Возвращение. Часть вторая.

      Яков Платонович, который продолжал стоять у калитки, улыбаясь, наблюдал за Анной. Постепенно ее шаги замедлялись, пока, наконец, она совсем не остановилась возле входной двери, немного постояла, потом оглянулась, помахала ему рукой и исчезла в доме. Дождавшись, когда за Анной закроется дверь, Штольман захлопнул калитку и, продолжая улыбаться, пошел по весенней, залитой солнцем улице.       Анна Викторовна вошла в полутемную, особенно после солнечной улицы, прихожую, прикрыла за собой дверь и застыла, прижавшись к ней спиной. Спустя несколько минут из своего кабинета вышел встревоженный Виктор Иванович, который слышал, как открылась и закрылась входная дверь, однако, так и не услышал больше никакого движения в прихожей.       – Аня, что с тобой? – взволнованно спросил он, увидев, замершую в прихожей дочь. – Что-то случилось?       – Нет, – качнула головой Анна и улыбнулась. Она медленно расстегнула свое весеннее голубое пальто и сбросила его с плеч так неожиданно, что Виктор Иванович едва успел его поймать. Чмокнув изумленного отца в щеку, она начала медленно подниматься по лестнице. Но сделав несколько шагов, как будто спохватилась, вспомнив то-то важное, и обернувшись произнесла:       – Яков Платонович просит тебя уделить ему несколько минут наедине сегодня после ужина.       – Хорошо, – кивнул Миронов-старший.       Анна кивнула и снова продолжила подниматься на второй этаж. Виктор Иванович проводил ее долгим взглядом, потом вспомнил про пальто, которое все еще держал в руках, оглянулся по сторонам, соображая, куда его деть — не придумав ничего лучше, чем аккуратно положить на кушетку, и вернулся в кабинет. Очутившись в своей комнате, Анна заперла дверь на ключ, прижалась к ней спиной и изо всех сил зажмурилась.       – Господи, неужели это правда? – прошептала она и схватилась за голову.       Штольман, погруженный в размышления, не заметил, как оказался в своей маленькой квартирке. У Мироновых его ждали часов в семь, сейчас было только четыре. Он повесил пальто, сбросил с себя сюртук, опустился в кресло и закрыл глаза...       ... – Должен признаться, что хотя и странным образом, но преступление Вы раскрыли...       – Разве я? – улыбается Анна. – Нет, я только напугала убийцу!       – Да, нет – без вашего участия я бы упрятал за решетку невинного человека. Как же Вы это сделали?       Она смотрит на него, словно собирается что-то сказать, но не решается и будто бы извиняясь произносит:       – Все равно не поверите...       – Ну, да ладно... Во всей этой истории есть один положительный момент...       – Да-да! – перебивает она и, улыбаясь, торжественно заканчивает: – Вы одержали свою первую победу на новом месте!       – Нет, знакомство с Вами...       Яков Платонович открыл глаза, улыбнулся и покачал головой. Не тогда ли он впервые заметил эти бездонные васильковые глаза и подкупающую своей искренностью улыбку? Но услужливая память поспешно подтолкнула ему другой кусочек из прошлого.       ... – Надолго Вы к нам? – от взгляда Марии Тимофеевны у него начинает потеть спина – ни с чем невозможно спутать взгляд матери, которая имеет дочь на выданье.       – Трудно сказать...       – Я Затонск имею в виду, – поспешно уточняет она, но он уже успевает найти правильный тон для этого разговора.       – Наперед не загадываю.       Она кивает, но должно быть, ответ ее не устраивает, и она задает более определенный вопрос:       – А позвольте узнать, Вы женаты?       Ох, уж, эта провинциальная непосредственность! Все-то они должны знать наверняка и из первых рук. Ну, что же – только правда и ничего, кроме правды – какой бы непривлекательной она не была!       – Нет, и не был...       Такой ответ, определенно, нравится ей не больше предыдущего, и она ехидно уточняет:       – А что так? Достойной спутницы не нашлось?       – Ну, скорее, меня не находят достойным.       – Ну, это Вы зря,.. – многозначительно произносит Мария Тимофеевна – похоже, здешнее общество сочло его достаточно привлекательным. Слава Богу, появившаяся на своем двухколесном велосипеде Анна Викторовна позволяет ему вздохнуть с облегчением, а ее приглашение прогуляться по саду дает возможность с достоинством ретироваться...       Штольман покачал головой, представляя, какую бурю вызовет его предложение в семье Мироновых. Он, собственно, и не думал, что Виктор Иванович с Марией Тимофеевной ждут не дождутся, когда он придет просить руки их единственной дочери – меньше всего он похож на принца на белом коне и в сияющих доспехах. Скорее, он надеялся на здравомыслие и порядочность Виктора Ивановича, для которого, как он полагал, счастье дочери должно быть важнее, чем благосостояние и положение в обществе ее избранника.       Вот только, сможет ли он сделать его дочь счастливой?..       Небольшие каминные часы – которые он привез с собой из Петербурга и которые, за неимением в квартирке камина, стояли на комоде – пробили шесть раз. Яков Платонович удивленно взглянул на них, быстро встал и начал поспешно собираться.       Хотя Яков Платонович должен был прийти только к семи часам, вздрагивать от каждого шороха Анна начала, как только часы в гостиной пробили пять раз. А уж после того, как она услышала шесть ударов, сразу же распахнула настежь дверь своей комнаты, села за стол, взяла лежащую на нем книгу, открыла ее наугад на первой попавшейся странице и прочитала:       "Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями..."       Внизу заливисто запел колокольчик, Анне показалось, что у нее остановилось сердце – она захлопнула книгу и, не чувствуя ног, побежала вниз. Однако, это оказался всего-навсего нарочный из Петербурга, который привез для Виктора Ивановича документы по делу. Анна Викторовна глубоко вздохнула и стала медленно подниматься по лестнице. Она прошлась по комнате, постояла у окна, за которым уже начинало потихоньку смеркаться, потом снова села за стол, подвинула к себе книгу – сочинение графа Льва Толстого "Война и мир" – и попыталась продолжить чтение. Книга послушно раскрылась на той же странице:       "Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями..."       Часы в гостиной пробили один раз, значит, половина седьмого – Анна снова захлопнула книгу, подперла голову рукой и задумалась. Внезапно, внизу снова громко зазвенел колокольчик. Анна поднялась и, едва переставляя вдруг онемевшие ноги, вышла в коридор – внизу Прасковья о чем-то громко спорила с молочницей, и только вовремя подоспевшая Мария Тимофеевна быстро навела порядок – голоса стихли, а Анна Викторовна повернулась и побрела обратно в комнату. Она подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. "Он не придет," – подумала она и закрыла глаза, чувствуя, как их начинает резать, словно от песка. Конечно не придет! Год ждала от него этого, а когда дождалась – двух слов связать не смогла! Анна вздохнула и шмыгнула носом, чего уж теперь? – Сама во всем виновата!..       – Барышня! Барышня! – наконец услышала Анна голос Прасковьи и резко обернулась. Сама Прасковья стояла в дверях и улыбаясь смотрела на нее.       – Барышня, к Вам пришли! – сообщила она, повернулась и начала спускаться вниз. Анна вздохнула, взглянула на себя в зеркало, попыталась пристроить в прическу выбившийся локон на левом виске, коснулась своих, уже успевших покрыться румянцем щек, и вышла из комнаты.       Штольман уже успел снять пальто и теперь стоял лицом к лестнице, нервно поправляя манжету на правой руке. У Анны перехватило дыхание. Не чувствуя ног, она медленно спустилась с лестницы. Яков Платонович, наконец, оставил в покое свою ни в чем не повинную манжету и подал Анне руку, помогая ей преодолеть две последние ступеньки, и улыбнулся.       – Добрый вечер, Анна Викторовна, – произнес он и нагнулся к ее руке. А она осторожно коснулась губами его волос и ужасно удивилась – они оказались совсем не жесткими, а были мягкими и шелковистыми и как-то удивительно знакомо пахли. Почувствовав ее прикосновение Яков замер, однако, услышав чьи-то шаги в гостиной, она быстро отстранилась и посмотрела в его удивительные переменчивые, как морская волна, которую она никогда не видела, глаза – способные меняться от серо-голубых до изумрудно-зеленых – и прошептала:       – Как хорошо, что Вы все-таки пришли, Яков Платонович.       Он посмотрел на нее удивленно и нахмурился, но не успел ничего сказать – на пороге гостиной появился Петр Иванович:       – Яков Платонович, – обрадовался он, – Вы уже здесь? Он укоризненно взглянул на племянницу:       – Аннушка, что же ты гостя в прихожей держишь? – Миронов-младший посмотрел на Штольмана и сделал приглашающий жест рукой: – Милости просим, Яков Платонович. Штольман кивнул и посмотрел на Анну, та взяла его под руку и повела в гостиную.       Ужин прошел замечательно. Петр Иванович, когда хотел, мог быть прекрасным рассказчиком и собеседником. Виктор Иванович, который, конечно же, догадался, о чем пойдет речь во время разговора, о котором его попросил Штольман, уже принял для себя решение, и теперь, наблюдая за Анной и Яковом, с каждым брошенным ими друг на друга взглядом убеждался в том, что оно правильное. Мария Тимофеевна, должно быть, тоже о чем-то догадывалась, однако видя, что Виктор Иванович пребывает в прекрасном расположении духа, особенно не волновалась.       По мере того, как сменялись на столе блюда, волнение Анны нарастало. Наконец, после нескольких чашек чая со знаменитым прасковьиным пирогом с яблоками, Виктор Иванович поднялся из-за стола и глядя на Штольмана произнес:       – Яков Платонович, извольте пройти в мой кабинет.       Анна взглянула на него огромными глазами, он улыбнулся ей ободряюще и на мгновение прикрыл ее ладонь своей, потом кивнул Миронову-старшему, встал из-за стола и двинулся следом за ним. Анна Викторовна проводила их взволнованным взглядом и смяла в руке салфетку. Мария Тимофеевна вдруг вспомнила о каком-то неотложном деле и сейчас же отправилась на кухню.       – Не волнуйся, Аннушка, все будет хорошо, – прошептал ей на ухо тихонько подошедший Петр Иванович, похлопал по плечу и легонько поцеловал в макушку. Анна схватила его руку и быстро обернулась:       – Думаешь?       – Конечно, – улыбнулся Петр Иванович, – разве Виктору удалось хотя бы раз в жизни в чем-нибудь тебе отказать?       Анна вздохнула и, все еще крепко удерживая его руку, попросила:       – Посиди со мной.       Петр Иванович присел на соседний стул.       Похоже, разговор в кабинете затягивался, и Миронов-младший неожиданно почувствовал, что волнение племянницы передалось и ему. Несколько раз в гостиную заходила Мария Тимофеевна, она настойчиво пыталась выяснить у дочери и деверя, куда же пропали Виктор Иванович с Яковом Платоновичем, и почему их так долго нет, но видя, что те никак не реагируют на ее вопросы, погруженные в собственные размышления, махнула рукой и обиженно удалилась. Наконец, дверь кабинета распахнулась. Яков Платонович отыскал глазами Анну и улыбнулся ей такой счастливой мальчишеской улыбкой, что ни у кого не осталось сомнений в результате долгих переговоров.       – Ну, не стану вам мешать, – улыбнулся Миронов-младший. Он поцеловал Анну в макушку, пожал руку Якову, ободряюще хлопнул его по плечу и ушел в свою комнату. Штольман, улыбаясь подошел к Анне.       – Ну? – не выдержала она. Яков взял за руку и торжественно произнес:       – Батюшка ваш, Виктор Иванович, дал согласие на наш брак... Потом немного подумал и добавил:       – Мне показалось, что он даже обрадовался...       – А что мама? – уточнила Анна Викторовна.       – А с Марией Тимофеевной Виктор Иванович пообещал поговорить сам, – улыбнулся Штольман.       – Слава Богу! – с облегчением вздохнула Анна и потерлась щекой о его руку. Потом подняла на Якова глаза и спросила:       – А почему так долго?       – Долго? – удивился Яков и посмотрел на часы: – Мы разговаривали всего минут пять.       – Правда? – теперь удивилась Анна, она тоже недоверчиво посмотрела на часы, – А мне показалось, что прошло не меньше получаса.       Она улыбнулась Якову и предложила:       – Пойдем ко мне...       И, не дожидаясь ответа, вскочила и потащила его за собой.       Анна распахнула дверь своей комнаты, щелкнула выключателем и сейчас же развернула Якова Платоновича лицом в коридор.       – Яков Платонович, не смотрите! – она бросилась в комнату, потом он услышал, как открылась и закрылась дверца шкафа, улыбнулся и покачал головой.       – Можно, – произнесла Анна и, взяв за плечи, развернула его лицом в комнату.       Штольман шагнул через порог и с интересом огляделся. Он уже был здесь однажды, когда Анна умирала отравленная куафером, но тогда он не видел ничего, кроме ее затуманенных болью глаз – так что, теперь, он, можно сказать, был здесь впервые. Штольман медленно обошел комнату – его взгляд скользнул по туалетному столику, на котором стояло великое множество каких-то непонятных вещей, и украдкой удивленно взглянул на Анну. Потом его взгляд упал на старомодный деревянный сундук. Проследив за ним, Анна Викторовна всплеснула руками.       – Яков Платонович, а папка? – спросила она зловещим шепотом.       Штольман кивнул на сундук и уточнил:       – Она здесь?       Анна Викторовна согласно наклонила голову. Яков Платонович задумчиво посмотрел на сундук.       – Госпожа Нежинская ни слова не сказала на следствии об этой папке, Владимир Николаевич тоже ни разу о ней не упомянул, хотя и знал, что она должна быть у меня, – задумчиво произнес Штольман, – очевидно, он полагал, что этот вопрос я решу сам.       – Вы ее заберете? – спросила Анна и шагнула к сундуку.       – Не сейчас, – жестом останавливая ее, сказал Яков и покачал головой: – пусть пока останется здесь – я еще не решил, что мне с ней делать, – и добавил, – кроме меня, пожалуй, только Франт знает, где она – но у меня нет оснований ему не доверять – так что, здесь она безопасности, – и, улыбнувшись, закончил, – не волнуйся.       – А я и не волнуюсь, – пожала плечами Анна.       – Вот и хорошо, – улыбнулся Яков. Он взглянул на узкую кровать, застеленную покрывалом с двумя небольшими подушками, сложенными пирамидой, и вдруг представил, как вечером Анна в домашнем халатике с распущенными волосами готовится ко сну... Он вздохнул, быстро отвернулся и шагнул к пианино:       – Так, значит, здесь проходили репетиции знаменитого дуэта "пианино и губной гармоники"?       – Конечно, нет, – рассмеялась Анна, – репетиции проходили внизу, под бдительным присмотром матушки, и дуэт назывался – "фортепьяно и губная гармоника".       Она выдвинула стул и произнесла: – Присаживайтесь, Яков Платонович.       Штольман кивнул и сел за стол, застеленный красивой вышитой скатертью. Анна выдвинула еще один стул и села напротив. Яков Платонович немного помолчал, внимательно рассматривая скатерть, и поднял на нее глаза, вдруг превратившиеся в бездонные голубые озера.       – Анна Викторовна, – произнес Яков, – наверное, я должен был сказать вам это раньше, до того, как поговорил с Виктором Ивановичем... – Я слушаю, – ободряюще кивнула Анна Викторовна. – Аня, очень скоро – возможно через две-три недели – я получу приказ о новом назначении и должен буду ехать на место службы... – Я знаю, – нахмурилась Анна, не понимая, куда он клонит. – Несмотря на то, что Владимир Николаевич пообещал, что добьется для меня назначения в Затонск, я в этом совсем не уверен... Он, безусловно, очень влиятельный человек, но мое начальство...       Анна накрыла его руки своими, заставляя замолчать, и, утопая в его глазах, тихо сказала:       – Яков Платонович, я буду счастлива поехать с Вами куда угодно – на Урал, в Сибирь, на Камчатку – это не имеет никакого значения...       Штольман замер и сжал ее руки, а она, боясь, что в другой раз не решится, быстро произнесла:       – Я люблю Вас, Яков Платонович.       Он посмотрел на нее удивленно, словно не веря своим ушам, и улыбнулся такой счастливой улыбкой, что сердце Анны разом перестало помещаться в груди.       – И я люблю Вас, Анна Викторовна, – прошептал он.       Кажется, что все было сказано – они молча сидели взявшись за руки, пока на лестнице не послышались чьи-то шаги.       – Анна, Яков Платонович, поздно уже, – произнес, заглянувший в открытую настежь дверь, Виктор Иванович.       – Я уже ухожу, – кивнул Штольман, поднимаясь.       Все вместе спустились в прихожую.       – Ждем тебя завтра на ужин, – пожимая руку будущему зятю, уже стоящему в дверях, сказал Миронов-старший, заставив Анну удивленно на него взглянуть – Виктор Иванович не любил фамильярности и позволял себе называть кого-то на "ты" крайне редко, и добавил: – нам нужно многое обсудить.       – Конечно, Виктор Иванович, – улыбнулся Яков, поцеловал Анне руку и вышел. Миронов-старший посмотрел на дочь, задумчиво стоящую перед входной дверью и, улыбнувшись, тихо спросил:       – Счастлива?       Анна посмотрела на него полными слез сияющими глазами и уткнулась в плечо.       Так и не дождавшись мужа Мария Тимофеевна решительно направилась в его кабинет. Братья Мироновы сидели за бутылочкой коньяка, тихонько обсуждая только что произошедшее в семье событие. Услышав стук в дверь и слегка раздраженный голос невестки, Петр Иванович вздохнул и поднялся. Он распахнул дверь и, жестом приглашая Марию Тимофеевну войти, кивнул брату:       – Пожалуй, мне пора.       Пропустив в кабинет невестку, Петр Иванович быстро вышел и прикрыл за собой дверь. Очутившись в коридоре, он с облегчением вздохнул, подумав, однако, что не хотел бы теперь оказаться на месте брата, и едва слышно что-то мурлыкая пошел в свою комнату.       – Витенька, а что происходит? – спросила Мария Тимофеевна, подозрительно глядя на мужа. Виктор Иванович встал из-за стола, молча убрал в шкаф початую бутылку коньяка и задумчиво прошелся по кабинету.       – Витя, что случилось? – не на шутку встревожилась женщина. Виктор Иванович подошел к супруге и, обняв ее за плечи подвел к креслу.       – Маша, думаю, тебе лучше присесть, – мягко произнес он...       Несмотря на поздний час, возвращаться домой Якову Платоновичу совсем не хотелось, да и что ему было делать в своей пустой, неуютной квартире, когда его переполняли эмоции. Он медленно шел по улицам Затонска, благоухающего ароматом ванили и кардамона – до Пасхи, которая пришлась в этом году на тридцатое марта, оставалось всего два дня и во многих домах города хозяйки пекли куличи. Теперь, когда все сомнения и переживания остались позади, а самые сокровенные мечты и несбыточные надежды были так близки к вополщению, Штольман немного растерялся. Жизнь его не особенно баловала – мало что давалось ему без боя, но то, что семья Анны Викторовны так легко согласится на их брак, казалось ему каким-то пасхальным чудом. Хотя, уж если быть точным, согласился пока только Виктор Иванович – когда он уходил, Мария Тимофеевна еще пребывала в счастливом неведении. Яков Платонович усмехнулся, представляя, какая непростая ночь ждет Виктора Ивановича. Из раздумий Штольмана вывел знакомый бас, удивленно позвавший его по имени:       – Якплатоныч, что это Вы такую поздноту прогуливаетесь? Уж не случилось ли чего? Доктор Милц стоял, опираясь на трость, и удивленно смотрел на Штольмана.       – Александр Францевич, – обрадовался Штольман, – Вас-то мне и надо!       – Не пугайте меня, Яков Платонович, – пожимая ему руку, проговорил доктор и уточнил: – Так что случилось?       – Случилось, Александр Францевич, случилось, – улыбаясь кивнул Штольман и оглянулся: – а пойдемте в трактир, если Вы не торопитесь, конечно.       – Ну, пойдемте, – согласился доктор Милц, удивленно глядя на Якова.       Спустя четверть часа Яков Платонович с Александром Францевичем сидели за столиком ближайшего трактира, на котором стояла бутылка коньяка, две рюмки и тарелочка с несколькими дольками лимона.       – Что же, Яков Платонович, порадовали Вы меня своей новостью, – пряча в усах улыбку проговорил доктор и покачал головой: – когда Вы в декабре пропали, на Анну Викторовну смотреть было больно – очень она за Вас переживала.       – Знаю, – кивнул Штольман и наполнил бокалы. Они выпили и немного помолчали.       – А Антон Андреевич в курсе Ваших с Анной Викторовной планов? – вдруг нарушил молчание доктор.       – Нет, – покачал головой Штольман, – пока не имел возможности поставить его в известность, но непременно сделаю это в ближайшее время.       – Разумеется, – кивнул доктор и задумчиво пробубнил в усы: – не думаю, что его это обрадует.       – Почему? – изумился Яков.       – А вы, Яков Платонович, никогда не замечали, как господин Коробейников смотрит на Анну Викторовну? – в свою очередь удивился Александр Францевич.       – О чем этот Вы? – все еще не до конца понимая, куда он клонит, уточнил Штольман.       – Да, – махнул рукой Александр Францевич, – собственно говоря, ни о чем, не обращайте внимания...       Штольман удивленно замолчал, неожиданно для самого себя признавая, что доктор-то оказался более наблюдательным, чем он, ведь ему – сыщику, умеющему подмечать всякие мелочи – такая очевидная мысль, что Антон Андреевич по уши влюблен в Анну Викторовну, ни разу даже в голову не пришла, во всяком случае, всерьез. Штольман ошарашено покачал головой и наполнил рюмки.       Как и предполагал Яков Платонович, разговор Виктора Ивановича с супругой оказался непростым. Когда у Марии Тимофеевны прошло первое изумление от того, что господин Штольман вернулся в Затонск исключительно для того чтобы просить руки их дочери, супруг огорошил ее сообщением, что уже дал ему свое согласие на их с Анной брак. В течение следующего часа кабинет адвоката Миронова пропах успокоительными каплями и чаем с мятой, а настроение Марии Тимофеевны претерпело колоссальные изменения от "да как он посмел", через "как ты мог" и завершилось тем, что "все соседи находят Якова Платоновича весьма привлекательным мужчиной". Добившись в рекордные сроки столь потрясающего результата Виктор Иванович устало выдохнул и предложил, наконец, ложиться спать, тем более, что часы уже давным-давно пробили полночь.       Как выяснилось на следующий день, известие о замужестве Анны было только первым ударом, который предстояло пережить Марии Тимофеевне – оказывается, молодые собирались обвенчаться на фоминой неделе, то есть меньше, чем через две недели – Штольман не хотел ждать, полагая, что может получить приказ о новом назначении со дня на день. Виктор Иванович отнесся к его пожеланию с пониманием, чего нельзя было сказать о Марии Тимофеевне. Как только она поняла главное – что на подготовку к свадьбе у них будет меньше двух недель – ее охватил легкий паралич, а уж после того, как Анна и Яков заявили, что не хотят венчаться в соборе, да и вообще в городе, а на венчание ожидают только самых близких – окончательно впала в ступор.       Сразу после разговора, когда Яков Платонович отправился домой, а Анна, накинув пальто, вышла на улицу проводить его до калитки, Виктор Иванович тяжело вздохнул и, усадив супругу в кресло, привычно отправился за успокоительными каплями, по пути попросив Прасковью принести в кабинет чаю с мятой.       В тот же вечер Яков Платонович, прихватив с собой бутылку коньяка, пришел в управление – он хотел лично сообщить Антону Андреевичу об ожидающих их с Анной переменах. Нельзя сказать, что Коробейников не подозревал об отношениях, связывающих Анну Викторовну и Якова Платоновича, да и о том с какой целью Штольман вернулся в Затонск, он тоже догадывался, и все-таки сообщение о предстоящей свадьбе стало для него сюрпризом. Однако, к его чести будь сказано, он быстро взял себя в руки и даже выпил за счастливое будущее Якова и Анны. Кроме того, он сам предложил поговорить с батюшкой – настоятелем небольшой церквушки, находящейся в нескольких верстах от Затонска, с которым познакомился во время расследования дела о двух офицерах и с тех пор частенько его навещал. Таким образом, все устраивалось как нельзя лучше, и предстоящая женитьба начинала обретать конкретные черты.       Петр Иванович, которого племянница держала в курсе происходящего, все последние дни старался не попадать невестке на глаза, полагая, что волнений ей и без него хватает. Он завтракал на кухне в компании Прасковьи и на весь день исчезал из дома.       К пасхальному завтраку, на который Штольман конечно же был приглашен, Марии Тимофеевне удалось немного успокоиться и смириться с действительностью, однако держалась она с будущим зятем настороженно и не особенно приветливо. Якова Платоновича это нисколько не удивляло и не расстраивало – ради их с Анной будущего, он был готов вытерпеть и не такое, тем более, что сама невеста все время была рядом и старалась не выпускать его руку из своей.       Однако, испытания, как оказалось, ожидали не только Марию Тимофеевну. Не успел в доме Мироновых выветриться пасхальный аромат ванили и кардамона, а в леднике закончиться холодец, как на его пороге собственной персоной появилась Олимпиада Тимофеевна, получившая от сестры весточку о предстоящем замужестве любимой племянницы. Как только Мария Тимофеевна обрела подкрепление в лице сестры, она сейчас же пошла в наступление и потребовала устроить хотя бы прием для друзей и соседей в ближайшие же дни после венчания. Отчетливо осознавая, что с двумя женщинами ему не справиться, Виктор Иванович обратился к Якову с просьбой пойти навстречу и согласиться на условия Марии Тимофеевны. Штольман, который пока весьма смутно представлял себе жизнь после венчания, согласился. Таким образом, Мария Тимофеевна с Олимпиадой Тимофеевной одержали свою первую, но весьма значимую победу.       С появлением в доме Мироновых Олимпиады Петр Иванович окончательно перешел на "нелегальное положение" и даже подумывал переехать в гостиницу, и только любовь к брату и нежелание оставлять его одного в обществе свояченицы, удержало его от этого поступка. Поэтому, оставаясь в доме Мироновых, он старался не встречаться ни с Олимпиадой, ни с Марией Тимофеевной.       Как выяснилось позже, тетя Липа тешила себя надеждой, что ей все-таки удастся отговорить Нюшу от такого скоропалительного и неудачного, как ей казалось, брака. Но, как только она, пользуясь отсутствием Миронова-старшего подсела к племяннице и, промокая платочком слезы, заговорила о приезжих столичных "ловеласах", совершенно не созданных для семейной жизни, Анна бросила на нее такой взгляд, а ее брови нахмурились так сурово, что громко всхлипнув, тетушка решила дальше не продолжать. Однако на этом она не успокоилась, а продолжала высказывать всевозможные предположения о столичной жизни Якова Платоновича, едва не доводя сестру до слез. Виктор Иванович был вынужден вмешаться и запретить в своем доме все разговоры на эту тему. После этого обиженная Олимпиада Тимофеевна вдруг решила превратиться в преданную дуэнью и взялась неотступно сопровождать Анну Викторовну везде, где только можно. Каждое утро Анна Викторовна в сопровождении тетушки Липы отправлялась на примерку. Поскольку времени на подготовку в свадьбе было немного, то Мария Тимофеевна с трудом уговорила портниху сшить платье в столь короткий срок. Кроме того, Олимпиада Тимофеевна настояла на том, чтобы Анна заказала еще два простых домашних платья и две очень красивые кружевные ночные сорочки, при виде которых щеки Анны сразу начинали пылать. После примерки их встречал Яков Платонович и они втроем отправлялись пить чай в кондитерскую или шли гулять по городу, причем Олимпиада Тимофеевна все время располагалась таким образом, что влюбленные не имели возможности даже случайно коснуться друг друга. Якова Платоновича, который точно знал, что все это представление закончится меньше, чем через неделю – Антон Андреевич уже поговорил с батюшкой, и венчание было назначено на 9 апреля – ситуация скорее веселила, чем раздражала. Чего уж точно нельзя было сказать об Анне – ее свободолюбивая натура, не терпевшая никакого насилия над собой, была готова в любую минуту взбунтоваться.       