Гололедица

ГОЛОЛЕДИЦА

      ***       Несколько недель назад я разменял пятый десяток.       К сорока годам уже пора бы поумнеть – скажет любой из вас. Трудно не согласиться с этим утверждением. А усмирять в своей душе потоки ненависти к окружающим следовало бы уметь в любом возрасте. Я всегда был согласен с этими простыми, но жизненными философскими истинами, только вот не следовал им никогда, и даже отпраздновав сороковой день рождения.       Именно из-за своей глупости и всепоглощающей ненависти я и попал в такую канитель, что ничего не разобрать.       Сегодня я вообще люто ненавидел весь мир, всех и вся – глубоко, от души; ненависть сочилась из всех моих пор и даже так сгущала воздух в квартире, что становилось невыносимо душно. Сейчас мне искреннее хотелось, чтоб весь мир погряз в Геенну Огненную, и если б это случилось на моих глазах – я бы не испытал ни капли сожаления! Мало того, что я совсем не поумнел, прожив уже, скорее всего, большую половину жизни, так еще и источал всю свою сознательную жизнь флюиды ненависти просто так, без существенной на то причины.       Был выходной, потому не было причин ненавидеть глупого начальника, с которым мне предстояло встретиться только послезавтра, но я уже предвосхищал нашу встречу: как он презрительно сморщится, здороваясь с отделом. Я уже взрастил в себе непреодолимое желание швырнуть в его самодовольную рожу чем-нибудь тяжелым, желание, которое никогда не реализуется, но вместо этого проест в душе такую дыру, что дышать на некоторое время станет трудно.       Погода тоже не радовала. Глупо, конечно, ожидать от январского дня чего-то сверхъестественного, но пошел бы хоть снежок – может, угрюмый мир немного и повеселел бы, хотя я вряд ли обрадуюсь и снегу, подумав только о том, что против снега на дорогу вывалят гремучую смесь, которая подпортит новые итальянские ботинки. Но погода настолько не радовала, что даже законченный оптимист, скорее всего, проклял бы мелкий, навязчивый моросящий дождик при температуре воздуха -3, я же проклинал его совершенно без зазрений совести, хотя мне некуда было сегодня спешить, и спокойно можно было пересидеть дома погодный катаклизм.       Но дома сидеть мне не хотелось. Опять же, в силу характера – хотелось сделать назло всем, может, погоде, может, Господу Богу, может, самому себе, потому я стал собираться на прогулку. По мере сборов ненависть моя к сегодняшнему дню все росла, как брошенное в благодатную почву зерно непременно дает сочные побеги.       Особенно я ненавидел свою сумасшедшую соседку сверху, хотя, я испытывал к ней премерзкие чувства всегда: в любое время дня и ночи, в любую погоду. Чем она так насолила мне, спросите вы?       Да ничем.       Она, наверное, была виновна только в том, что жила сверху, но я терпеть не мог эту противную старуху, которая то и дело топала, как буйвол, ей никогда не сиделось на месте, она вставала несколько раз за ночь, громко шаркая по коридору и хлопая крышкой унитаза, постоянно роняла кастрюли на кухне, пылесосила почти каждый день. И зачем так часто устраивать уборку?! Сначала она подолгу гудела своим допотопным пылесосом, потом терла тряпкой полы и при этом еще и пела – у нее был такой противный скрипучий голос! Слов я не разбирал – не такая уж у нас хорошая слышимость – но каждый звук, производимый этой старой каргой, бесил меня до зубовного скрежета. Еще у нее были коты. Ее свистящее «кис-кис-кис» я слышал, кажется, даже во сне. Сколько же их у нее? Эта мысль уже давно не давала мне покоя. Еще она слушала музыку. Как для бабки лет шестидесяти – семидесяти – весьма неплохую, в основном, легкий рок. Я иногда удивлялся, как женщину столь почтенного возраста не раздражают басы. Меня, правда, они бы тоже не раздражали, если б исходили из недр моего музыкального центра, но любой звук, который доносился до моего слуха сверху, мгновенно взрывал мой мозг и пропитывал каждую клетку моего тела ненавистью к бабке и ее никчемному образу жизни.       Вот и сегодня, эта противная старушенция начала свою очередную генеральную уборку, когда я еще спал. Любого нормального человека взбесил бы разбудивший его звук. И ничего, что бабка разбудила меня в половине первого, мой выходной – сколько хочу, столько и сплю! Могла бы и не устраивать свою очередную глупую уборку. Уверен – у нее дома и так чисто! Я никогда не был у своей соседки сверху, да и видел всего пару раз. Впрочем, зачем мне на нее смотреть? Мне ее каждый день противно даже слышать, а глазеть-то на нее - и подавно!       В пресквернейшем расположении духа я выпил кофе, по привычке постучал разделочным топориком по батарее. У меня так давно валялся на кухне этот советский топорик, что я даже не знал, откуда он у меня. Наверняка, остался в подарок от бывшей жены. Применения ему в моем холостяцком хозяйстве не было, иногда я даже подумывал о том, не последовать ли с этим топориком примеру Родиона Раскольникова? Но, на самом деле, я не настолько ненавидел старуху сверху, чтобы загреметь из-за нее за умышленное убийство. Но я был бы совсем не против, если бы бабка сама отбросила концы.       Мой стук по батарее бабку, конечно, не угомонил, она продолжала пылесосить и наверняка распевала, но мне было не слышно ничего, кроме монотонного жужжания. Иногда мне хотелось спросить у Высших сил, в наказание за что они ниспослали мне это проклятие? Мой сын только посмеивался над моими страданиями и даже преподнес мне, стервец, на сороковой День рождения беруши со словами, что с удовольствием женился бы на моей соседке, только чтобы топать по моей многострадальной голове и досаждать мне вместе с ней. Меня, конечно, несколько удивило, что мой двадцатилетний сын не против брака с бабкой «за шестьдесят», пусть даже и назло мне, но я не придал этой остроумной шутке особого значения, ведь порождена была она, нет сомнения, только чувством обиды на меня.       Сын вообще всю жизнь обижался на меня. Наверное, за то, что я развелся с его матерью, еще когда ему не было пяти. Мне иногда хотелось его спросить, зачем он навещает меня, раз ему так неприятно мое общество. Я никогда не ограничивал ни бывшую жену, ни сына в средствах, выплачивая им гораздо больше, чем положено было, но и не мог заставить себя любить ребенка женщины, которая опротивела мне всего через несколько лет брака. Так что я не особо выполнял свой моральный отцовский долг, и не требовал от парня, чтобы он общался со мной, но тот с завидной регулярностью приходил ко мне по воскресеньям. Уверен – бывшая всегда была против нашего общения, и он приходил тайком. Никогда не хотел знать, на самом ли деле обстоит именно так, и вообще зачем пацан ищет моего общества, мы никогда не говорили с ним «по душам», мне это было ни к чему.       Вчера вечером позвонил сын, и, извиняясь, сообщил, что не приедет в ближайшее воскресенье, потому как уезжает в столицу на какой-то конкурс от университета. Я пожелал ему катиться к черту. Сказал бы честно, что не хочет меня больше видеть, и зачем придумывать всякую ахинею? Никогда не поверю, что он учится настолько хорошо, чтобы поехать на какой-то там конкурс. Хотя, кажется, он упоминал, что идет на красный диплом. И кого сейчас интересует цвет диплома? Все равно, он будет работать там, куда устрою его я. Вряд ли он сам чего-то в жизни добьется, разве что в пику мне, чтоб бывшая потом могла упрекнуть: видишь, сын без отца рос, а чего добился.       