Ты спасла меня

      Эти последние несколько месяцев отзываются в душе Каспара Кордеса так, словно ему не 17, а 50 лет — столько вещей он стал понимать, осознавать, в разы больше — не понимать и не принимать. И сейчас, наверное, он не стал бы повторять то, что сделал, попытался бы отговорить своего друга Йозепа от последнего непоправимого шага…       Каспару казалось, что он никогда не сможет забыть того, что случилось. Никогда не сможет стать тем, кем был раньше. Но теперь ему это было не нужно.       Конечно, он ничего не забыл. Чудес не бывает. Но Ингрид… Она словно возрождала его к новой жизни. Той, на которую он даже не надеялся.       Она такая своя-чужая, почему ему с ней так хорошо?       Внутри всё переворачивалось, когда он её видел. А она словно не замечала, какие чувства в нём вызывает; словно не обращала внимания на то, как он пытался привести свои мысли в порядок, вспоминая, что в её присутствии нужно не забывать дышать.       Первым впечатлением у самой Ингрид при знакомстве с юношей было то, что он приятный, не глупый с виду парень, который очень запутался в жизни. В телодвижениях чётко прослеживалась его незащищённость и запредельная ранимость.       — Каспар… — осторожно начала она. — Почему ты не рассказал о том, что произошло на пляже? — спросила девушка давно мучавший её вопрос.       — Неужели это так трудно понять? — устало отозвался он, поднимая свой взгляд прямо на неё, и на секунду ей показалось, что она видит в его глазах слёзы. — Вас совершенно не интересует, что произошло на самом деле…       Эти слова пронеслись лезвием по её сердцу, и именно в этот самый момент она увидела в нём не убийцу, который хотел бы выйти из тюрьмы как можно раньше, размышляя над тем, как выгоднее было бы вести себя на суде. Нет. Она видела в нём выпавшего из гнезда птенца с поломанным крылом, и не понимала — как остальные могут этого не замечать? Как они могут приписывать ему статус холодного и жестокого преступника? Ведь он совсем не такой…       В его сердце тоже всё изменилось после этой встречи. Она давала надежду, что однажды, поймав её взгляд, он увидит там те же чувства, которые обуревают его при одном мимолётном взгляде в её сторону, и от этого в выгоревшей, словно пустошь, душе станет теплее. Совсем чуть-чуть, но и этого будет достаточно.       И только она знает, что значит, видеть и не подавать виду; замечать и притворяться, что абсолютно слепа, потому что невероятно страшно открыться и дать ему надежду на понимание и принятие.       Каждый раз, приходя к нему, она вселяет в него веру в то, что ещё не всё потеряно, стараясь подарить толику простого человеческого тепла. Но в то же время начинает притворяться, что столкнулась с ним таким тёплым взглядом совершенно случайно, и никакого подтекста в её поведении не было. Только однажды она всё-таки дала себе слабину, спросив прежде, чем успела подумать:       — Ты думаешь, у меня нет никаких чувств?       — А разве есть? — с надеждой спросил Каспар.       Их взгляды неминуемо сталкиваются, и между ними будто бы пробежала невидимая искра, которую можно только почувствовать, ощутить лёгким щемящим толчком где-то около сердца. В ту же секунду вдруг образуется какая-то неведомая миру химическая реакция — абсолютно непонятная, не имеющая никаких оснований, но, тем не менее, существующая.       Это неправильно. Ему лучше о ней забыть.       Но он чувствует зависимость от одного присутствия, и на следующей встрече ничего не может с собой поделать, когда под секундным порывом крепко прижимает её к себе со словами: «Я хотел тебе просто сказать «Спасибо»…       Волосы девушки такие мягкие. Они успокаивают и уносят его в другую Вселенную, где нет никаких правил и запретов. Как же хотелось дотронуться до них и немного-много вдыхать их аромат, целовать невесомо и часто-часто. Хотелось упиваться, тонуть в ней, короткими вдохами дышать ею и запоминать… запоминать…       Он знает, что должен отпустить её, но просит у себя разрешения на ещё одну секунду, полностью растворяясь в своих чувствах и в ней. Это не было подобно той влюблённости, которую он испытывал раньше — здесь было что-то другое. Более вымученное и несовершенное.       — Нам нельзя… — едва слышно произносит Ингрид, а перед глазами всё плывёт.       Она чувствует, как он неправильно-правильно касается ладонью её лица. Где-то полушёпотом тикают часы, вклиниваясь в её дыхание, и она кажется ему такой настоящей и родной, что не верится, но в то же время настолько далёкой и недосягаемой, что становится страшно.       — Я просто хотел проверить, что это настоящее чувство… — он посмотрел ей прямо в глаза, чувствуя, как зашедшемуся, словно сумасшедшее, сердцу, становится тесно в груди.       — Нам нельзя… — уже более отчётливо, но всё-таки не так уверенно, как хотелось бы, повторила она.       Ингрид опустила его руку и ушла в ту же секунду, не давая возможности продлиться этому прекрасному мгновению, а он понял, что несмотря ни на что никогда его не забудет.       На следующую встречу ей было идти особенно страшно. И не потому что она не понимала саму себя. Нет. В последнее время она наоборот начинала более отчётливо осознавать, что с ней происходит. Её пугало другое. Было страшно признаться ему, что она хочет отдать это дело другому адвокату, так как боится не справиться.       И предчувствие её не обмануло. Каспар принял эту новость в штыки. Он разозлился очень сильно, по-настоящему, высказал всё, что думал, но она видела, что он потерян, что в глубине души он не хотел её обидеть; что он просто избитый и сломленный мальчишка-мужчина с искалеченным временем сердцем. Заметив слёзы на её глазах, юноша тут же сдался и обнял её, понимая, что ей точно так же нелегко, как и ему…       — У меня кроме тебя никого не осталось… — тихо произнёс он, мысленно умоляя её не отдавать это дело никому другому. Он понимал, что просто не переживёт этого.       И уходя ненавсегда, она тоже понимала, что не сможет отдать это дело другому адвокату, потому что сейчас ему как никогда была нужна её поддержка.       …Первый день суда прошёл даже лучше, чем ожидала Ингрид. Подойдя после заседания к Каспару, она не удержалась и осторожно коснулась ладонью его плеча.       — Я поняла, что единственное, что может тебя спасти — это прощение твоих одноклассников, — тихо произнесла она.       — Ты меня уже спасла, — так же тихо ответил он, глядя на девушку с благодарностью.       Её тепло было так непозволительно близко, а находится с ней рядом было так хорошо и (не)правильно. Он без единого шанса на спасение окончательно утонул в ней.       …И когда ему дали три года условно, он сначала даже не поверил своим ушам. Неужели такое возможно? Каспар хотел тут же подойти к Ингрид, поблагодарить её, но она словно исчезла. Грустно улыбнувшись, он подошёл к бабушке, нежно обнимая её, и в его объятиях женщина почувствовала усталую мудрость ещё совсем молодого человека, который многое пережил, прежде чем вернуться домой…       Когда Ингрид приехала к Каспару, он улыбнулся. Впервые за долгое время он улыбнулся искренне. Ему было страшно, что он больше никогда её не увидит.       И снова так хотелось дышать ею, упиваться воздухом, в котором нет никого, кроме неё, исцеляя свою израненную душу. И ведь он всегда был противником самолечения, так какого чёрта он делает?       Но несмотря ни на что Каспар понимал, что однажды утонув в ней, он уже не сможет, да и не захочет вернуться на берег.