Паутина

      Щелк-щелк.       Манола не может уснуть.              Прошедшие полчаса кажутся ей бесконечными, словно она вот уже целую ночь пролежала в постели с закрытыми глазами. Неподвижно и молча. Но полчаса – всего лишь полчаса! – смешная цифра: часто она ворочается с бока на бок по два или три часа, прежде чем забыться тревожным, недолгим сном. Привыкнуть бы уже к этому, а она до сих пор не может.       Несколько негромких, резких щелчков сменяются мягким стуком клавиатуры, и Манола крепко зажмуривается. Лишь бы не открыть глаза ни на секунду, лишь бы продолжать притворяться спящей, притворяться, что с ней ничего не происходит. Точно так же притворяться, как это мастерски делает он.              Она не припоминает, чтобы за прошедшие сутки Севен хотя бы ненадолго оторвался от экрана своего ноутбука, не говоря уже о том, чтобы поспать или поесть. Или сказать ей что-нибудь. Тревожить его – в наушниках, погруженного в работу, – кажется дурным тоном, особенно после нескольких довольно резких просьб этого не делать.       Поэтому приходится лежать в постели и делать то, что получается у нее отменно: притворяться, что все хорошо. Что она просто спит. И слушать монотонное жужжание работающего ноутбука, щелчки мыши и стук по клавиатуре вместе с тихим, едва различимым бормотанием себе под нос по-корейски. Она мало что понимает, потому что живет здесь едва ли пару месяцев. А уже успела вляпаться по самые уши.              Для Манолы время здесь течет немного иначе: для ее внутреннего мира прошло не менее полугода. Она уверена, никто и не замечает, что с ней творится что-то не то, никто никогда не замечает этого за ее фасадом. Гениальный геймер, любительница шуток и приколов, веселая девчонка, студентка-иностранка – ее превосходный фасад никогда не дает трещин, что позволят усомниться в искренности. А сама она иногда и не знает даже, какая она на самом деле, настоящая. Но одно знает точно: кое-кто чувствует то же, что и она. И это не дает ей покоя уже очень давно.       Очень скоро к уже привычным звукам примешивается еще один: тихий стук капель по карнизу. Дождь быстро набирает силу и расходится, и вот уже через несколько минут вдали слышится раскат грома, а потом, когда Манола все же приоткрывает один глаз, полутемную комнату озаряет яркая вспышка молнии.              “Вот бы сейчас на улицу выйти, – она натягивает одеяло до самого лба, лишь бы потерять соблазн открыть глаза окончательно, – посмотреть на грозу”.              На самом деле, Манола очень о многом думает, только вот не говорит никому. Некому говорить.       Нет на свете ни единого человека, с кем она могла бы разделить свой секрет, и от этого на душе порой так тяжело, что впору снова, как несколько лет назад, провалиться в депрессию и запереться в комнате от окружающего мира. Но она не может позволить себе такой слабости. Она должна двигаться вперед, чтобы узнать, что ждет ее на другом конце Вселенной. Может, ее действительно кто-нибудь ждет?..              Вот уже полгода прошло с того дня, когда Манола впервые открыла мессенджер RFA. Долгих полгода на то, чтобы узнать каждого из организации поближе, подружиться, влюбиться… Влюбиться ли? Она до сих пор не знает точного ответа на этот вопрос, но в одном уверена: она любит их всех, каждого по-своему. Так, как это может только она.       Но…       …об одном человеке она до сих пор не знает практически ничего.       Манола с легкостью могла бы залезть в его телефон, в его компьютер, даже в его голову, чтобы узнать о том, кто он на самом деле. Какое имя ему дали родители. Какое было его первое слово. Кем он мечтал стать в детстве. Почему стал секретным агентом, почему забыл своего брата, почему, почему… Миллионы ответов на все мучающие ее вопросы, прямо здесь и сейчас.       Но она предпочитает этого не делать.       Это нечестно и подло, а еще… Неинтересно. Севен похож на игру в жанре “квест” с повышенным уровнем сложности. И ей хочется пройти эту игру без дополнительных жизней, – она чувствует: это последняя попытка.              Манола любит каждого из RFA по-своему: Юсона, помешанного на играх так же, как и она, красавчика-Зена и его огромный талант, всегда собранную Джехи, знающую ответы на все вопросы, вежливого и обаятельного Джумина, которого сложно воспринимать отдельно от его кошки, и Севена…       Нет.       Севена она любит как-то по-другому.       Потому что с кем бы она ни была, кто бы ни держал ее за руку, она всегда по-особенному смотрит именно на него. И встречает в ответ точно такой же взгляд каждый раз. Он смотрит на нее так, будто знает о чем-то, и именно из-за этого ее сердце бьется чуточку чаще, чем дозволено.       Она любит слышать его голос в телефонной трубке, любит представлять его выражение лица, когда он говорит что-то особенно идиотское и очень смешное, а она отвечает ему в том же тоне. Она любит его чувство юмора, так похожее на ее собственное, его улыбку и едва уловимую грусть во взгляде, когда он уверен, что никто на него не смотрит. Любит его яркие рыжие волосы, любит очки в смешной полосатой оправе, любит… Приходится зажать рот руками, чтобы не закричать в голос. Слишком больно думать о том, что никогда не станет реальностью. Потому что это ее последняя попытка. Потому что полюбить ее… разве это возможно вот так, всерьез?              