В общем, настроение было препаскудное. Я совсем не связывал его со вчерашним звонком сына. Подумаешь, не приедет. Я никогда не радовался его обществу, переживу как-нибудь свое вынужденное воскресное одиночество. Еще и бабка расшумелась как никогда. Заглушив пылесос, она начала что-то шумно тягать по паркету в дальней комнате. Я крайне редко заходил в эту комнату – две из трех комнат в моей квартире, мне, холостяку, были, собственно, без особой надобности, но доносившийся сегодня оттуда звук был столь противным, что сил не было. Я постучал топориком по батарее и в дальней комнате, отметил про себя, что неплохо было бы смахнуть пыль с письменного стола, которым я перестал пользоваться так давно, как приобрел себе ноутбук, но заниматься уборкой в унисон с противной бабкой категорически не хотелось, потому я начал собираться на улицу. Хоть там отдохну от назойливого шума.       Когда я уже вышел на лестничную площадку, в голове вдруг созрела мысль подняться наверх и, наконец, высказать старой карге все, что думаю о ней. Я, на самом деле, ни разу не пытался поговорить с бабкой, наверное, потому что мне нечего было ей сказать. Ну что скажешь этой старухе? Чтобы она реже пылесосила? Закон этого не запрещает. Музыку она всегда слушает в дозволенное время. А ее шарканье среди ночи – ну не скажу же я ей, чтоб она не ходила в туалет! Наверное, потому, что сказать мне было нечего, я только вымещал злость на чугунной батарее, стуча по ней всякий раз, когда мое озлобление на соседку сверху достигало крайнего предела.       Пока я размышлял, что же сказать вконец опротивевшей бабке, ноги поднесли меня к ее двери. Но мозг, насквозь пропитанный ненавистью к тошнотворной старухе, все-таки еще немного работал и остановил мой палец на пути к звонку. Сказать мне было нечего, но непреодолимо хотелось сделать какую-нибудь гадость. Высморкаться ей на дверь, что ли? Но, как назло, не было даже малейшего намека на насморк. Взгляд зацепился за пластмассовые позолоченные циферки на двери под звонком – верх безвкусицы, как по мне. До сих пор вижу их перед глазами – гладкие блестящие «двойка» и «единица». Сначала я ковырнул пальцем «единицу», она подделась легко, с «двойкой» пришлось немного дольше повозиться, но и она отлетела, оставив на двери некрасивый след. Быстро швырнув циферки в мусоропровод, я побежал вниз по лестнице, переполняемый чувством мстительной радости – хоть какую-то гадость удалось сделать скверной грымзе!       Восторг от содеянного так переполнил все мое существо, что я даже не сразу ощутил холод, когда очутился на улице! Погода при ближайшем рассмотрении вообще оказалась препаскудной. Я поднял воротник пальто, закурив на крыльце, не было нужды торопиться, ибо двор представлял собой быстро застывающую ледяную жижу, в которую совсем не хотелось окунаться. Так простоял я с четверть часа, потом еще. Когда под ногами очутилось три бычка, я выдохнул последнюю затяжку с мыслью, что все-таки следует выйти и немного пройтись, раз уж решился. Чувство наслаждения от проделанной совсем недавно гадости все не покидало, и доставляло удовольствие, которого я так давно не испытывал! Вроде бы даже на некоторое время – пока курил – стало так тепло, как в раю. И даже ненависть к мерзкой старухе перестала подтачивать нервное волокно.       Уже ступая на простирающуюся впереди ледяную пустыню, я краем глаза заметил, что дверь подъезда рывком распахнулась. Даже мелькнула мысль о том, что не стоило бы так ее дергать – можно и с петель сорвать. На крыльцо выпорхнула хрупкая молодая женщина. Увидев меня, она, словно испугавшись, прыгнула немного в сторону, но потом, будто совладав с собой, негромко поздоровалась:       - Добрый день!       - Добрый! – не без раздражения ответил я, ибо уже почти решился выйти под ледяной дождь, а тут пришлось остановиться и повернуться к говорившей, и весь мой запал разом пропал. Но даже несмотря на это, я не смог про себя не отметить, что женщина, лет тридцати на вид, была довольно симпатичной, хоть и черты ее лица казались немного непропорциональными: с одной стороны – довольно высокий лоб гармонировал с большими глазами, но, с другой – подбородок был узким и аккуратным, губки – пухленькими, чувственными, но небольшими, и оттого создавалось впечатление, что на меня сейчас был обращен взор двух женщин, лица которых зачем-то соединили в одно.       Женщина подняла меховой воротник и поежилась. Наверняка ей тоже не хотелось выходить под ледяной дождь. Она пару секунд потопталась на месте, покосилась на меня, в какой-то момент мне показалось, что она что-то хотела мне сказать, но потом передумала. У меня тоже пронеслась шальная мысль познакомиться. После бывшей мне уже 15 лет как не хотелось заводить длительных романов хоть с малейшими обязательствами. А тут вдруг промелькнуло такое странное желание, что даже жаром обдало в такой холодный день! Но я все-таки стряхнул это дикое чувство, к тому же, и женщина как раз засеменила по мерзнущим лужам и скоро скрылась за углом. Странно, похоже, она живёт в моём подъезде и даже знает меня, я же вижу её в первый раз, я даже мог поклясться, что никогда прежде не встречал её! Если бы я окликнул её, попытался завязать разговор, не заглушил внезапное желание узнать эту молодую симпатичную особу, все могло бы сложиться иначе. Но я молча проводил её взглядом до угла и зашагал в противоположную сторону.       Прогулка, разумеется, не удалась. Да и глупо было бы надеяться, что мне понравится променад по гололеду и проливному дождю. Но настроение мое несказанно улучшилось. Мало того, что меня все ещё веселила моя выходка с цифрами на двери ненавистной соседки, так ещё и приятно щекотала мысль о встретившиеся сегодня незнакомке. Я так привык к тому, что нутро моё ежедневно разрывается только лишь от одного чувства – ненависти к никчемным людишкам, потому мне было так непривычно ощущать где-то глубоко в желудке какое-то дивное тепло, растекающееся по всем членам.       Да ещё и – странное дело! - сегодняшний вечер выдался сказочно тихим. Я ни разу со времени своего возвращения не услышал противную бабку. В какой-то миг мне показалось, что я слышу тихие осторожные шаги наверху и мужские голоса, но это вряд ли могло доноситься с квартиры сверху, и я не предал эпизоду никакого значения.       Потом был одинокий воскресный день за стаканом виски с такой же ледяной погодой, какая была и в субботу. Я провёл дома почти все время, за исключением короткой вылазки в супермаркет. И опять я наслаждался блаженной, всепоглощающей тишиной. Ни один звук не просочился с потолка в моё жилище. Когда я уже ложился спать – даже подумал, что это моя проказа с цифрами возымела на гадкую соседку такое влияние – не иначе, как, наконец, вспомнила, что ни одна она живёт в многоквартирном доме, а и другие люди, которым она, вероятно, точно так же отравляет существование, как и мне.       Рабочий вихрь закружил с понедельника, там меня ожидал ежегодный январский завал, и потому я всю неделю не думал ровно ни о чем, кроме работы. И только в пятницу, растянувшись с недопитым виски на диване, я осознал, что надоедливые звуки сверху исчезли, насовсем. Я с прошлой субботы, а точнее, с того момента, как сорвал с ненавистной квартиры цифры, ни разу не слышал ничего: ни пылесоса, ни крышки унитаза, ни кастрюль, ни двигающейся мебели, ни музыки, ни пения, ни скрипучего «кис-кис». Не скажу, чтоб этот факт меня встревожил. Скорее, удивил. Неужто до бабки дошли мои мысленные проклятия и она померла? Вряд ли я пропустил бы такое значительное событие, как похороны в своём подъезде. Хотя, я мог быть в это время на работе... Но кто-то из соседей обязательно рассказал бы мне эту новость! И тут я задумался: а кого из своих соседей я вообще знаю? Ну, бабку знаю, людей из квартиры на моей лестничной клетке тоже знаю! Ну, как сказать – знаю... В лицо – не более! Кто эти люди, как их имена, чем они живут – а зачем мне это знать? Пораскинув мозгами, я все-таки решил, что бабка просто не имела права помереть так, чтоб я не узнал. Сколько раз я мечтал станцевать на её похоронах и расхохотаться вслед траурной процессии, даже не боясь прослыть после этого идиотом! Я грезил тишиной, я же не просил у судьбы многого – только чтоб она подарила мне более вменяемого и тихого соседа сверху!       