Они маленькие, лиловые и горькие. Холодные, но все пылает внутри от тяжести. Каждый вздох отдается хрипотой и кашлем. В легких будто завелись бабочки, было бы лучше если бы это было именно так. Маленькие, горькие и холодные, иногда с пятью, иногда с четырьмя листиками, чертовы цветы сирени.
И двинуться невозможно. Ужасно больно, даже повернуть головой. Не может ничего сказать, голос уже давно пропал оставив за собой лишь отвратительную хрипоту, отдаленно похожую на поптыки произнести даже простое слово. При попытке сделать вдох — горло охватывает спазм, дышать невозможно, а в области легких становится до приторного ощущения щекотно. Неприятно, сначала это забавило, а потом перестало.
Ничего не видит, цветы уже проросли на теле. Местами он выбивались из-под рукавов одежды, отчетливо виднелись на шее и выглядывали из-под кудрявой челки, что прикрывала глаза. Что не прикосновение — пленительная боль, которая могла свести его с ума.
Прикованный к кровати, не в силах что-то с этим поделать, ведь решение принято не им. Он может лишь гадать, что происходит вокруг, где-то внизу носится Карл, порой прыгая на кровать, но сразу спрыгивая обратно на пол, продолжая безумно носится по комнате, словно паникуя и, как казалось, скидывая все что попадется, сталкиваться со стенами или с ножками стола и тумбочек.
— По-кун, как ты себя чувствуешь?
Писатель чувствует прикосновение теплой руки к своей щеке. Приятно, но он не может ничего сделать. Даже ответить тому, лишь прохрипит как старая сломанная временем и пылью кукла.
Едва Эдогава пытается убрать руку от щеки По, тот несмотря на отсутствие каких-либо физических сил, берет его руку, проводит пальцами по тыльной стороне, стараясь представить обеспокоенное лицо того в деталях. Лисье выражение, чуть нахмуренные в волнении брови и приоткрытые глаза, которые сверкают светлым оттенком малахита. Тонкую полоску бледных губ, которые искривлены в, отнюдь не радостной ухмылке.
К горлу в очередной раз подступает ядовитый привкус сирени, заставляя широко раскрыть рот, в попытке сделать глубокий вдох и выдох, пропуская через легкие ужасную боль, заставляя чуть ли не складываться пополам.
Он не хочет отпускать его руку, мягкую и теплую, но приходится, прикрывая рот закашлять, проглатывая мелкие цветки и более маленькие лепестки, даже нераскрытые бутончики, размером с грифель карандаша, вероятно, даже меньше.
Пожалуй, Аллан понимает свою главную ошибку. Нерешительность. Нет, даже не так — ненависть. Попытка скрыть стыдливые чувства по отношению к демону с лисьим лицом, такими тонкими бледными запястьями и худым кистям рук. Рампо был идеалом, даже большим чем его способность, что Аллан успел заметить еще давно.
Просто писатель не мог противостоять ненависти, что длилась все эти шесть томящих лет, они еще тогда отдавались фантомной болью, а уже сейчас, самой что ни на есть настоящей которую ему приносили жалкие цветы. Они медленно убивали его, отравляли организм, заставляя своего носителя стыдится мыслей о порывах любви к главному предмету ненависти.
Словно замкнутый круг, сводящий его с ума.
Словно круг боли, который никогда не кончится.
Худощавые пальцы касаются подушечками скулы несчастного Эдгара, который едва находит в себе силы повернуться на бок, к Эдогаве.
Пытается представить его себе тем улыбчивым и хитрым детективом, который пьянил сознание быстрее Мадера*.
Демон пьянящий сознание, — мог отметить эспер про себя не двигаясь, хрипло дыша и надеясь, что детектив все еще рядом.-
до чего ты меня довел… Стал тюрьмой для моего сердца и сознания. Тюрьмой не дающей мне воздуха. Демон…
Слабость накатывала на него волной, а потом последовал спазм, от которого он дрогнул. Рука сама потянулась вперед, надеясь столкнуться с рукой детектива в последний раз.
Осознание того, что сегодня в этом часу он сделает последний выдох обжигало хуже адского пламени. Горело, словно недавняя пощечина, но уже на сердце.
Пальцы сплелись в замок, в этот момент он мог притянуть детектива к себе, с тяжестью найти его лицо, прикоснуться холодными пальцами к щеке и найти его губы, сливаясь в долгожданном поцелуе, что дарил нежность больше чем прикосновение материнской руки.
Но длилось это лишь пару мгновений.
Писатель отстранился от того, выдыхая, роняя отяжелевшую голову на подушку, что по ощущениям была налита свинцом.
В этот день.
В этом часу.
Маленькие, лиловые, горькие и холодные, иногда с пятью, иногда с четырьмя листиками цветы…
...убили писателя.