Наступила прощеная пятница. Пользуясь прекрасной весенней погодой, Мироновы-старшие, прихватив с собой Петра Ивановича, отправились на кладбище – навестить могилы родителей Виктора и Петра Ивановича, оставив Анну, которую ожидала портниха, на попечении тети Липы.       Сразу после примерки, которая в тот день и так длилась дольше обычного, Олимпиада Тимофеевна потащила Анну в галантерейную лавку. Мило улыбаясь, она попросила Якова Платоновича подождать их на улице, тот усмехнувшись, церемонно поклонился и остался за дверью. Анна с тоской понаблюдала за бесконечной беседой тетушки с приказчиком, потом посмотрела в окно – Яков Платонович, терпеливо ждал их возле большой стеклянной витрины, где между большими рамами лежали груды клубков, россыпи лент, стояли коробки с катушками ниток, иголок и булавок. Анна оглянулась на тетю Липу, поглащенную разговором, и тихонько пошла к входной двери. Воровато оглянувшись, она приоткрыла дверь, осторожно придерживая колокольчик, и выскользнула на улицу. Схватив изумленного Якова за руку, Анна Викторовна взглянула на него "страшными" глазами, громко шепнула: "Бежим!" и потащила по улице.       Быстрым шагом они дошли до первого поворота, потом Яков, который знал Затонск, пожалуй даже лучше, чем живущая здесь с рождения Анна, потянул ее куда-то в сторону. Спустя несколько минут они оказались на какой-то маленькой улочке, застроенной одноэтажными домиками. Анна удивленно оглядывалась по сторонам – ей казалось, что раньше она никогда не была в этой части города. Они еще несколько раз поворачивали, пока неожиданно не оказались перед красивой чугунной оградой городского парка. Взглянув друг на друга, они весело рассмеялись.       Анна Викторовна с интересом огляделась – она ни разу в жизни не видела парк с этой стороны. Они с Яковом неторопливо побрели вдоль ограды пока не оказались перед небольшим, но вполне достаточным для того, чтобы в него пролезть, проломом – один пролет чугунной ограды отсутствовал напрочь. Для того, чтобы оказаться в парке, нужно было только подняться на рассыпающийся от времени кирпичный фундамент и спуститься на другую сторону. Штольман вопросительно посмотрел на Анну и, не дожидаясь ее согласия, влез на осыпающуюся кирпичную кладку и подал ей руку. Анна Викторовна, придерживая одной рукой юбку, другой ухватилась за Якова и в один шаг оказалась с ним рядом. Уровень земли с другой стороны оказался почему-то значительно ниже, и Анна растеряно посмотрела на легко спрыгнувшего вниз Якова Платоновича. Он улыбнулся и взял ее за талию, а она осторожно положила руки ему на плечи и в один миг очутилась в парке. Боясь потерять равновесие, Анна прижалась к Якову, потом вдруг быстро обняла его за шею и, закрыв глаза, прильнула к губам. Их поцелуй все длился и длился, пока у обоих не закончилось дыхание – тогда он мягко отстранил ее от себя, придерживая за плечи, и, глядя потемневшими, как тогда в гостинице, глазами, тяжело дыша, прошептал:       – Аня, что же ты делаешь?..       Она посмотрела на него удивленно, потом вдруг поняла о чем он, и залилась краской. Пряча смущение, она уткнулась лицом в его плечо, а он нежно прижал ее к себе, давая им обоим возможность немного успокоиться. Анна замерла, слушая, как тяжело и гулко стучит его сердце, потом вздохнула и мягко отстранилась. Анна взяла Якова под руку, и они пошли по узкой засыпанной прошлогодней листвой тропинке, прислушиваясь к пению птиц и шелесту листьев под ногами. Был теплый апрельский день. В бледно-голубом весеннем небе таяли последние прозрачные обрывки утреннего тумана. Солнечные лучи проникали сквозь голые ветви неподвижно застывших лип и согревали едва успевшую оттаять землю. Анна украдкой поглядывала на Якова, стараясь угадать о чем он думает, и отчего его глаза вдруг стали изумрудно-зелеными. А Яков улыбался, любуясь самой прекрасной девушкой на свете, веря и не веря тому, что с ним происходит. Они долго бродили по весеннему парку, вдыхая ароматы прелых листьев и уже начинающих наливаться почек, пока, наконец, не вышли на главную аллею.       – Надо возвращаться домой, – с сожалением вздохнула Анна.       – Пожалуй, – кивнул Штольман и усмехнувшись добавил: – Олимпиада Тимофеевна, наверное, уже весь город перевернула.       Они посмотрели друг на друга и снова весело рассмеялись.       Анна Викторовна вошла в прихожую, когда часы в гостиной пробили четыре раза. После долгой прогулки по весеннему парку она была тиха и переполнена какой-то невысказанной негой – чем-то, о чем и думать-то было боязно, не то что говорить – казалось, что стоит ей только сделать какое-нибудь неловкое движение, и она расплещется, как переполненная хрустальная ваза. Она была так поглащена своими мыслями и настроениями, что даже не заметила, что встречать ее в прихожую собралась вся семья.       – Нюша! – всплеснула руками Олимпиада Тимофеевна.       – Аннушка? – встревоженно спросила Мария Тимофеевна.       – Анна! – строго произнес Виктор Иванович, который тоже вышел из кабинета, продолжая держать в руках какой-то исписанный убористым почерком листок.       – Кажется, я здесь лишний, – в пол голоса сказал Петр Иванович и ободряюще улыбнувшись племяннице исчез в своей комнате.       Анна обвела родных удивленным взглядом и улыбнулась.       – Нюша, где ты была? – развела руками тетя Липа. – Я весь город обегала!       – В парке, – на губах Анны блуждала легкая улыбка, а сама она все еще никак не могла выйти из состояния легкой эйфории. Она шагнула к тетушке, чмокнула ее в щеку, махнула рукой изумленным родителям и начала медленно подниматься на второй этаж.       – Господи, когда же это закончится, – проворчал Миронов-старший, возвращаясь в свой кабинет.       – Нет, ну ты подумай! – возмущенно произнесла Олимпиада Тимофеевна, обращаясь к сестре. – В парке!       Мария Тимофеевна тяжело вздохнула и пожала плечами. Олимпиада подхватила сестру под руку и повела в гостиную.       Анна вошла в свою комнату, сбросила с себя свое легкое голубое пальто и закружилась, напевая какую-то едва знакомую мелодию.       