Не было желания разбираться, что именно, какое Провидение подарило мне долгожданную тишину. Я совсем не скучал по противным звукам, которые досаждали мне уже столько лет, я наслаждался спокойными выходными и ждал сына, который снизошел все-таки до очередного приезда ко мне. Привёз из столицы диплом первой степени. Надо же, значит, не соврал про конкурс! Желчно поинтересовался, пользуюсь ли я берушами, на что получил однозначный ответ, что они мне вовсе ни к чему.       Парень не стал копаться в подробностях, отчего это вдруг его подарок резко оказался бесполезен, а меня вновь закружил рабочий вихрь, я почти перестал думать о внезапно свалившейся на меня тишине. Не мудрено, ведь нет сил не думать о назойливых звуках, которые так и льются на тебя ежедневно, но когда раздражающий фактор исчезает – настолько быстро привыкаешь к хорошему, словно так было всегда! Я даже несколько раз позволял себе слабость – вспоминал симпатичную незнакомку, ловил себя на мысли, что не прочь бы встретить её опять. Будь я помоложе – мог бы, конечно, совершить рейд по квартирам – не так их и много в нашем подъезде. Большие глаза и сочные губы так въелись в сознание, что я мог бы без труда описать женщину в мельчайших подробностях и кто-то из соседей обязательно признал бы её, даже если она не живёт в нашем доме, а просто к кому-то приходила. Но что-то меня останавливало от этого мальчишеского поступка: может, нежелание общаться с соседями, возможно, старый неудачный брак, скорее всего – обыкновенная лень. В общем, я предпочитал пока греть незнакомку только в своём сердце, удивляясь, что я вообще был способен греть там хоть кого-нибудь.       Так пролетела еще одна рабочая неделя. В следующую пятницу за окном вьюжило. Еле добрался домой, машина чихала и фыркала всю дорогу, и, боясь застрять где-то в пути, я не заехал в супермаркет, а дома из съестного остались только пельмени, которые за годы холостяцкой жизни так уж приелись, скоты, да еще и выпивка кончилась. Я рухнул на диван, не принимая душа, и ещё не успел щелкнуть пультом от телевизора, как услышал явное, очень тихое «кис-кис-кис».       Этот зов я не мог спутать, ни с чем не мог спутать! Ошпаренный, я вскочил, но больше, как ни прислушивался, не мог услышать ни звука. Нет, нет, только не это!!! Две недели отдыха и опять годы мучений?! Не вынесу... Пока я вслушивался в звенящую тишь, вскипели пельмени и залили со зловещим шипением конфорку. Чертыхаясь, я ринулся на кухню. Уже отмывая плиту, услышал ещё один звук: наверху перебирались кастрюли. Большая кастрюля, в неё можно было бы лупить, как в барабан. К счастью, старая маразматичка до этого еще не додумалась. Маленький котелок загудел чугунным тяжёлым боком. Наконец, старуха, видимо, нашла, что искала, и перестала греметь посудой.       Совершенно без аппетита я принялся за безвкусные пельмени. Ну, что ж, глупо было полагать, что бабка просто исчезла как по мановению волшебной палочки. Вероятно, была в долгом отъезде. Вот, стерва! На меня опять накатила волна ненависти. Да какая волна? Меня окатило гигантское цунами. В самом поганом настроении, совершенно разбитый, я побрел спать в надежде, что старухе завтра не вздумается после долгого отсутствия пылесосить в семь утра.       ***       В дверь звонили. Долго. Настойчиво. Я сполз с кровати. Ну кого, кого ко мне принесло в такую рань?! У кого-то в 10 утра, может, уже второй завтрак, а я на выходных отсыпаюсь, и баста! Пока я почесывал задницу, в надежде, что непрошенный гость уберется восвояси ещё до того, как я доберусь до входной двери, звонить, и в самом деле, перестали. Но вместо этого начали стучать! Да еще и так назойливо! Закипая от негодования и утверждаясь в мысли, что выскажу сейчас немало нахальным утренним визитерам, я набросил халат и злобно рявкнул через дверь:       - Кто?!       - Откройте. Полиция!       - Чего?! – может, не расслышал.       - Полиция!       Нет, не показалось.       - Я не вызывал полицию... – только и успел пробормотать я, проворачивая ключ в замке. Хоть и был я неслабым сорокалетний мужиком, но, соблюдая осторожность, цепочку не снял.       На площадке стояло двое парней, один из них – который постарше, смотрел на меня крайне угрюмо и исподлобья, второй – помоложе, стоял за плечом товарища с довольно безучастным выражением на лице.       - Удостоверения не предъявите? – сразу же спросил я, не имея пока желания открывать дверь нараспашку. Молодой полицейский довольно охотно полез в карман куртки, второй тоже достал свои «корочки», правда, с такой гримасой, словно я ему должен много денег и уже очень долго не отдаю.       Никогда не имел представления, как может выглядеть поддельная полицейская «ксива», да и с настоящими документами стражей порядка тоже никогда не сталкивался. Но документы, как будто, не были похожими на липу. Я открыл дверь, и полицейские с хрустом ввалились в прихожую.       - Даже если бы Вы решили нас не впускать, мы все равно вошли бы! – тут же заявил полицейский постарше; его губы кривила то ли улыбка, то ли гримаса отвращения – я не мог понять. Но каждое слово, которым он стегал меня, он произносил с таким наслаждением, будто читал смертный приговор заклятому врагу. – Одевайтесь и проедем в отделение. Ознакомьтесь с документами на Ваше задержание. Вы обвиняетесь в непредумышленном нанесении тяжких телесных повреждений.       Я с трудом верил в то, что услышал, и ничего не мог разобрать в бумажках, которые тыкал мне в нос молодой полицейский. В голове хаотично мелькали события прошедшей недели. Это вообще что происходит-то?!       - Погодите, погодите! – хоть я и холодел от макушки до пят, но все ещё теплилась надежда, что это какая-то ошибка! Или глупый розыгрыш. – Но я... Я ничего никому не наносил! – запротестовал я. – И вообще, что значит – непредумышленное нанесение тяжких телесных повреждений? Это что, по-вашему, я кого-то избил, но не нарочно? Да и не избивал я никого!       - Не обязательно для этого бить. Но за все свои поступки надо отвечать. – Назидательно ответил мне на это полицейский постарше, продолжая так победоносно усмехаться, будто вершил дело всей своей жизни, задерживая меня. – Вам все объяснят в отделении.       - Стоп, стоп! Никуда я не поеду, пока не совершу звонок. Я имею право на звонок.       - Я тебе по зубам позвоню, если начнешь дурить. – Оскалился молодой страж порядка, вдруг переходя на «ты». А взгляд его и без того враждебно настроенного товарища и вовсе превратился в арктический лёд.       - Голливуда насмотрелся, дядя? Звонок ему подавай! Бегом одевай подштанники, иначе с голой задницей будешь в обезьяннике сидеть!       Второй полицейский, продолжая сверлить меня ледяным взглядом, правда, остановил товарища:       - Да пусть позвонит. Кому звонить-то собрался?       Я начал хаотично перебирать в голове возможные варианты. И в самом деле, кому звонить? Что делать? Кого просить о помощи?       Несколько минут у меня ушло на размышления, кому бы позвонить. Друзей у меня нет. Приятелей разного рода – хоть отбавляй, попить пива в баре – пожалуйста, снять на пляже девочек – нет проблем, оттянуться в сауне – куча желающих! Только вряд ли хоть кто-то из них мог бы мне сейчас помочь. Настоящих, надёжных товарищей, готовых протянуть руку помощи в любую секунду дня и ночи – у меня нет, и не было никогда, а все потому, что я никогда в таких людях не нуждался. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный момент я пожалею об этом. Звонить бывшей – бесполезно, эта сучка только порадуется моим неприятностям. Сыну, что ли, позвонить? Вряд ли этот малолетний сорванец каким-то образом сможет решить мои проблемы….       Когда менты уже начали нервно топтаться и поторапливать меня, я решился позвонить начальнику, все равно других вариантов нет, да и надо предупредить, что я могу не появиться в понедельник на работе – вдруг это недоразумение растянется во времени.       Отзвучало, наверное, не меньше десяти гудков, и я уже решил, что начальник не снимет трубку. Но вот мобильник слабо откликнулся вибрацией, фиксируя соединение, и сонный голос в трубке неразборчиво пробормотал "Алло".       - Михалыч... Э... Доброе утро! Простите, что тревожу в ранний час... – никогда не умел говорить с начальством.       - Короче, Склифосовский! – пробасил он в ответ на мое блеяние.       - Михалыч, у меня тут возникли некоторые проблемы...       - Что опять? Отпуск не дам, даже не пытайся...       - Да нет, у меня, кажется, проблемы с законом...       В трубке воцарилась тишина, начальство спросонья, видимо, туго соображало. Я хотел было повторить, но трубка вдруг разразилась смехом:       - Мне уже искать тебе замену?       - Что-о?! Михалыч, нет, Вы не так поняли... Мне бы... Я хотел... – осекся.       Михалыч был, конечно, мужиком понятливым, но принципиальным. И за что он так меня невзлюбил – мне было неведомо. Наверное, это была взаимная глубокая антипатия – только и всего. Я понимал, чего сейчас ждал от меня мой шеф – чтоб я попросил его о помощи. Попросил. Он, конечно, сразу понял, что мне нужна помощь. Но ждал этих слов именно от меня. А я... Мои челюсти стиснулись так, что я испугался, как бы не стереть зубы в порошок. Я тоже не мог произнести эту фразу, просьбу о помощи, которая означала бы мою безоговорочную капитуляцию перед начальником. И оттого я молчал. И он молчал. Я не видел его наглую рожу, но противного сопения было вполне достаточно для того, чтоб я так и не решился переселить себя.       - Так что хотел-то? – первым, все-таки, нарушил напряжённую тишину Михалыч.       «Пожалуйста, помогите!» – и это все, что я должен был сказать. Но вместо этого из моего горла вырвалось только бессильное шипение:       - Ничего!..       - Прогуляешь больше трёх дней – уволю. – Короткие гудки.       Мне стоило больших усилий не приложить телефон о стену.       - Наговорился? – полицейский самодовольно скалился.       - Я так понимаю, здесь мне ничего не объяснят? – слабо выдохнул я, понимая, что помощи ждать не от кого и потому придется – хочешь – не хочешь, но сдаться властям, хотя мне в голову не пришло ни единой здравой мысли о том, что же я умудрился натворить и до сих пор даже не подозреваю об этом.       Страж порядка не снизошел до ответа и только покачал головой.       - Хорошо, поехали в участок, – еще раз глубоко выдохнул я, – дайте только одеться.       На удивление, со мной обращались нормально. И по дороге, и в отделении. Не грубили, не оскорбляли, не унижали. Никогда не имел дела с полицией, в суд приходил раз в жизни – на развод с супругой. Но постсоветские фильмы укоренили в сознании стереотип, что полиция должна быть жестокой и всенепременно отбить почки, ну, или, на худой конец, набить хотя бы морду. Однако, ничего неприятного не происходило, если не учитывать то глобальное обстоятельство, что меня везли в отделение полиции в качестве задержанного, что само по себе уже неприятность. Меня транспортировали даже без наручников и были довольно вежливыми. Хотя, более подходящее слово, пожалуй, – бесстрастными. Никто не испытывал ко мне отвращения, повальной жалости к своей персоне я тоже ни у кого не вызвал; всем, по большому счету, было все равно: кто я такой, что за человек, и почему попал в эту передрягу. Из общего числа бесстрастных стражей порядка, выбивался, пожалуй, только один из двух полицейских, производивших мое задержание, который с самого начала был настроен по отношению ко мне донельзя агрессивно. В каком месте я умудрился перейти ему дорогу, кому нанёс неумышленные телесные повреждения – я даже не догадывался, и это угнетало больше всего. Не скажу, чтобы терял сознание от волнения, но меня, честно признаться, немного подтрясывало.       В камере оказалось плохое освещение, было холодно, грязные деревянные лавки... Или нары, или чёрт его знает что! Я пожалел, что надел на футболку только один свитер. Больше всего омрачало моё нахождение в участке наличие в камере соседа – какого-то вонючего бомжары, спящего на одной из лавок. Я немного потоптался у маленького, забранного густой решёткой окна. Ноги отчего-то гудели, может, подкашивались от волнения, с которым я мужественно пытался справиться, потому пришлось сесть на противоположную от бомжа лавку. На часы я старался не смотреть, потому как понимал, что сижу здесь совсем недолго, но каждая минута растягивалась как растопленная солнцем жевательная резинка и превращалась чуть ли не в вечность.       Именно о жарком солнце мне очень хотелось сейчас думать. Так создавалась хоть какая-то иллюзия тепла, потому как замерзать в этой темной мерзкой камере я начал очень скоро. Не хватало ещё воспаления лёгких! Интересно, сколько часов нужно мерзнуть, чтоб подхватить его? А в тюрьме – так там вообще туберкулёз!       Фантазия, хоть я особым воображением вроде и не обладал, все же, ярко нарисовала мне неприятную картину моего пребывания где-то в исправительной колонии. Почему-то пришло в голову, что она непременно должна быть в сибирских глубинах, и поэтому тепла и солнца мне не видать долгие годы... Картина, где я, больной туберкулезом и харкающий кровью, рою мерзлую землю сибирской целины, вырисовалась так ярко, что мне стало себя безумно жаль. Аж в носу защемило. Внезапный пьяный рык полуспящего бомжа стряхнул с меня видение моего возможного альтернативного будущего и вернул в реальность. И чего это я раскисаю?! Я не совершал преступления! Буду стоять на этом до последнего при любых обвинениях. У меня нет хороших знакомых-адвокатов, но достаточно денег, чтобы нанять незнакомого, но хорошего. Ну, оштрафуют меня. Или дадут пару лет условно. Какая к черту колония в Сибири?! Меньше надо Солженицына читать!       Я вскочил и решил делать зарядку, пока не согреюсь. С колонией мой мозг, конечно, перегнул, но вот воспаление лёгких в промозглой камере – штука вполне реальная, потому – скорее согреться! Знать бы еще, в чем меня обвиняют?       За выполнением упражнения «мельница» меня застал угрюмый полицейский, у которого я вызвал антипатию, как только открыл ему дверь своей квартиры.       - Пойдем на допрос... – пробасил он, сверкнув чёрными глазами из-под косматых бровей.       

