Стук моря в моё окно

Я трогаю колоски пшеницы, срываю их сухие стебли. Я вспоминаю, что долго не бывал в городе, не гостил у двоюродного брата. И вряд ли побываю в ближайшем будущем. Из-за ветра слезятся глаза. Поле сливается в единую плоскость и напоминает волны. Это место – край моего зримого мира, дальше него никто не уходил. Наши местные коммуналки не от мира сего. Недвижимые призраки минувших времен, переплетенные с сюрреализмом, миром теней. Моя комната слишком размытая. Я вижу лишь кровать, а все остальное скрывается за виньеткой беззначимости. Кровать пахнет свежей сосной, ложась на неё, проваливаюсь вглубь, будто вязну в глине. Соседи, как размытые пятна, шагают по коридорам. Их слова звучат сломанным пианино, скользко и глухо. Я жил с тетей, она запрещала использовать воду, хоть и был проведен водопровод, но его запасы были ограничены. Так говорила тетя. Разрешалось лишь мыть посуду, а грязной использованной водой смывать в туалете. Но я все равно в тайне набирал ванну и не ощущал недостатка в воде. Изначально я боялся, что вода закончиться при мытье посуды и тетя меня выгонит из дома, но этого никогда не происходило. Однажды я шел по улице и увидел: в метрах 7 валялась на щебне купюра в 5 тысяч рублей. В тот же момент, как последний дурак и сумасшедший упал на дорогу и начал хаотично кататься, пока не схватил те деньги. Для меня они открывали новые возможности, я был близок к тому, чтобы купить билет в жизнь. Я бежал, пока не спрыгнул в маленький овраг, частично заполненный мусором. Там я достал купюру, осторожно, чтобы никто не видел. Сердце прыгало от счастья, голова кружилась, руки дрожали, как березовые ветки. Я не переставал моргать и думать о юге. Куда угодно, но подальше от сурового севера. Здесь бывает тепло только в печи, лишь на миг, пока не начинаешь гореть. Дома я узнал, что те самые деньги потеряла моя тетя. Она смотрела на меня так, будто все знала. Знала, что те деньги у меня. Но я не подавал вида и не собирался их отдавать. Совесть не мучила. Казалось, что ещё немного и она вцепится длинными ногтями в мой затертый воротник и будет плевать, и требовать свои деньги. Но этого не происходило. Она не была до конца уверена. Её лицо напоминало таракана. И поэтому я всегда старался уводить взгляд в стену. Казалось, что однажды я просверлю её своим взглядом прямо к морю и раскаленному на солнце песку. Мне хотелось умереть, поджарившись на солнце, отдав свою жизнь богу огромного светила. В комнате я рухнул на кровать, достал листок с чистым, ярким сине-голубым цветом, который я оторвал из какого-то почти сгоревшего журнала. Тогда окружающие смеялись над тем, как я сунул руки в костер и обжёг их ради клочка бумаги. Они не понимали, как важен был для меня тот цвет. Цвет надежды. Он спас меня. В ту же ночь мне приснилось, что тот самый клочок бумаги вспыхнул жарким пламенем. Попытки потушить не срабатывали. Мои пальцы расслоились на такие же листки бумаги, будто меня вырезали из огромного телефонного справочника. Внутри резко вспыхнуло пламя. Я горел. Иногда я задумываюсь, что было бы, если я не нашёл тот отрывок о море, пляжах, раскидистых пальмах и колоритных закатах. Стремился ли тогда я вырваться отсюда? Правда то было или вымысел? Все книги, что я читал до этого, были с наполовину зачеркнутыми предложениями, в них отсутствовали страницы. Любой рассказ читался урывками и не раскрывал своего плавного повествования. Кому понадобилось так грубо сокращать слова автора? Будто намеренно пытались скрыть другое существование. Когда я пришел домой, тётя накинулась на меня с палкой. Она избивала, пока палка не разломалась в щепки. После показала найденные мною деньги и ушла. Два дня я провел в своей кровати. На третий день я смог ходить. Где-то за окном слышался похоронный марш. Но стекла покрылись таким слоем льда, что ничего разглядеть не получалось. Я понимал, что денег у меня больше нет, это казалось концом. За стеной я услышал пронзительный злорадный смех. Это судьба смеялась надо мной. Я не смогу попасть на юг, но он… Позже, примерно вечером этого дня, наш участковый напишет, что умерший изолировал свою комнату, наполнил её слабо горячей водой и плавал в ней, пока перекрытие не раскололось на части, и вся комната не рухнула в подвал. Умерший получил множественные ранения и утонул, погребенный под завалами. Во рту он держал смятую бумажку сине-голубого цвета, а под ногтями находился песок.