Весь понедельник был посвящен сборам. Сразу после последней примерки – завтра утром портниха обещала все закончить – Анна вернулась домой. Поскольку венчание должно было состояться в среду, самые необходимые вещи было решено перевезти в квартиру Якова Платоновича во вторник, а уже в среду, пока Яков с Анной будут в церкви, туда должны были приехать Прасковья с Михеичем, которого Виктор Иванович совсем недавно нанял помощником по хозяйству, и подготовить квартиру к приезду молодых. Анна собиралась взять с собой только самое необходимое – что-то из одежды и обуви, а все остальное можно было забрать позже, когда станет ясно, где именно Яков Платонович будет продолжать службу. Однако, Мария Тимофеевна с Олимпиадой Тимофеевной были другого мнения. В итоге, после долгих споров, в прихожей оказались приготовлены два больших сундука, один маленький и еще один кофр с платьями и верхней одеждой. В сундуках было упаковано все, начиная от постельного белья, скатертей и полотенец и заканчивая посудой; и только в маленьком сундуке, кроме нижнего белья и предметов гигиены, оказались и ее личные вещи, с которыми она не хотела расставаться – несколько книг, спиритическая доска и кое-какие вещицы – милые безделушки, которые были с ней с самого детства и которые ей хотелось взять с собой в новую жизнь. Пока Анна была занята сборами, грустить ей было некогда, но теперь, когда сундуки и кофр стояли в прихожей, готовые к отъезду, а в ее комнате, такой родной и знакомой, она вдруг не находила каких-то вещей, которые окружали ее много лет – ей стало грустно. Она внезапно поняла, что детство закончилось и ее жизнь уже никогда не будет прежней. Она присела на свою узкую, аккуратно застеленную покрывалом кровать, и огляделась – ей предстояло провести здесь еще две ночи, а потом... Она закрыла глаза, чувствуя, как ее щеки начинают покрываться румянцем...       Анины вещи привезли сразу после полудня. Штольман проследил, как в его крошечную гостиную внесли два огромных сундука, еще один поменьше и кофр, лишь немногим уступающий в размерах самому большому сундуку. Яков Платонович сел в кресло и стал с улыбкой смотреть на них. До самого ужина, на который он был приглашен к Мироновым, делать ему было совершенно нечего, кроме как представлять, что уже завтра вечером Аня будет здесь в его маленькой квартирке, как будет разбирать эти сундуки, как будет что-то ему говорить, а он будет слушать и улыбаться, не понимая ни слова, и радоваться одному ее присутствию рядом. Потом наступит ночь, но она не исчезнет, как исчезала все эти месяцы, стоило ему лишь проснуться – едва подумав об этом, он как наяву увидел ее рассыпавшиеся по спине волосы, почувствовал аромат ее шелковой кожи... Штольман судорожно вздохнул...       Накануне вечером, в понедельник, он пригласил в ресторацию своих самых близких друзей, чтобы по старинке отпраздновать окончание холостой жизни. Народу было немного – Александр Францевич да Антон Андреевич; позже пришел местный егерь Ермолай Алексеевич – он специально приехал в город, чтобы завтра присутствовать на венчании; еще позже подошел Николай Васильевич Трегубов, который не собирался на венчание, но уже был приглашен на званый вечер к Мироновым, который должен был состояться в ближайшую субботу; и уж совсем поздно заглянул на огонек Петр Иванович Миронов – дядя невесты, сбежавший из дома от невестки и свояченицы. Отмечали весело, так, что во вторник утром у Якова Платоновича нещадно болела голова – хорошо, до венчания еще оставалось больше суток. Сейчас, глубоко после полудня, уже почти избавившийся от похмелья Штольман сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и улыбаясь рассматривал гору вещей у себя в гостиной, раздумывая, что они и есть символ начала его новой жизни.       Венчание было назначено на три часа после полудни, еще накануне господин полицмейстер заявил, что предоставляет Якову Платоновичу полицейскую пролетку в полное распоряжение на всю среду. На робкий вопрос дежурного: "А как же мы, ежели что?" Николай Васильевич тем же не терпящим возражений голосом добавил: "А "ежели что" – бегом добежите, чай не в столице – концы не дальние, а то разбаловались!" – Яков усмехнулся и покачал головой. "Комодные" часы пробили четыре раза, и хотя ужин у Мироновых, как и всегда, должен был начаться только в семь, мысль о том, что он должен провести еще два часа в обществе сундуков и кофра показалась ему совершенно невыносимой – он вздохнул и начал одеваться.       Дверь дома Мироновых Штольману открыла Олимпиада Тимофеевна. Как выяснилось, Анна Викторовна с родителями уехали за покупками, Петр Иванович еще не выходил из своей комнаты, так что Яков Платонович оказался один на один с тетушкой своей будущей жены. Она церемонно пригласила его в гостиную, хотя он был уверен, что если бы не назначенное на завтра венчание, она с удовольствием выставила бы его вон. Олимпиада Тимофеевна жестом пригласила Штольмана занять кресло, сама же расположилась на диване напротив и взяла в руки пяльцы с натянутой на них канвой.       То что происходило дальше с трудом можно было назвать беседой, потому что говорила в основном тетушка Липа, а Яков Платонович если и отвечал, то редко и односложно. Однако, как ни старался он отвлечься и не слушать, то что говорила Олимпиада Тимофеевна, это оказалось совсем непросто. Сначала тетя Липа долго сокрушалась по поводу "трагической и нелепой" гибели князя Разумовского, который "был для Нюшеньки прекрасной партией", потом она весьма доходчиво выразила свои сомнения в том, что он – простой полицейский – сможет составить счастье ее племянницы. Слава Богу, что в этот момент вернулись Мироновы, и Яков Платонович вздохнул с облегчением. Хотя он попытался забыть все, что услышал от Олимпиады Тимофеевны, ей-таки удалось заронить зерно сомнения в его голову. Анна Викторовна сразу почувствовала, что что-то не так – должно быть, для людей, знавших Штольмана хуже, чем она, это было незаметно – но не для нее. Яков Платонович принимал участие в беседе, однако, время от времени она замечала, как он смотрит на нее серьезно и задумчиво. К сожалению, в присутствии тетушки Липы и думать было нечего остаться с ним наедине, чтобы узнать, что случилось. Анна дождалась окончания ужина и, накинув на себя толстую шотландскую шаль, выскользнула на улицу, чтобы проводить Якова. Они немного постояли на веранде, а потом, видимо все-таки решившись, он вдруг улыбнулся какой-то неуверенной и беззащитной улыбкой и спросил:       – А не пожалеете, Анна Викторовна?       Она вздохнула, так вот в чем причина его сегодняшнего настроения! — Он боится ее разочаровать... Ну как же ему объяснить-то, что по-настоящему ее жизнь только началась тем сентябрьским днем, когда она чуть не сбила его на своем велосипеде? Она кивнула, показывая, что поняла его вопрос и ненадолго задумалась.       — Я не знаю, как Вы это делаете, Яков Платонович, – улыбнувшись покачала головой Анна и, глядя ему в глаза, закончила: – но, когда Вы со мной — я счастлива…       Она вздохнула, поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы, потом быстро отпрянула, не давая себя обнять, открыла входную дверь и исчезла в доме. А его вдруг затопила такая теплота и нежность, что ему потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться и найти в себе силы пойти домой, чтобы как-то дожить до завтрашнего дня.       Среда — девятое апреля — день, на который было назначено венчание, заставил Штольмана в полной мере убедиться в правоте теории о том, что время относительно. Ему казалось, что стрелки его "комодных" часов двигаются раз в десять медленнее, чем всегда. Проснувшись рано утром, он немного повалялся в постели, потом принял ледяной душ и решил позавтракать. Одевшись, он вышел на улицу и отправился в ближайший трактир.       Когда он вернулся в свою квартиру, то был уверен, что скоро полдень, однако часы совершенно не были с ним согласны и показывали только четверть десятого. Яков подумал, взял книгу и уселся на диван в гостиной.       Однако, погрузиться в чтение ему не удалось — через несколько минут он обнаружил, что с совершенно дурацкой улыбкой таращится на сложенные пирамидой посреди гостиной сундуки и кофр Анны Викторовны. Ему казалось, что так — разглядывая их и представляя, как Анна вынимает из них вещи и раскладывает их на пустых полках шкафа, высоко поднимая руки, с которых соскальзывают широкие рукава ее домашнего халатика, обнажая их почти до плеч — он просидел несколько часов. Но, нет! — "Комодные" часы старательно пробили десять раз. Яков вздохнул. Антон Андреевич должен был приехать в полицейской пролетке в полдень, потом они вместе собирались заехать за Ермолаем Алексеевичем, который ждал их в гостинице и за Александром Францевичем, который взял по такому случаю выходной и собирался дождаться их у себя дома.       К половине двенадцатого Яков Платонович был полностью одет и уже успел несколько раз проверить на месте ли сафьяновая коробочка с обручальными кольцами, купленными им в Петербурге в ювелирной лавке Грачевых. Следующие полчаса он простоял возле окна в ожидании, когда же в конце улицы появится знакомая полицейская пролетка. Часы пробили только пять раз, когда он услышал знакомый грохот и убедившись, что лошадь остановилась прямо перед парадной, быстро запер дверь и, шагая через две ступеньки, сбежал вниз, все еще слыша, как его часы в гостиной продолжают отсчитывать двенадцать раз.       День был ветреный и прохладный, хотя и солнечный. Дорога до церкви вместе с посещением гостиницы и дома доктора Милца заняла чуть больше двух часов, так что в церковь жених с друзьями прибыл почти за час до назначенного времени. Обрадованный рыжебородый батюшка с пышной копной вьющихся огненных волос, при виде которого, скорее, возникала мысль о разбойниках Стеньки Разина, чем о богобоязненном настоятеле церкви, сейчас же пригласил их на чай. Спутники Якова, изрядно продрогшие за время пути — ветер был очень свежим, хотя солнце и припекало по-весеннему — с радостью согласились, но сам Штольман, который и в обычное время не был любителем сладкого, был так взволнован, что даже мысль о чае с вареньем показалась ему неприемлемой. Кивнув своим спутникам, которые весело переговариваясь, отправились в избушку настоятеля, Яков остался на улице, решив подышать воздухом.       Утро Анны Викторовны тоже выдалось непростым. Уже в десять часов должен был прийти куафер и заняться ее прической, так что встать ей пришлось рано, хотя, надо сказать, спала она плохо, да и уснула только под утро. Пока она сидела перед зеркалом, а куафер занимался ее прической, в комнату заглянул сначала отец — спросил как она себя чувствует, потом дядя — с тем же вопросом, Анна подумала, что если сейчас ее о том же спросят Прасковья и Михеич, она запустит в них подушкой. Наконец, куафер закончил, оставалось только покрыть голову.       Несмотря на ее возражения, матушка с тетушкой потащили ее в гостиную, чтобы накормить завтраком, они так настаивали на том, что она должна обязательно что-нибудь съесть, что ей пришлось их уважить — она с трудом заставила себя сделать несколько глотков чаю с мятой и съесть пирожок.       Около полудня решили, что Анне пора одеваться. Платье из отбеленного льна, украшенное вологодским кружевом и продолговатым речным жемчугом было великолепно — широкий пояс, подчеркивающий тонкую талию, длинные — до запястий рукава и воротник—стоечка, скрывающий шею до самого подбородка — и превращало ту счастливицу, на которую оно было надето, в настоящего ангела. И отец, и дядя, увидев Анну, восхищенно переглянулись и покачали головами, а Петр Иванович, взглянув на брата, вытащил из-за спины руку на которой лежала белая, тончайшая кружевная шаль. Анна восхищенно охнула, взяла ее и, подойдя к зеркалу, осторожно покрыла ей голову. А Миронов-младший, улыбаясь рассказал, что купил ее еще в Белозерске у одной старушки "на всякий случай". Анна благодарно взглянула на дядюшку, полюбовалась на себя в зеркало и, хмыкнув носом, поцеловала и отца, и дядю. Мария Тимофеевна и Олимпиада Тимофеевна всплеснули руками, увидев Анну Викторовну с головой, покрытой кружевной шалью. Матушка растрогано прослезилась, а Олимпиада Тимофеевна вдруг громко запричитала, будто собиралась не на венчание любимой племянницы, а на ее похороны. Виктор Иванович схватился за голову и быстро вышел из комнаты, а Петр Иванович укоризненно покачал головой, глядя на невестку, и отправился вслед за братом. Мария Тимофеевна с Анной бросились успокаивать тетю Липу.       Ехать в церковь предстояло на двух извозчиках — дело в том, что обратно Анна и Яков Платонович должны были вернуться на полицейской пролетке, а вот для гостей Якова как раз и предназначался второй извозчик. В итоге, Анна с родителями и тетей разместились в одной пролетке, а Петр Иванович, которому совсем не хотелось всю дорогу любоваться на всхлипывающую свояченицу, поехал в другой, отговорившись тем, что извозчик не знает дороги.       По мере приближения к церкви Анна все больше волновалась, ей вдруг стало казаться, что с их-то с Яковом везением, должно обязательно что-то случиться, что помешает ему добраться до церкви. Виктор Иванович, заметив ее беспокойство, но объясняя его по-своему, ободряюще похлопывал ее по руке. И только когда Анна своими глазами увидела перед церквушкой знакомую полицейскую пролетку, то вздохнула с облегчением.       Ее появление в церкви под руку с отцом заставило мужчин замереть от восторга, но она этого даже не заметила — ее волновали только одни, ставшие вдруг темно-серыми глаза — лишь увидев восхищение в них, она улыбнулась...       