Допрашивать меня принялись в более светлом помещении, разделённом вдоль густой решёткой. Меня втиснули в пространство за решёткой, я, благодаря судьбу, что хотя бы не скован наручниками, уселся на такую же скамью, какая была в предыдущей камере. Напротив, за небольшим письменным столом, расположился полицейский с диктофоном и бумагами.       «Чем же я ему так не нравлюсь?» – подумал я, осматриваясь.       В комнате было очень неопрятно: засаленные стены, клочки пыли на полу, какие-то пятна на столе и лавках. Похоже, что здесь не убирали никогда.       - Итак, начнём! – прокашлялся мой визави.       Я ещё подумал: как странно, что задержал меня и допрашивает один и тот же человек! По идее, задерживают патрульные, или кто-то еще, рангом пониже, а допрашивает – следователь. Я не был в этом уверен, но мне всегда казалось, что должно быть именно так. Может, конечно, кадров у них сейчас не хватает... Я не смог развить мысль, потому как мне начали задавать совершенно дурацкие вопросы, ответы на которых были очевидны: фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес... Как мне объяснили, для начала нужно установить мою личность. Я отвечал не очень охотно, чем страшно бесил своего оппонента. А меня бесили эти глупые вопросы. Сначала приволакивают в участок, а потом личность устанавливают! Может, я и не я вовсе! Но приходилось отвечать, потому как не особо хотелось злить стража порядка, и так настроенного по отношению ко мне агрессивно.       После того, как мою личность, вроде бы, установили, последовал не менее глупый и бессмысленный вопрос: что я делал такого-то числа в такое-то время.       Я совершенно искренне недоуменно вытаращился на полицейского и честно, хоть и немного с раздражением, ответил:       - Не помню.       - Советую напрячь извилины! – мужчина постучал ручкой по столешнице. – От твоей памяти сейчас зависит очень многое, в первую очередь, твоя свобода!       Вот ещё! Что за заявления? Не помню я, чёрт бы вас подрал!       Я пожал плечами, соображая, когда страж порядка перешёл со мной на «ты». Кажется, он на «вы» со мной и не был. -       Я не помню, что вчера было, а Вы меня пытаете, где я был почти 2 недели назад!       - Отчего не помнишь? Спиртным злоупотребляем?       - Нет, конечно! Причем здесь это?! Мой мозг не фиксирует ненужную мне информацию! – я начал понемногу закипать.       - Ты же помнишь, что наш разговор записывается? И ты должен говорить только правду? – полицейский тоже раздражался параллельно со мной, а если учитывать, что он с самого начала был агрессивно настроен, то сейчас его грубый бас начинал уже скрываться на крик.       Я только кивнул. Мужчина взял себя в руки и немного спокойнее продолжил:       - Ладно, освежим тебе память. Это выходной. Ты, скорее всего, как и все в тот день, сидишь дома, потому что погода – собаку на улицу не выгонишь. Гололедица.       В памяти шевельнулась здравая мысль, а в животе – очень нехороший холодок. Помнится мне, такой точно холодок я чувствовал, будучи еще подростком, когда, стоя на краю крыши соседского гаража, смотрел вниз, готовясь к прыжку на рядом стоящий гараж, до которого пару метров – не меньше. Неверное движение тогда – и сломанная конечность обеспечена. Неверное слово сейчас – и я уже по ту сторону закона.       - Допустим, я вспомнил, это была суббота. – Начал я. – Но что это меняет? Мы могли бы и так посмотреть, что это суббота, по календарю, и незачем было выжимать эту информацию из меня.       - О, мне нужна совсем другая информация. И ты сидел весь день дома, совсем не выходил на улицу? Правду, ты помнишь, ты должен говорит правду!       - А что тут врать-то?! Суббота – это очевидный факт. Как будто, если я скажу – пятница или воскресенье, то эта суббота перестанет быть субботой! И гололедица, наверное, была, потому что весь январь – то вьюга, то гололедица, то вместе и то, и другое! – я презрительно поморщился, пытаясь принять как можно более безразличный вид. – Нет, я не сидел в этот день дома. Потому что ни одного дня не сижу дома безвылазно. По будням – работа, а на выходных – да, зимой особенно, протираю штаны дома. Но надо же мне, холостяку, делать хоть какие-то запасы. Суббота... Хм... В супермаркет выходил... По воскресеньям ко мне приезжает сын, мы с ним бывает, гуляем, или пьём кофе у меня. Потому в субботу я обычно иду в супермаркет. Или гуляю, если есть время заехать туда в пятницу... Ну, наверное, так. Более конкретно вряд ли что-то вспомню! – я развел руками, чтоб стало ясно: больше ничего толкового я не скажу.       - Гололедица. Очень сильная. Дождь и ледяная жижа под ногами. – Повторил полицейский с нажимом. – Подумай ещё.       И тут – словно перед глазами вспыхнул на мгновение яркий свет; погас, но успел осветить воспоминания, ушедшие в сумрак за ненадобностью. Я вспомнил, конечно! Это именно тот день, когда я был зол на весь мир сам того не зная, отчего, тот день, когда повстречал у подъезда незнакомку, что так запала в душу, тот день, когда сорвал с квартиры ненавистной соседки цифры... Да, в тот день была совершенно невыносимая погода.       - Я прогулялся... Немного... – прошептал я. – Совсем недолго! И никого даже не встречал! И даже в супермаркет не ходил. Мне как раз позвонил сын и сообщил, что не приедет, вот я и не пошёл даже за продуктами. Тем более, по такой погоде! Вот и всё! Ума не приложу, кого я мог избить в тот день и не запомнить!       - Никто не говорил, что ты бил. Но вред можно причинить и по-другому.       Мне все больше начинал надоедать этот бессмысленный допрос. Я не понимал, в чем моя вина, полицейский напрямую этого не говорил. Хотел, вероятно, чтоб я сам признался. Но признаваться мне было не в чем, разве что в мелком хулиганстве по отношению к мерзкой бабке сверху. Я даже усмехнулся, вспомнив это, но вслух твёрдо заявил:       - Ничего я никому не причинял.       - Да что ты?! – мой оппонент резко встал. – Просто так вышел из квартиры, спустился вниз, прогулялся, и поднялся наверх?!       - Да. – В этот момент я, наверное, совсем уж по-идиотски моргал, но был твёрд, как гранит.       - Пока не поздно, можешь изменить показания... – прошипел полицейский. – Чистосердечное признание...       - Знаю, знаю, – я перебил его, – но признаваться мне не в чем.       Мужчина грохнул кулаком по столу и шумно выдохнул:       - Хорошо, раз память у тебя, все же, отшибло, спросим по-другому: а не ты ли это сорвал цифры с входной двери у твоей соседки сверху?       Холодок внизу живота расплеснулся по всему телу и застыл. Я вытаращился, стараясь не выдавать паники. Несомненно, это какая-то игра! Причем тут эта дрянная бабка?!       Розыгрыш. Чей-то хорошо разыгранный спектакль. Никто не мог увидеть, как я это делаю. В подъезде не было никого, а у обеих квартир как раз нет на двери глазков. Бывает такое, что люди не хотят делать глазки. Может, боятся, или экономят, или ещё что – нет их, и не было на квартирах этажом выше моего. Были б глазки, я б, может, и не решился на эту выходку с цифрами. Но откуда тогда он знает?... Нет, совпадение какое-то... А мне лучше всего стоять на своём, раз уж начал одно гнуть.       - Нет, не я! – мой голос отчего-то резко осип, и мне оставалось только надеяться, что эта осиплость не выдала моего вранья. Так, главное – говорить спокойно, не жестикулировать и не трогать руками лицо – тогда я ничем себя не выдам.       - Ладно! – согласился полицейский, всем своим видом, однако, демонстрируя, что недоволен моим ответом. – Тогда рассказываю дальше. Твоя соседка сверху как раз ждала гостей. Гостей издалека. Гостей, которые не могли позвонить, потому что мобильные имеют свойство разряжаться. И вот, она, закончив уборку в квартире, вышла вынести мусор! И вдруг обнаружила, что на её квартире нет цифр! Конечно, тебе сейчас хочется цинично заметить, что на соседней квартире цифры были, и гости могли бы спокойно высчитать недостающий номер. Но у твоей соседки – безудержная тяга к порядку. Знаешь, есть такое вполне нормальное женское чувство. И отсутствие цифр показалось женщине вопиющим несчастьем. Благо – строительный магазин, где их можно купить – практически через дорогу. Вот она и бросилась туда! Только вот погода была мерзкая. Гололедица. Улавливаешь суть?       Я, честно говоря, ничего не улавливал. Действия бабки в этой ситуации – как по мне – только подтверждали лишний раз, что по ней плачет психушка.       - Подумаешь – несчастье! – лениво бросил я.       