожалуйста, не умирай! — с грустью в глазах Офис обняла мою руку. Как жаль, что ничего не чувствую. — Не оставляй меня одну…
«Не оставляй меня одну», — произносит Риас, а её невозможно красивые алые волосы, как в воде, развеваются в порыве ветра. Галлюцинация — а какая невообразимо правдивая, истинная… Неописуемо красивая. Моя. Риас. Правдива до слёз — что так и катятся из глаз, и их тонкий звон наполняет уши.
Что же… Она хотя бы знает… Что я люблю её… Не смотря ни на что.
Кровь, как багровая река, как водопад, как всесильное отчаяние льётся с головы, из глаз, и ушей, затапливает горло. А улыбка, как у влюблённого идиота, не сходит с лица.
— Драйг, он… Не двигается
«Да».
— Драйг, ты плачешь?
«Ты тоже… Офис».
— Что за… Ха… За глупости. Я дракон. Бог драконов, я не знаю, что такое слёзы, — Уроборос склонилась над телом Иссея и вмиг обняла, выливая на его броню непрошенные, искренние, красивые слёзы — они не прекращали литься даже тогда, когда она изо всех сил пыталась заставить себя не плакать. Она дрожала от злости и негодования, но плакала — от бессилия, от несправедливости, от злости. Наконец, когда он успокоилась, Офис сказала: — Он стал моим другом. Я не знаю, что это такое… Не поняла. Не успела понять, но… Если это так больно — терять друзей, но я не хочу, — она снова зарыдала, сжавшись на безжизненном теле Хёдо.
«Офис… Можно, я расскажу, каким он был?»
— Конечно, Драйг, — девушка ощущала спиной холодный металл доспеха и беззвучно продолжала лить слёзы.
«Это история лучшего моего владельца. Моего друга. Лучшего Секирютея… И да простит меня Казанова.»
Офис не знала, о каком «Казанове» шла речь, но ей было и неважно.
Сегодня она потеряла единственного друга, а весь мир потерял Секирютея. Лучшего Секирютея.
***
Да, с чего бы начать рассказ о моей жизни? Как бы начал среднестатистический школьник, вроде меня? Пожал бы руку и представился, пожалуй.
Куросаки Ичиго, мне пятнадцать лет, первый год старшей школы, в будущем хочу стать врачом, чтобы спасать людей — как прозаично, но у меня всё-таки умерла мать, поэтому нифига не прозаично, люблю подраться, не люблю — свою очкастую одногруппницу Урю Исиду.
Как нормальный человек, я вам представился, если же говорить о ненормальной стороне моей жизни, то… Я вижу призраков. Довольно глупое начало, но как есть. Сейчас справа от меня парит парень во всём чёрном, вы можете принять его за Чёрную Смерть, но лучше бы это было так — нет, он моя личная шизофрения, этакая личность внутри одного тела, как у Билли Миллигана, только контроль над телом разве что не берёт.
— Твоя семья крепнет, — у него никогда не было имени, но однажды он сказал, что я смогу когда-нибудь его услышать. Я всегда называл его по-разному, но глубоко в душе также всегда желал знать, как же его зовут.
— О чём ты? Семья? — я обернулся к человеку в чёрном, чтоб уточнить. Он всегда был серьёзен, говорил ли он иронично или вне всяких шуток — он никогда не улыбался.
— После смерти матери ты был разбит, но дождь кончился. Люди, которых ты собрал вокруг тебя — твоя сила.
Ничего непонятно — согласитесь? А теперь по порядку.
Когда мне было девять, в Каракуре разлилась река, был дождливый день, но всё исправляла мама, её лицо, её кожа, её волосы и даже простые взгляды были ярче солнца. В тот день я шёл с ней из додзё и увидел на берегу девочку. Девочку, которую я позже обвинял во многом, начиная от убийства матери и заканчивая тем, что она стала причиной моего сошествия с ума — и появления человека в чёрном.
Несколько дней прошло с тех пор, как я ощутил, что значит смерть близкого человека. Я приходил на берег реки каждые двадцать четыре часа, задерживаясь там на все двадцать пять. Никогда не смогу забыть то болезненное отчаяние, которое рвалось из горла вместе со слезами. Я даже засыпал на берегу реки, а просыпался уже дома.
Под мерный перелив речных вод я проснулся от голоса, зовущего меня над самым ухом.
— Ичиго.
— Да? Что такое? Вы кто, дядь? — будучи мелким пацаном, да ещё и второй раз в жизни сталкивающимся с духом, я первым делом задал и самый очевидный, и самый глупый вопрос, не сумев отличить его от нормальных людей. Уж больно настоящим он тогда казался.
— Научись язвить, парень.
— Язвить? Что это значит? — несколько мгновений совершенно особой, расслабленной, не отчаявшейся атмосферы были необходимы мне как воздух, смерть матери выбила из колеи, а нахождение рядом с человеком в чёрных одеждах делало жизнь несколько проще. Будто говоришь с самим собой, но получаешь вполне ценный опыт, совет от умного и здравомыслящего человека. Это я спустя столько лет размышляю об этом и сознаю, а тогда-то мне было как-то фиолетово.