Манола открывает глаза, одним резким движением скидывает с себя одеяло и садится на кровати. Севен поднимает голову от ноутбука и смотрит на нее в полном недоумении, а она просто улыбается, не потрудившись даже нашарить на тумбочке очки: незачем. Она это сделала совсем не для привлечения внимания, а просто – потому что захотела. Потому что ей надоело прятаться.       – Хватит! – кричит она в потолок, самой себе.       И решительно поднимается с постели, чтобы невозмутимо шагнуть к выходу из комнаты. Последнее, что цепляет ее размытый взгляд – Севен, стягивающий наушники. Ну и черт с ним.       Быстро и на ощупь Манола надевает ботинки прямо на голые ноги и выбегает на улицу в одной пижаме. Она любит дождливую погоду с самого детства: есть в этом что-то притягательное, успокаивающее, когда капли барабанят по оконному стеклу, а в комнате сухими ветками трещит камин, и мама в кресле читает им с сестрой добрую сказку про итальянского сапожника. Но сейчас рядом нет ни мамы, ни сказки, а ей всего лишь нужно привести свои выпотрошенные, вывернутые наизнанку чувства в порядок. А дождь подходит для этого лучше всего.       Она промокает до нитки буквально через минуту, но такое незначительное обстоятельство не способно остановить ее на пути к цели. Манола устремляет взгляд в высокое темное небо, затянутое плотными тучами, и смеется, совсем тихо, почти про себя. По лицу потоками стекает вода, холодная смешивается с горячей: дождь и ее собственные слезы. Если бы она могла, она дала бы себе звонкую затрещину прямо сейчас, давно ведь запретила жалеть себя, но сейчас уже слишком поздно. И слишком больно, чтобы останавливаться.       Наверняка со стороны она выглядит как безумная, но ее это не волнует. В конце концов, кто в своем уме в три часа ночи выйдет из дома в проливной дождь. Она давно уже не в своем уме.              ...как и кое-кто еще.       Манола не сразу понимает, что произошло и куда делся дождь, но спустя пару секунд выскальзывает из удушливого кокона собственных мыслей обратно в реальность. Над ее головой – большой радужный зонтик, ее зонтик. А на плечах – ее собственная джинсовая куртка.       – Зачем?.. – она только это и может сказать неровным, надтреснутым голосом. Не поворачиваясь, но чувствуя чужое дыхание возле макушки.       – Ты заболеешь, – в голосе Севена слышится легкое смущение, а ей снова хочется засмеяться. – А у нас вечеринка на носу. Это мне бы спросить у тебя “зачем”.       – Но ты не спросил, – с улыбкой говорит Манола. – Поэтому я не отвечу.       – Думаешь, это смешно?       – Думаю, да.       Она действительно смеется, а потом резко поворачивается, чтобы уткнуться взглядом в его лицо, знакомое до боли. Кажется, сейчас на нем даже нет маски. Поэтому она может позволить себе на доли секунды снять и свою.       – На самом деле… – она медлит на секунду, – мне стало жарко. И не спалось. Я лежала и слишком много думала, поэтому и сбежала.       – Можно было просто включить кондиционер, – Севен едва хмурится, – а теперь ты отвлекла меня от работы…       – От работы, значит, – Манола тоже умеет хмуриться, – ты сам себя отвлек от работы. Я бы почудила и вернулась. А ты только и можешь, что думать о своей гребаной работе, нет бы о себе подумать хоть на минутку!       – Что ты… – он шагает назад.       – О себе, говорю, подумай! Не ешь и не спишь черт знает сколько часов, отгораживаешься от меня наушниками и чатами и считаешь это нормальным! – Манола не кричит, нет. Она повышает голос ровно настолько, чтобы он смог услышать. – Если о себе не можешь, то попробуй о других из RFA подумать, обо мне, может быть!       – Я только и делаю, что о тебе думаю! – Севен тоже повышает голос. – Иначе я бы не бросился сюда, не стал бы тебя защищать, не стал бы сутками сидеть за чертовым программным кодом, чтобы перенастроить систему безопасности, чтобы защитить тебя! И после этого ты…       – Ты…       Они замолкают и смотрят друг на друга, тяжело дыша после перепалки и сжимая кулаки. Манола действительно слегка злится, но не понимает, на кого больше: на Севена с его идиотским упрямством или на себя со своим таким же. И готова поклясться, что он испытывает нечто похожее.       Как и всегда.       Всегда ли?..       – Ты просто… – начинает она, но останавливается.       По щекам снова стекает вода, и на этот раз она точно знает, что это такое.       Маноле больше ничего не хочется говорить, поэтому она приподнимается на цыпочках и прижимается к губам Севена своими, ощущая, как сердце принимается колотиться где-то в горле. Слезы не останавливаются, и она целует его с каким-то отчаянием, словно пытаясь убедить себя, что еще не все потеряно, что у нее есть призрачный шанс зацепиться за осколок реальности и перестать терять его раз за разом. И ей смутно кажется даже, что он неловко, неумело ей отвечает, и от этого хочется рыдать навзрыд.       Она прерывает поцелуй так же резко, как и начала его. В тусклом освещении уличных фонарей едва заметно, как краснеет лицо Севена, как дрожат его губы в попытке облечь мысли в слова. У Манолы тоже лицо горит – от слез и от смущения, и, может, даже от радости: ведь она так давно хотела это сделать. Месяца два, не меньше.       Прежде чем он успеет что-то сказать, она срывается с места и бежит к дому, едва не спотыкаясь о развязанные шнурки. Сейчас – в душ и спать, а завтра – продолжать думать и делать все для того, чтобы этот поцелуй не оказался их первым и последним.