Никогда бы не подумал, что эта фраза так взбеленит полицейского. Я хотел было добавить, что старым женщинам противопоказано гулять в такую погоду, но промолчал, увидев, как шея моего оппонента покрылась красными пятнами.       - Разрешишь продолжить? – съязвил он и, не дожидаясь моего ответа, продолжил. – Так вот, женщина не учла, что погода за окном будет столь отвратительной и даже опасной. Она шла не быстро, но дорога была слишком скользкой. Результат – она упала. Сотрясение мозга, обширная гематома. И не известно, какие бы ещё были последствия, если бы она пролежала без сознания в ледяной жиже за углом строительного магазинчика хотя бы пол часа! Благо, она упала как раз тогда, когда мимо проезжала полицейская машина, за рулём которой был я!       Холодок внутри меня превратился в арктический лед. Как будто я сам грохнулся в ледяную жижу в тот день, и лежу в ней до сих пор! Так вот, значит, в чем дело! Эта гадкая бабища решила меня в кутузку упечь! Не на того напали! Ты смотри – какие причинно-следственные связи установили!       - С ума сойти! – вырвалось у меня. – Эта стерва меня оклеветала! Ничего я с её дрянными цифрами не делал!       Лицо стража порядка стало сплошь красным.       - Тебя манерам кто учил вообще? – процедил он. – Хорошо. Я спрашиваю последний раз: ты сорвал цифры?       - Нет.       Решётка, которая служила дверью в нашу комнату, с лязгом отворилась, и второй полицейский, принимавший участие в моём задержании, вошёл с небольшим портативным телевизором в руках. Несколько минут они молча колдовали с ним и флешкой. Потом повернули ко мне экран. Я смотрел. Одновременно с этим полицейский говорил. А я вдруг понял, что мой арктический лёд превратился в вечную мерзлоту. Мне демонстрировали ролик с камеры видеонаблюдения.       - Ты был так настойчив и твёрд в своих показаниях, что я, может, и поверил бы тебе, если б твое преступное деяние не запечатлела скрытая камера. Неожиданно, правда? Тебя опознали все соседи, не только хозяйка квартиры. И готовы дать показания на суде.       Я молчал. Сказать мне было нечего, по большому счету оттого, что я не мог поверить в происходящее. Когда второй блюститель порядка удалился вместе с телевизором и компрометирующим видео, я прошептал:       - Вы не сможете превратить мелкое хулиганство в тяжкие телесные...       Полицейский гнусаво расхохотался, выключил диктофон, а потом очень вкрадчиво так заговорил:       - Забыл, где мы с тобой живём? Для того, чтоб повесить на тебя тяжкие телесные, у меня есть прекрасный козырь, имя которому – коррупция. Я сделаю все, чтоб выпить из тебя максимум крови. Несчастная женщина провела в больнице почти две недели, и до сих пор не может прийти в себя! За все свои поступки нужно отвечать по заслугам! Не понимаю твоей ненависти к ней. Что плохого она тебе сделала?!       - Что плохого? Да она уже не первый год мне жизнь отравляет! Вечно пылесосит. Гремит кастрюлями и крышкой унитаза. И топает, как слон!       - Хм, понятно. Она ещё что-нибудь делает?       - Мебель двигает, музыку слушает...       - Просто живёт.       - Что?!       - Я понял, ты ненавидишь её просто за то, что она живёт!       -Прошу заметить, надо мной живёт. И каждый звук из её квартиры...       - Все, все, я все понял! Только вот зачем ты трогал её цифры, зачем оторвал их?       - Потому что она сумасшедшая!       Лицо полицейского стало багровым. Казалось, оно уже не сможет приобрести более насыщенный красный оттенок. Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что подпрыгнули все предметы на нём: диктофон, блокнот, ручка.       - Ещё раз скажешь гадость в её адрес – пеняй на себя!       - Ты её сын, что ли, или внук? – не смог смолчать я, и тут же смог удостовериться, что у красного, оказывается, есть ещё более тёмные оттенки, а у ярости – просто безграничные возможности.       Полицейский бросился ко мне, и спасло меня лишь то, что между нами были стальные прутья решетки. Я инстинктивно отпрянул к противоположной стене своей тесной камеры и закрыл голову руками. И чего он так взбеленился?       Мужчина, на моё счастье, смог взять себя в руки.       - Я погляжу, ты так остроумен... – процедил он, сжимая кулаки на решётке. – Посиди, подумай о том, как ты был неправ и что тебя в связи с этим ждет. А если ещё будешь вякать не по делу – советую и о завещании подумать.       Мужчина удалился. Я остался наедине с собой и своими мыслями. Вот это влип так влип – ничего не скажешь. Конечно, у всех наших поступков есть причины и есть последствия. И сделать гадость мерзкой бабке у меня были более, чем веские причины. Но кто бы мог подумать, что будут такие последствия?!       Я старался убедить себя: ситуация настолько абсурдна, что на суде просто обязаны меня оправдать. С другой стороны, пугали слова заядлого полицейского, который всерьёз решил мне насолить во что бы то ни стало. Далась же ему эта бабка! Подумаешь, старуха грохнулась в гололедицу. Нечего таскать свои старые кости, раз на ногах стоять не можешь! Ненависть к старой ведьме и полицейскому борцу за справедливость начала булькать и клокотать во мне. Я вскочил и начал метаться по камере, правда, размеры её не особо позволяли взаправду метаться, но нужно же было хоть немного дать волю чувствам, чтоб совсем не свихнуться. Когда ярость во мне подулеглась, я опять сел и охватил голову руками. Не обратил внимания, в котором часу меня оставили одного, а как долго я метался, проклиная всех на свете и свой ребяческий поступок – одному Богу осталось известно.       Возвращение стража порядка заставило поднять голову. Впервые за все время он заговорил со мной не грубо, и даже не безразлично, а как-то мягко, словно и не он вовсе угрожал мне не так давно справедливым возмездием. И хотя говорил он мне далеко не самые ласковые слова, но в голосе его перестала звенеть сталь, а появился мягкий бархат:       - К тебе посетитель. Я буду за дверью. И учти – позволишь себе грубость - я об этом узнаю и потом не досчитаешься зубов.       Я даже не знал, что ответить. Мало того, что меня удивила резкая смена отношения, так ещё и посетитель?! Я же никому, кроме шефа, не успел сообщить о постигшем меня несчастье, а он вряд ли попрется ко мне в отделение!       Я не успел додумать. Потому что вошла ОНА.       ТА САМАЯ женщина, которую я встретил у подъезда в ТОТ САМЫЙ день, и которая все никак не шла мне из головы. Ещё в тот день мне показалось, что она поздоровалась со мной с опаской. Сейчас же она вовсе глядела на меня так, будто я необузданный псих. От неожиданности и недоумения я резко вскочил и едва не упал не решётку. Мне удалось удержаться в вертикальном положении, но стальные прутья громко лязгнули. Женщина вздрогнула и не заметил бы этого, пожалуй, только слепой. Полицейский заботливо взял её под локоть:       - Не бойся, он взаперти. Он не обидит тебя. И никого никогда больше не обидит.       Женщина кивнула:       - Я не боюсь, я просто не ожидала такого громкого звука, можешь оставить нас наедине?       - Хорошо. Если что-то не так – зови, я – за дверью!       Как только мужчина скрылся из виду, женщина тихо поздоровалась со мной. Её голос дрожал. Явно соврала, что не боится. Но чего меня бояться-то?! Моё удивление все росло. Но пока я смотрел на эту прелестную незнакомку, моё сердце билось громко и часто, и я даже забывал помнить о том, что я вообще-то сижу за решеткой.       -Здравствуйте! – ответил я на её приветствие и попытался просунуть голову между прутьями. Мне это не удалось, и потому пришлось ограничиться лишь тем, что я утопил в решётке своё лицо, чтоб создалась иллюзия, будто нас не разделяет сейчас тонкая, но такая прочная стальная паутина.       - Вы пришли ко мне?! – меня переполняли столь светлые чувства, что я даже позволил себе задохнуться от радости. - Как Вы узнали, что я здесь?!       Женщина, которая, как будто двинулась ко мне, опять замерла. Её и без того огромные глаза округлились и стали ещё больше.       - Ничего не понимаю... Вам разве ещё не рассказали? – пробормотала она.       - О чем?.. – рассеянно переспросил я, ибо мысли мои сейчас были заняты только бездонными глазами напротив.       - Разве Вам не сказали, почему Вы здесь?       - Ах, это! Рассказали... Все из-за этой мерзкой старухи... Но как оказались здесь Вы?       Женщина ответила мне вопросом на вопрос:       - Какой старухи? – вопрос был задан резко, даже немного с нажимом, это стряхнуло с меня манящее волшебство очаровательных глаз, так скромно, но умело подчеркнутых какими-то особыми женскими штучками.       - Ну как, какой? Я угодил сюда из-за старухи, которая расшибла голову.       Брови женщины непроизвольно подпрыгнули вверх:        - Простите, но о какой старухе Вы говорите?       - О, Господи... – я вздохнул. – Это Вы же, наверное, не знаете, почему я здесь!       - Ну почему же? Знаю. Из-за меня.       Теперь подпрыгнули мои брови:       - Стоп, стоп. Ничего не пойму. У нас не диалог, а какой-то фарс выходит. Давайте разберёмся.       - С удовольствием. Я начну?       - О, нет, позвольте, я. Раз уж начал рассказ... Я по своей глупости, отчасти – ведомый отчаяньем и ненавистью к своей неугомонной шумной соседке сверху – мерзкой старушенции лет семидесяти, сорвал с её квартиры цифры. На мое несчастье, случилось это в тот день, когда была страшная гололедица. А эта карга отправилась в тот же день в магазин за новыми цифрами, упала на дорога и ушибла голову! И теперь менты шьют мне... О, простите! Полиция обвиняет меня в причинении тяжких телесных повреждений моей соседке сверху...       Пока я говорил, брови моей собеседницы уползли так высоко, что скрылись под чёлкой. А глаза, занимавшие и без того пол-лица, заняли теперь его целиком: челка и глаза – вот и все лицо.       - Спасибо за подробное разъяснение... – прошептала моя прекрасная незнакомка. – Только мне придётся внести небольшую поправку – Ваша соседка, которой Вы сорвали с двери цифры, и которая получила сотрясение мозга, упав на скользкой дороге – я.       - Что… Что?! – я навалился на решетку всем телом. – Вы шутите? Издеваетесь, да? Женщина испуганно отпрыгнула от меня и быстро-быстро заговорила:       - Что я Вам плохого сделала? За что Вы меня так ненавидите? Каждый день лупите, лупите по батареям! Вам делать, что ли, нечего? А теперь ещё цифры эти! А они Вам чем помешали?       В ее глазах заблестели слезы.       - Ну что Вы! Я Вас вовсе не ненавижу! – я поспешил исправить положение, помня угрозы сурового полицейского: если она разрыдается – не досчитаюсь зубов, как пить дать! – О чем Вы? Меня достала бабка сверху, Вы не при чем!       - Да нет никакой бабки! – по её щеке все-таки скатилась слеза.       - Не плачьте, не плачьте! – я протянул к ней руку через решетку, но она ещё сильнее вжалась в противоположную от меня стену. – Прошу Вас, я Вас не обижу! Я просто потрясён услышанным! Я не ослышался, Вы – моя соседка сверху?!       - Да.       - Но ведь бабка... Чёрт, ну была же бабка!       - Была.       - Фух, значит, была, а я думал, что спятил. Вы переехали к ней недавно?       - Два года назад.       Это была какая-то камера пыток, где за прошедший час на меня вылилось столько информации, что было бы, пожалуй, гораздо лучше, если б за этот час меня каждую минуту окатывали ведром ледяной воды.       - Вы живёте надо мной два года?! Целых два года?!       - Да. Уже даже целый месяц третьего года. Я переехала в канун Рождества.       - Но бабка?..       Я уселся на скамью и сдавил пальцами виски, чтобы сосредоточиться.       - Это моя двоюродная бабушка. Пенсия такая, что трудно оплатить трешку. А мне в моей однушке стало тесно. Вот мы и поменялись. В благодарность за такой щедрый обмен, я помогают теперь бабушке материально, но... это сейчас не важно! Да, я живу над Вами два года.       - Выходит, это Вы два года пылесосите, зовете кошачью свору, роняете посуду и двигаете мебель?       - Я. Только я, и никто другой. Уборкой, на самом деле, занимаюсь часто, потому что у меня аллергия на бытовую пыль. Хоть пару дней не сделаю влажную уборку – и уже имею распухший нос и вынуждена глотать антигистаминные! Мебель не двигаю, не знаю, что Вам слышится, но у меня дома очень много тропических растений в больших вазонах – они помогают мне бороться за чистый воздух в квартире, мне приходится их двигать, чтобы протирать полы. Кастрюли иногда роняю – сказывается детская травма – открытый перелом кисти. Травма, конечно, очень старая, но я теперь иногда теряю контроль над рукой. Однажды полную кастрюлю борща пролила, благо – не горячего. А кот у меня всего один. Правда, мейн-кун и весу в этом гиганте двенадцать кило и оттого он топает, как слон, когда бежит на кормёжку... Боже, зачем я это Вам рассказываю?..       Я боялся прервать её. Когда она начала рассказывать, она начала и успокаиваться – не хотелось прервать этот нестабильный процесс.       - Говорите, говорите! Ведь Ваши слова очень многое объясняют. Теперь мне понятен и Ваш музыкальный вкус. Одного не пойму – как я целых два года не замечал, что надо мной живёте Вы, а не старушенция?!       - Этого я Вам не подскажу. Ответ Вы должны найти в себе сами.       Мы разом замолчали. Повисла столь гнетущая тишина, настолько совершенная, что я даже смог различить, как едва слышно хрустнули тонкие женские пальцы под чудовищным напором волнения их владелицы.       Первой нарушила молчание моя собеседница. Мне, по большому счету, сказать было нечего. От шока притупились все чувства, улеглась ярость, рассеялась ненависть, даже удивление прошло, будто это вовсе не оно одолело меня всего несколько минут назад сверх всякой меры.       - Так вот, зачем я пришла... – робко продолжила женщина. – Полицейский, который Вас задержал. Юрий. Его имя Юрий. Он сидел в той машине, которая как раз проезжала мимо меня в момент моего феерично-трагического падения.       Я завороженно слушал.       - Простите, что перебиваю, Вы случайно, не писательница?       - Я любитель. Но не в этом дело. Прошу Вас, выслушайте, я так взволнованна, что говорю с большим трудом, ещё и от травмы не совсем отошла, потому мой рассказ будет более-менее связным, если Вы меня не будете сбивать с мысли! Мне несказанно повезло, что в той машине был именно Юрий. Он вызвал скорую, он поехал со мной в больницу, он пытался разыскать моих родственников, но кроме бабули, в этом городе никто из моих родных не проживает. Все за много километров отсюда. Разумеется, бабулю он тревожить не стал, зачем пожилой женщине лишние треволнения? Да и никто из родных не приехал бы раньше, чем через трое суток. У меня есть хорошие друзья, но Юрий не знал их имён, и кого из своих друзей в контакте я могу назвать настоящими. Потому он взял заботу обо мне на себя. Он кормил кота, поливал цветы, пока я валялась на больничной койке. Когда я пришла в себя, расспросил меня о том, что я делала на скользкой дороге в столь мерзкую погоду. Я еле-еле смогла кое-что рассказать, ибо голова болела зверски. Тогда Юрий провёл целое расследование, видимо, посмотрел записи с камеры наблюдения и вышел на Вас. Нашёл моих друзей, которых я так трепетно ждала...       Я подхватил фразу:       - Да-да, он рассказал мне о них, и почему Вы так сразу бросились восстанавливать утерянный номер квартиры. О, простите, я опять Вас перебил.       