— Язвить — значит, уметь говорить колкости. Люди будут считать тебя циником, но тебе оно и нужно. В нашем мире не выжить, если ты не относишься к реальности с цинизмом и чёрным юмором.
— Чёрным? Это поэтому вы одеты во всё чёрное, дядь?
— Можно и так сказать, но на самом деле всё это лишь образ.
— Ичиго? — позвал звонкий, девичий голосок. За спиной стояла девчушка-каратистка из того же додзё, Арисава Тацуки собственной персоной. В лёгком, сиреневом платье и панамке, совершенно не шедшей ей. — Что ты тут делаешь, глупый? Простудишься и заболеешь ведь!
— Простужусь, заболею, умру — и буду с мамой, — исчезнувший парень в чёрном похлопал в ладоши, тогда я впервые съязвил, даже не осознав этого.
— Не надо, пожалуйста. Не говори… Так, — она шмыгнула носом, хотя никогда не плакала. Девчушки вроде неё сильные и самодостаточные, оболтусы вроде меня ей никогда не были нужны, неинтересны, потому как слабы. Я так думал.
— Ну… Ладно, перестань, а то я чувствую себя виноватым. Мне… Не хочется ничего говорить. Мне не о чем говорить, во мне пусто, — тогда, ещё в детстве я говорил крайне искренне, я не сомневался в своих словах. — Я один.
— Ты не один, я с тобой. Ты хочешь, чтобы я была с тобой? — Арисава сверлила меня взглядом из-под своих в меру густых бровей, её взгляд был тяжёл и суров, и по сей день он таким и остаётся — красивым, выразительным, жёстким.
— Да. Хочу.
Я ощущал, что он рядом, стоит над душой, и даже когда Тацуки его не видела, уткнувшись мне в плечо, я прекрасно знал, где он — что он рядом, как он дышит, как он довольствуется тем, что Тацуки со мной.
После его слов о том, что моя семья крепнет, он показал мне это воспоминание. С тех пор, как я знаю его, могу совершенно точно утверждать — когда он что-то говорит, то не надо искать никаких загадок и играть в шарады, он говорит ровно то, что хочет сказать. Он доволен тем, что вокруг меня столько людей — моих друзей. Моя семья.
— Я просто рад, что ты не один. Многие годы купель твоего отчаяния полнилась, а теперь — она пуста, ты освободился от боли и тревог, Ичиго. Ты готов, — парень в чёрном перегнулся через перила школьной крыши, осмотрелся и снова обратил на меня внимание.
— Готов к чему? Какой квест ты выдашь мне на этот раз? — он покачал головой и ответил:
— Никакой. Я скажу тебе своё имя.
— О, как неожиданно, — я действительно был удивлён такому повороту событий. — А с чего вдруг такая щедрость? Нет, ну серьёзно. Ты — жалкий призрак, преследующий меня со дня смерти моей матери. Теперь я синигами! Я могу в любую секунду отправить тебя в загробный мир.
Ах, да… Помимо всего прочего, мне стоит следует сказать о себе ещё кое-что. Я синигами, бог смерти, проводник душ в место под названием Общество душ.
Ичиго Куросаки
15 лет
Видит призраков
Ученик старшей школы Синигами
Мне пришлось защищать Каракуру, хотя я этого не хотел. Мне пришлось спасать город от нашествия пустых, устроенного этой истеричкой Урю! А где был ты всё это время, дух? Я не говорил, но по моему взгляду он читал всё, что я к нему испытываю. Он улыбнулся, и тут я охренел вконец. Никогда не улыбающийся дух, почти как прозревший слепой, улыбнулся. Как-то облегчённо, расслабленно.
— О, ну, раз ты так ставишь вопрос, то… Попробуй.
Я выскочил из собственного тела при помощи перчатки, которую мне так заботливо предоставила Рукия.
Он испытывает моё терпение, а я никогда им не отличался. Я сразу же поднял занпакто и с размаху шлёпнул нижней частью гарды в лоб чёрному.
И ничего.
— Что? К-как?.. — ещё одна попытка также не увенчалась успехом.
— Закончил? — он раскинул руки по сторонам, словно предлагая обняться, а потом из места на лбу, куда я поставил символ гарды для перемещения в Общество душ, стал литься ослепительный, голубой свет. — А теперь позволь представиться, Ичиго. Моё имя — Блич. Я — твой занпакто, часть твоей души и, пожалуй, единственный, кто знает, кто ты на самом деле.
— Занпакто? Стоп! ЧТО?! Мечи обладают собственными… Сознаниями?
— Да, Ичиго, и, если позволишь, я могу показать тебе не только это.
— Ладно. Хорошо, — и меня в прямом смысле окружили пять небоскрёбов. — Где… Мы? — я оглядывался по сторонам.
