По льду

Из окна он может лицезреть круглосуточно светящуюся со всех сторон столицу. Мелкие детали одного целого. Кишащие огни фар. Едва различимые силуэты москвичей где-то вдали. Неоновые вывески, дающие знать о своем существовании за километры от себя. Все это сливается в жуткое месиво, переливается и мозолит глаза. Красиво, привычно, знакомо. Изо дня в день. Не сказать больше, что он в восторге. Раньше, при покупке квартиры — может быть. Но не теперь. Москва в виде огромного муравейника больше не привлекает его взгляд. Банально приелась. Он — участник, не наблюдающий. Он повзрослел и отравился равнодушием. Он задергивает шторы, чтобы не отвлекаться. Но иногда что-то завладевает им, и он смотрит. Вглядывается до слезящихся глаз. Неожиданно для самого себя отчужденно думает, что если вот прямо сейчас влезть на узкий подоконник с ногами... Можно случайно не удержать равновесие и выпасть, полететь, туда, вниз, парить добрые минуты две, а потом жестоко разбиться об асфальт, находя душой то самое необходимое успокоение и свободу. В моменты, когда становится слишком тяжело, ему верится, что это может стать выходом из всего. Такой уход. Но Иван Андреевич — взрослый ответственный мужчина, а не какой-нибудь сопливый подросток. У него семья, куча обязанностей, дела, дела, дела. Ему запрещено. Даже мысли об этом ему непозволительны, абсолютно противопоказаны. Он и не думает. Почти. Не то чтобы. Разве что ради интереса. Каково это — так бессмысленно и необдуманно управлять собственной судьбой? Самовольно покидать игру первым? И что потом? Значимость обманчива. Порой, когда кажется, что ее нет совсем, он открывает окно нараспашку, позволяя морозному воздуху ворваться в апартаменты. Иногда ужасно хочется совсем чуть-чуть побыть несерьезным и безответственным. Пока никто не видит. Пока сосущее чувство усталости берет верх. Так надо. Потом, позже, он обязательно вернет все на свои места и вернется сам. Воскреснет. Потом. Потом он перестанет забивать голову всякой ерундой, потом он снова задернет шторы и займется работой. Только отдышится. Он слишком долго бежал. Нужно больше воздуха. Еще немного. Обратный отсчёт. Капли вина. Три, два, один. Пуск. В дверь звонят, прерывая поток бестолковых в кои-то веки мыслей, и ему совсем не хочется открывать, но на сегодня достаточно вольностей. Он сбился. Пора брать себя в руки. Сдвинуться с места. Открыть дверь. Это не так уж и сложно. На пороге, как ни странно, Светлый. Собственной персоной. Он зачастил приезжать сюда без цели, позволяя себе совершать один и тот же необдуманный, спонтанный поступок раз за разом. Наверное, это приносит ему одинаково долгожданное успокоение, которое они так отчаянно пытаются найти вместе и поодиночке. Любыми путями. В погоне за необходимым свежим воздухом. Одно на двоих, пожалуйста. — У тебя же здесь Арктика! Башка совсем что ли не соображает? — ворчит он, ежась и без разрешения закрывая окно. Задергивая шторы, зная, что так нужно. Ургант мог бы показать характер, возразить, но вместо этого он молчит и слегка виновато пожимает плечами. Ему приятна забота, пусть и чужда. Зачем, если он может справиться со всем самостоятельно. Он не раз был на грани. Выбирался. Ему не нужна чужая помощь, он слишком долго пытался себя в этом убедить. — Устроил тут Северный полюс, тоже мне. Дурында. Замерз? Никогда не признаешься ведь, что и вправду замерз, балда. Сережа бесцеремонно тащит его на кухню, согреваться, пить чай. Ему не надо ничего объяснять, он тоже потерян, тоже смертельно устал, задолбался, но ему удается держаться. Он и Ваню держит. Ваня только с виду такой самостоятельный и независимый, а на деле ему забота нужна, и черт знает каким образом он это разглядел. Даже у самых близких не получалось. И пока они — опора друг для друга. Вместе выкарабкаются. Все получится.