Женщина шумно выдохнула:       - Юрий – прекрасный человек. Он заботился обо мне все это время. И все потому... Я понимаю, что мы все слишком взрослы и прагматичны, чтоб верить в любовь с первого взгляда... Потому скажем так: Юрий почувствовал ко мне сильную симпатию, как только увидел. И поклялся отомстить моему обидчику. К сожалению, им стали Вы. Юрий подсунул мне заявление, которое я подписала как ни в чем не бывало, будучи ещё в полусознательном состоянии, не понимая, что я подписываю. И вот теперь Вы здесь и Вас обвиняют в нанесении мне телесных... В общем, сами знаете. Я тоже узнала об этом только сегодня, Юрий все рассказал мне уже после Вашего задержания. Я знаю, ему очень не понравится то, что я сейчас сделаю, но я не хочу, чтоб Вы из-за меня пострадали.       Я горько усмехнулся:       - И Вы, и я пострадали только из-за меня. Вы сейчас открыли мне глаза на очень многие вещи, жаль только, что так поздно.       - Ничего не поздно! – вспыхнула моя соседка сверху. Её бледноватые щеки залил яркий румянец. – В нашем УК есть прекрасная статья о примирении сторон. И я намерена написать заявление о нашем примирении. Юрий не сможет не принять его, хотя и будет в бешенстве от моего решения. Но я знаю – он слишком сейчас влюблен в меня, чтоб долго злиться. А я знаю, что я благодарна Вам за то, что Вы сделали. Иначе я никогда не познакомилась бы с Юрием. Можете не беспокоиться – Вас очень скоро отпустят, и Вы забудете сегодняшний день как страшный сон. Одного прошу – оставьте меня в покое.       Последняя фраза была произнесена ледяным тоном. Кроткий взгляд вдруг стал пронзительным. Все это время женщина говорила, словно прося, будто чувствуя себя виноватой за то, что я сел в эту камеру, хотя никто не был в этом виновен, кроме меня. Но последняя фраза расставила все точки над "i". Она просто пыталась быть дружелюбной, наверное, до последнего колеблясь: дать делу ход или пустить все вспять. Если бы я проявил агрессию – только усугубил бы ситуацию.       Но как я мог злиться на неё? Это была именно та женщина, которую я так хотел бы видеть рядом! Она была свободна и жила гораздо ближе, чем мог подумать мой ослиный мозг. А теперь – у неё роман с другим, и она очень благодарна МНЕ за это! И как себя назвать, если не последним кретином?! К тому же, она ненавидит меня за то, что я ненавидел её целых два года фактически за то, что она просто жила надо мной. Она имела на эту ненависть полнейшее моральное право.       - Спасибо... Простите... – слабо выдохнул я, ибо больше ничего путного в голову не шло.       Она вышла, не попрощавшись.       ***       В этот же вечер я уже был дома. Отделался легким испугом, как сказал Юрий, отпуская меня. Он так сверлил меня глазами, что я побаивался, как бы он не выхватил из кобуры свой пистолет и не всадил мне пулю в висок. Весь вечер я пил виски, подумывал об увольнении и о женщине сверху, женщине моей мечты, которую я потерял, ещё не успев обрести, и все благодаря тому, что я самодовольный, вечно злой на всех и вся напыщенный индюк.       Я жадно прислушивался к каждому звуку, доносящемуся сверху – к легким, едва слышным шагам ее изящных ножек, к ее ангельскому голосу, напевающему сегодня что-то из отечественных хитов восьмидесятых во время приготовления пищи. Я ходил из комнаты в комнату, ведомый звуками сверху, подливая себе в бокал новые порции «Белой лошади». На кухне раздался мелодичный звон – уронила вилку, видимо. Мое сердце, уже наполненное до краев горячительным напитком, больно сжалось от мысли, насколько, наверное, тяжело живется даме с поврежденной кистью, пусть даже и сломанной в глубоком детстве. Сам себе удивился – с каких пор это я стал жалеть представительниц прекрасного пола? Но к горлу каждый раз подкатывал противный ком, когда я вспоминал эту удивительную женщину – мою соседку сверху, и даже лошадка не помогала мне справиться с этой досадной болью.       По коридору аккурат над моей головой пробежал кот. Я закинул голову вверх, как будто это могло помочь мне узреть то, что происходило наверху. Какой, наверное, красавец, этот ее мейн-кун. Интересно, он рыжий? Они же только рыжие бывают, поди… Полез гуглить о мейн-кунах, лошадь уже порядком мешала читать быстро, но к концу вечера мне, все же, неслабо удалось расширить свои познания об этих представителях семейства кошачьих. Когда литр виски подошел к концу, я расплакался, как совершенно законченный идиот, и отослал сыну смс: «Помоги мне выбрать мейн-куна, пожалуйста».       Мой чрезвычайно озадаченный ребенок стоял у меня пороге следующим утром без предупреждения. В его взгляде читалось немое недоумение: «Бать, ты, часом, не сбрендил?» Я был немногословен, ибо голова после вчерашнего литра виски болела изрядно. Сын отвез меня в кошачий питомник. Мы отвалили за трехкилограммового котенка несколько тысяч. Потом еще больше тысячи потратили на различные примочки, которые шли в комплекте с пушистым зверем. Совершенно неразумные траты, учитывая, что я собирался уволиться. Но я не жалел ни о чем, весь сегодняшний день думая лишь о том, что именно этот день стоил всех предыдущих лет моего жалкого существования. Только сегодня я по-настоящему жил.       Немой вопрос не исчез из глаз моего сына даже к вечеру, но, уезжая, он признался, что сегодня был «настоящий родительский день». Мне опять захотелось или заплакать, или напиться до чертиков, или все разом, но запасы горячительного дома были исчерпаны. Мой новый, и, пожалуй, единственный, пока еще безымянный друг, осматривался в своем новом жилище. Следовало купить ему корма, судя по размерам, потреблять его эта зверюга будет немало.       Я отправился в ближайший супермаркет за кошачьей едой и человеческим пойлом. В алкогольном отделе, правда, вместо того, чтоб пополнить свои лошадиные запасы, вдруг взял в руки шампанское. Наверняка, моя соседка сверху не любит крепких напитков… Руки сами положили игристый напиток в корзину. Потом – ноги самостоятельно отправились в кондитерский отдел за пирожными. Откуда-то взялась в корзине и открытка с глупой надписью «Давайте дружить». Не удержался, и купил по акции бумажный пакет с рождественским рисунком. Уже на кассе я обнаружил, что виски так и не взял. Усмехнувшись про себя, махнул на это рукой, расплатился и отправился домой.       Пока открывал банку с кошачьим кормом, размышлял, стоит ли вручить ей пакет лично, или пока не устанавливать визуальный контакт – чтобы не спугнуть. Пока наблюдал, как пушистый зверь поглощает еду – сложил шампанское, пирожные и открытку в пакет.       Поднявшись наверх, оставил все под дверью, с силой нажал на звонок, и молнией метнулся на свою лестничную клетку. Я знал, что она дома, но должен был убедиться: взяла мой презент, а не выбросила в мусоропровод. Она была бы права, если бы поступила даже так некрасиво, но она этого не сделала – слишком уж она была интеллигентна для такого поступка. Спустя минуту, показавшуюся вечностью, она открыла дверь и вышла на площадку. Я не понимал, что происходит сверху, но в мусорку мой презент не отправился – это было понятно, и уже принесло мне определенное облегчение. Я вернулся к себе.       Спустя буквально десять минут послышался слабый, почти неразличимый стук в дверь. Я даже сразу решил, что мне это почудилось. Едва не получил инфаркт, пока бежал открывать. Уже снимая цепочку, подумал, вдруг этот ее Юрий расценил мой жест, как подкат, и теперь пришел бить мне морду. Что ж, поделом мне, тогда.       Но на пороге стояла она. Смущенно улыбалась. Ее волосы слегка золотились в свете тускловатого подъездного светильника.       - Я положила шампанское в холодильник, порезала фруктов и поставила чайник… – без приветствий доложила она, – не хотите ли присоединиться?