Вредные привычки

От былой роскоши не остаётся и следа, и Эльза, не то чтобы в воскрешение мёртвого верит.. Но вопросом этим задаётся по утрам вторников стабильно, а ответ, ответ — он всё тот же — не бывать такому. Эльза, вроде бы чётко осознавая это, кивает в звенящую тишину комнатки второсортного отеля, на стенах которого так и написано — давно уж не жива твоя любовь, милая. Со временем Эльзе всё больше начинало казаться, что то, что она всё знает да понимает — дешёвая уловка. Прошлое не ворошат, мертвое не оживляют. Эльза не могла научиться с этим жить и через миллион двести попыток. А о возлюбленном знала ли она чего? Четыре элементарные вещи: его зовут Чуя Накахара, он работает на Мафию, и у него две вредные привычки — курение и добивание перегоревшей любви. Ах да, он ещё вино любил, Мерло вроде называлось. Пять. Он о ней, должно быть, — в десять раз больше, ну, она же говорила! Плевать, что с похмелья он даже не помнил, почему они просыпаются в одной постели, что до любимых цветов и прочей дряни. А ведь все так вторили Эльзе, что бабник он законченный и что настрадается она, но то было не важно тогда.. У них же это, любовь была! Да и не на одну ночь. Да и не только в постели. Вон как Эльза светилась от счастья лишь завидев его, Чуя — тоже. Но мертвое не воскрешают, а в прошлом не копаются. Пачка фотографий с запечатленной счастливой любовью на них падает в камин. Эльзе зимой холодно особо, а Чуи рядом нет никогда. Те «тёплые воспоминания» мертвым грузом стали, радости минуты потонули в болезненном одиночестве. Эльза теперь одно уж точно понимает — нельзя так больше, нельзя об их любви даже упоминать. О том, чего уже и в помине нет, не говорят же, верно? — Куда катится моя жизнь? — Эльза чувствует себя паршиво и надежды хоронит вместе с Чуей непреходящим, по вечерам вторников. Утрам сред уже кажется, что переболела. Но фальшь всё это откровенная — нет для неё никаких ни вторников, ни сред. Вообще ничего без Накахары нет, настолько этот паршивец привязал Эльзу к себе любовью иссякнувшей. По субботам — а их тем более нет — Каган (не)постоянно ужин готовит на двоих — всего лишь по привычке, нет-нет, не надеется уж, чепуха всё это. Чуя не приходит месяц третий, а шатенка и к этому адоптируется — больше не названивает, оставляя того в покое. Знает же, что он время в барах на окраине коротает, лишь бы домой не приходить и Эльзу не видеть. Да ему все неплохо, лишь бы Эльзу не видеть. Их отношения же только держат эти, как их, привычки дурацкие, от которых избавиться бы давно пора, но у Эльзы руки дрожат, а Чуя просто не знает, что делать со всем этим кавардаком. Накахара Эльзе рукой в чёрной перчатке глаза закрывает, целуя, со страстью присущей последнему разу. «Прощай, навсегда» крутится в головах у обоих, у Чуи — буквально на языке ещё, а у Каган — «Таки пришёл, дурак». — Эльза, ты веришь в воскрешение мертвого? — Чуя спрашивает так непринуждённо, но серьёзно, прижимая к себе на прощание, пронзительно глядя в её фиалковые глаза. Это так, просто, по привычке. — Не верю. — Шепчет она в перемешку со слезами (а ведь так упорно три месяца держалась, всем говоря, что иссякли слезы вместе с любовью!). Каган за его рубашку цепляется так отчаянно, тоня в гадком запахе табачного дыма и чужого женского парфюма. Такая заботливая. Такая несчастная. Такая наполненная призрачной надеждой стен второсортного отеля. — Я верю. Я хочу верить. Я хочу по-настоящему тебя полюбить. Эльза Каган подняла расфокусированный взгляд и уверовала. Мертвое можно воскресить, если перегоревшая любовь — больше, чем просто вредная привычка.