Увидев Анну Викторовну Антон Андреевич впал в столь глубокую задумчивость, что только легкий толчок в бок от Александра Францевича, и его басовитый шепот: "Ну, что же Вы, батенька!" — заставил Коробейникова прийти в себя и вспомнить о своих обязанностях шафера.       Олимпиада Тимофеевна, которая так и не успокоилась за двухчасовую поездку, войдя в церковь следом за племянницей вдруг зарыдала в голос, вызвав легкое недоумение даже у привыкшего ко всему батюшки. Несмотря на увещевания сестры и Виктора Ивановича, которого только присутствие супруги останавливало от резких слов и действий, и откровенное цыканье Миронова-старшего, тетушка Липа продолжала рыдать. Однако, похоже, что окружающий мир для Якова и Анны просто перестал существовать, едва они взялись за руки...       После проведенного таинства венчания батюшка пригласил новобрачных и их гостей в свою избушку, где был накрыт стол для чаепития. Ему даже удалось успокоить и примирить с действительностью Олимпиаду Тимофеевну, которая всхлипнув в последний раз, таки поздравила молодых и пожелала им счастья.       Едва дождавшись окончания чаепития Анна с Яковом, наконец, сели в полицейскую пролетку и поехали домой. На второй пролетке отправились восвояси Мироновы с Олимпиадой Тимофеевной, а в третью — загрузились доктор Милц, Коробейников, Ермолай Алексеевич и Миронов-младший, который сейчас же извлек из-под сиденья приготовленный им заранее, небольшой плетеный короб, в котором обнаружились две бутылки коньяка и бокалы — так что поездка обещала быть весьма насыщенной.       Когда Анна с Яковом добрались до его маленькой квартирки, на улице уже совсем стемнело. Штольман распахнул перед Анной дверь и щелкнул выключателем. Анна Викторовна осторожно переступила порог и оказалась в маленькой прихожей. Освободившись от легкого весеннего пальто, которое Яков едва успел подхватить, Анна, стуча каблучками, пошла осматривать свой новый дом. Пока он пристраивал на вешалке ее и свое пальто, Анна Викторовна ходила из комнаты в комнату, всюду включая электрическое освещение и открывая форточки, а он улыбаясь слушал ее удивленные веселые возгласы. Анна обнаружила на кухне печь и сейчас же потребовала поставить кипятиться чайник, который нашелся тут же на кухне. Яков Платонович, который был совершенно не уверен, что кроме печки на кухне есть еще и дрова, скинув сюртук, пошел выполнять просьбу жены. К его удивлению, возле печи он обнаружил вязанку дров и коробок спичек. Мысленно возблагодарив предусмотрительного Михеича, он попытался растопить печь, чего за время своего проживания в этой квартире не делал ни разу. Тем временем Анна Викторовна обнаружила в кухонном шкафу две фарфоровые чашки и протерла их лежащим на столе чистым полотенцем. Пока Яков Платонович сражался с упрямой печкой, Анна наткнулась в гостиной на свои сундуки и решила немедленно их разобрать. Слава Богу, что первое, что она обнаружила в кофре было простое домашнее платье. Она сейчас же оправилась в ванную комнату переодеваться, сто раз поблагодарив саму себя за предусмотрительность — ведь это она настояла на том, чтобы и подвенечное платье, и новое домашнее застегивались спереди.       Пока она переодевалась, Якову все-таки удалось справиться с печкой, он налил в чайник воды и поставил его кипятиться. Потом пришел в гостиную, сел в кресло и стал смотреть на Анну, уже одетую в домашнее серое платьице, и все никак не мог поверить в то, что она здесь, с ним, и больше никуда не уйдет. Ему казалось, что вся его маленькая квартирка уже наполнена ее дыханием и ароматом, но стоило ему хоть на мгновение потерять ее из вида, как он начинал ощущать беспокойство и желание немедленно убедиться, что она никуда не исчезла.       Когда, наконец, закипел чайник, Анна спохватилась и бросилась к своим сундукам искать скатерть. Провозившись несколько минут, скатерти она конечно же не нашла, ужасно расстроилась — чуть не до слез — ведь это было их первое семейное чаепитие, и все должно было быть правильно... Но Яков взял ее за руку, усадил в кресло, принес из кухни закопченный, плюющийся кипятком чайник и чашки, достал откуда-то с верхней полки маленький фарфоровый чайничек с нарисованными на нем розами и жестяную коробочку с заваркой. Анна вздохнула, заварила чай и, как учила тетя Липа, накрыла чайничек полотенцем, потом сбегала на кухню и принесла корзинку с пирожками и прочей снедью, заботливо привезенную сегодня Прасковьей. Она аккуратно выложила пирожки, булочки, баранки и пряники на обнаруженную там же в корзинке большую фарфоровую тарелку и удовлетворенно вздохнула.       Когда они сели за стол, "комодные" часы пробили девять раз. Им пришлось подождать, когда заварится чай, потом Анна налила его в чашки, но он был очень горячим, и они подождали еще немного, пока он хоть чуть-чуть остынет — чаепитие определенно затягивалось, а они словно и не замечали этого — сидели, держась за руки, молчали и улыбались, не желая расставаться даже на мгновение. Когда часы пробили десять раз, Анна Викторовна вздохнула и отправилась на кухню мыть посуду. Потом, прихватив, что-то белое из маленького сундука, она улыбнулась Якову, шепнула: "Я скоро" — и, на мгновение прижавшись к его волосам губами, исчезла в ванной. Яков закрыл глаза и, прислушиваясь к тому, как льется в ванной вода, размышлял о том, что вот в его пустом доме поселилась удивительная девушка, и теперь он больше никогда не будет один. Эта мысль наполняла его таким теплом, что он даже не заметил, как в ванной перестала течь вода. А когда Анна вышла в накинутом на ночную сорочку пеньюаре, с распущенными волосами, пахнущая чем-то таким, отчего у него сразу закружилась голова, он поднялся ей навстречу и неожиданно почувствовал себя шестнадцатилетним подростком: смущенным и неловким. А она, серьезно, без улыбки заглянула в его потемневшие глаза и спросила: "Пойдем?" — не дождавшись ответа, встала на цыпочки и на мгновение прильнула к губам, а потом, взяв за руку, потянула за собой...       За окном уже начинало светать, а он так и не смог уснуть. Пожалуй, только этой ночью он понял, что его жизнь больше никогда не будет прежней, теперь с ним всегда будет самая любимая и самая желанная женщина на свете. Он осторожно повернул голову и посмотрел на Анну — она сладко спала, подложив под щеку сложенные лодочкой ладони — и вздохнул. Разбуженная его вздохом Анна пошевелилась, смешно сморщила носик и открыла глаза. — С добрым утром, Анна Викторовна, — прошептал он. — С добрым,.. — Анна посмотрела на него бездонными васильковыми глазами, потом осторожно провела руками по волосам, охнула и спрятала лицо в ладонях: — Не смотри на меня — я похожа на бабу Ягу! Он улыбнулся и, взяв ее руку, осторожно поднес губам. Анна тихонько приоткрыла один глаз, потом второй и, приподнявшись на локте, внимательно посмотрела на мужа и прошептала: — Почему ты улыбаешься? — Потому, что я счастлив...