Ароматерапия

Элио задыхался. Ему так не хватало воздуха, свежего… Чистого, как вода в его тайном убежище. Лёгкого, как разговоры с отцом. Невесомого на плечах, как рубашка Оливера. Нет. И мысли Элио, и его воздух были пропитаны этим американским богом. Он задыхался. Было лето, была Италия, была музыка (и не просто музыка, а молодой Бах), но Элио больше не было. И комнаты Элио тоже больше не было. Потому что свою комнату он вызубрил, знал наизусть, определял не взглядом и даже уже не прикосновением, а одним лишь запахом. За столько однообразных лет (тех, которые идут сразу после однообразных вёсен), которые его комната в пошлой манере дешевой итальянской куртизантки отдавалась очередному коллеге отца, он научился под чужими яростными ароматами снова и снова находить, словно осторожный археолог, родной - комнатный = свой. И каждая зима только насыщала и укрепляла эту твердую основу. Еще прошлым летом ему показалось, что комната наконец перестала впитывать и решилась отдавать (будто настоящий итальянский поцелуй на прощание): коллега, уехавший тогда, надолго забрал с собой воспоминания о лете в виде осевшего повсюду запаха комнаты Элио. К тому же отбывший был так впечатлен, что успел еще раза четыре позвонить осенью отцу Элио, дабы заверить того, что в его квартире и голове все еще живы миражи знойной Италии. Тогда Элио подумал, что он наконец повзрослел, что он обрёл что-то полностью свое, индивидуальное, способное оседать на других, бережно хранящееся в его комнате. Так наивно он никогда не ошибался. Этим летом, в самый день приезда Оливера, когда он зашёл позвать гостя на ужин, он понял, что напутал с поспешными выводами. Или что Оливер гораздо важнее и грандиознее того, что так бережно хранила эта комната. Знакомого запаха не осталось совсем. Все помещение было наполнено другим ароматом, другим человеком, но впервые этот аромат не казался чужим, лишним, неправильным для комнаты. Или Элио просто впервые принял ее выбор и готов был отдаться вместе с ней новому жильцу? В любом случае, в этот момент он ошибся снова. Теперь он задыхался, расплачиваясь за свои промахи. Он больше не заходил через дверь своей /егОливера/ комнаты, потому что там было просто невыносимо, там было душно, было тяжело, было слишком много Оливера, и - самое страшное - совсем не было места для Элио. Он решился заглянуть внутрь вчера. Он решился даже пройти внутрь. Он осмелился упасть на кровать… хотя скорее запах затуманил его сознание и заставил рухнуть почти без чувств. А потом он увидел егО белье. И решился, осмелился, бросился одновременно. Он рассчитывал насытиться этим запахом, наполнить им легкие до предела, пропитать им свои острые лопатки и забить горло и нос, только чтобы болезнь не прогрессировала, чтобы некуда было усиливаться этой бесконечной духоте, этому кислотному аромату Оливера, уже готовому через щели под дверьми ванной штурмом брать новую спальню Элио. Его расчеты были неточны. Это даже не вызвало интоксикацию. Он не умер в припадке болезненного блаженства, как последний наркоман. Он просто ощутил один удар сердца вместо ритмичных двух - оно узнало, оно наполнилось, - а потом Элио уже не смог избавиться от духоты. Он забыл, какой на вкус обычный, чистый, свежий воздух, эталоном которого являлся аромат его комнаты. Потому что теперь у Элио был запах Оливера, в комнате, в рубашке, в памяти, в сердце. У Элио было сердце Оливера. А Оливер задыхался. С недавнего времени, с того самого дня своего приезда, когда он следом за Элио зашёл в маленькую комнатку и его одурманил и придавил к кровати яростный сладкий фруктовый запах. Тот, который источали то ли вьющиеся ветви деревьев в саду, то ли кудри Элио. Теперь его преследовал аромат персиков. Он уверился в этом полностью, когда угадал и их вкус на губах Элио. А потом их запахи смешались в той самой комнате-проститутке. И комната задохнулась вместе с ними. И оказалось, вместе они могли не дышать совсем.