— Твой внутренний мир — нечто среднее между сном и реальностью, душой и сознанием, больным воображением и воспоминаниями. Добро пожаловать домой, — он с лёгкостью бабочки оттолкнулся от дорожного асфальта и ринулся ввысь. Я наблюдал за этим с шоком на лице и смятением в сердце. А потом подумал, что был бы и сам не прочь так делать — прыгнул и полетел. Догнав его, я услышал: — Был абсолютно уверен, что ты так и останешься стоять внизу дорожным знаком.
— Не дождёшься. Погоди… А в реальности я могу также? Парить? Летать?
— Запросто, — пять небоскрёбов как стражи, как враги стояли по кругу, а над ними, словно короны, — возвышались двери. Металлические, обитые узорами из стали и меди. И каждая — разного цвета. Чёрного, красного, белого… Мыслей было много, они перебивали друг друга у меня в голове, из-за чего я не мог их озвучить.
— Ты… Действительно меч? Дух занпакто? — я снова обвёл взглядом каждую из металлических дверей.
— Ну, думаю, если ты, наконец, включишь голову, то поймёшь — что мне незачем лгать. Обычные духи не показывают тебе прошлое, Ичиго. Твоё прошлое. И ещё — обычные души должны быть видны синигами, таким, как твоя подруга Рукия, — он прав, однажды он стоял вплотную рядом с ней, чёрной тенью нависая над её хрупкой фигуркой, а я даже не задавался вопросом — почему она не обращает на него внимания, когда может видеть. Ответ был под носом: его вижу только я. — Наконец-то ты понимаешь.
Одни откровения посыпались вслед за другими — как капли дождя. Он был со мной всю мою жизнь со смерти матери, но это невозможно — если только я… Не был синигами все эти годы. Моё лицо напряглось, будто готовясь получить удар — внешне невидно, но внутренне я ощущал сильный удар — от тех осознаний, что без тормозов мчались на встречу моей голове. Блич снова улыбнулся.
— Понимаешь, я вижу. Да, ты сын синигами. Ты унаследовал это от отца, — он двинулся на встречу рыжей двери. Эти двери вблизи больше напоминали крепостные ворота — и прочны были настолько же. Эти двери — единственные, что открыты здесь, из них льётся белый свет, но по ту сторону ничего нет. — Эти двери открылись в день смерти твоей матери. Так родился я, — он поклонился мне. — Твой помощник. Соратник. Иногда наставник. Изредка — друг.
— Почему… Почему ты сразу не сказал?
— Нужна ли ребёнку
такая ноша, Ичиго? Ты очень силён, Ичиго. Ты даже не представляешь, насколько, но я ещё успею показать. И поверь, всё, что ждёт тебя в будущем, лишь песчинки в пустыне. А ты, Ичиго, — Блич улыбнулся. — Ты — ветер, что разгоняет песчаную бурю.
Почему отец не защитил маму? Отчасти это и его вина. Но он корит себя за большее, чем я думал. Он корит себя за то, что не смог предотвратить? Но он не похож на синигами. Кто он? Дезертир? Потерявший силу, как Рукия? Мне хочется кого-нибудь обвинить в смерти матери, переложить вину хоть на кого-то, но я понимаю, что ни он, ни я ничего не смогли бы сделать. Прости, па, я ребячусь…
— Не кори себя за размышления. Кори за поступки.
— Ты мысли мои читаешь, что ли? — я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ.
— Почти, — я улыбнулся ещё шире и издал пару «ха», и Блич позволил себе расслабиться.
— Слушай. Ты… Прости меня за то, что только что произошло на крыше? Я был… Иногда мне кажется, что я никогда не выберусь из отчаяния, а тут напомнил про дождь, семью и… Как цепная реакция, короче. Понимаешь?
— Конечно понимаю, я ведь мысли читаю, — он положил руку мне на плечо и своими полностью чёрными глазами по-доброму всмотрелся в мои собственные. — Ты честный, Ичиго. Но честный только здесь, с самим собой, снаружи же ты… Всё больше веселишься, скрывая боль.
— Я просто научился язвить, — Блич моё передразнивание оценил. Я снова вспомнил о скорой годовщине по случаю смерти Масаки. Он определил мой настрой безошибочно.
— Твоей матери помощь была не нужна. Она сама не… обычная смертная.
— Что? — глаза, по размеру не уступающие сковородкам, на которых готовит Юзу, будут моим вечным атрибутом во внутреннем мире. — А кто она?
— Квинси, как твоя подруга Урю Исида. Не смотри на меня так. Я не выдумал это, не взял с потолка — твоя мать была представителем квинси. Вон её дверь, — Блич пальцем указал на находившуюся слева от нас чёрную, похожую на уголёк, дверь. Если присмотреться, то в её конструкции можно различить иссохшие, антрацитовые ветки деревьев, переплетённые столь плотно, что напоминают цепи. — Не знаю, в действительности ли Урю Исида последняя из монахов разрушения, но уж то, что твоя мать была одной из них — я знаю хорошо. Её сила спасла тебя за секунду до…
— До?..
— Неважно. Ты пока к этому не готов, пока мы можем заняться более… Насущными делами.
— Какими, например? — я развёл руками. И едва перехватил атаку Блича.
— Тренировками, Ичиго. Братом я тебе уже побыл. Теперь буду наставником.
