Талая вода

…Понемногу, капля за каплей, её холод просачивается в его плоть и разум — когда-нибудь они станут единым целым. Ур не боится потерять себя в этом синтезе. Она сильнее тьмы. И она больше никогда не будет одна.

      Никто не должен был растопить её лёд. Однако Лион совершил невозможное, немыслимую глупость, безрассудную, опасную. Он пытался освободить Делиору, и даже своему ученику и воспитаннику она не могла бы простить такой поступок, если бы демон действительно вырвался на свободу. Но его плоть и разум были разъедены её льдом. Он перестал быть.       И она тоже почти перестала.       Она стала частью океана, и время для неё не существовало. Дни, месяцы — не важно. Сознание, растворённое в волнах, вряд ли могло следить за временем, а если и могло, то сперва нужно этого захотеть. Ур не хотела.       Её ученики ненавидят друг друга. Её дочь жива, но выросла жестокой тёмной магессой. Всё из-за того, что она оставила их. У неё не было другого выхода, она должна была запечатать эту тьму — но всё-таки она оставила их.       А потом с ней заговорил Делиора.       Она не думала, что он ещё здесь. Не думала, что в его разуме есть что-то, кроме стремления к разрушению, неконтролируемой ярости, бездонной тьмы. Она считала, что понимает его, но ошибалась.       Сейчас Делиора Разрушитель был в растерянности. В его сознании преобладала мысль: «Что происходит?», и эта мысль стала словами, обращёнными к Ур.       — Ты мёртв, Разрушитель.       Она ответила через несколько… минут? часов? дней? Зачем вообще ответила? Его недоумение, которое она ощущала, причиняло смутный дискомфорт, отзывалось эхом в её разуме. Она не хотела испытывать эмоции. Особенно чужие.       Ещё один осколок вечности пронёсся сквозь неё, прежде чем она добавила:       — И я мертва.       Это точно было ненужным. Наверное, она говорила в первую очередь сама с собой. Будто доказывая, что несмотря на то, что она мертва — она ещё есть.       Только вот хотела ли она быть?       Не слишком.       Но не могла позволить себе иссякнуть, пока не знала, что тогда случится с Делиорой, который тоже ещё был. Исчезнет ли он вместе с ней — или каким-то образом останется в мире, пусть и лишённый физической оболочки? Она не знала, насколько прочно они связаны.       Следующие слова Делиоры действительно были словами, а не обрывком мыслей и эмоций, случайно доставшимся ей.       — Ты остановила меня, человеческая женщина.       — Что с того? — ощутив тень удивления и любопытства, она ответила почти сразу. Хотя, может быть, её (их) «сразу» тянулось несколько дней.       — Никто не мог остановить меня.       — Всё бывает в первый раз.       Они обменивались несколькими словами, фразами, эмоциями — и снова застывали в стазисе, почти исчезали в бесконечности океана. Сознание Делиоры порой мерещилось Ур тёмной глубиной, схожей с океанскими глубинами; по своей воле она не стала бы заглядывать туда, но так же, как она растворялась в воде, была везде: и там, где искрилась под солнцем поверхность, и там, где чернильную темноту никогда не разгонял луч света, — так же она растворялась в этериасе, проникала в него в немыслимом симбиозе, который невозможно прервать.       Этот симбиоз оказывался тем, что снова и снова возвращало её к связности мыслей, заставляло складывать слова во фразы, задавать вопросы, давать ответы.       — Зачем ты делал то, что делал? — не было необходимости описывать картины разрушенных городов словами — хватило разделённого между сознаниями образа.       — Это моё предназначение.       — Расскажи мне.       Кажется, она и правда хотела знать. Понять.       Зереф дал ему только один инстинкт — уничтожать. Всё остальное зарождалось само собой, нарастало долгие годы, терялось в бесконечном разрушении…       Пока она не остановила его. Ур интуитивно угадывала свою роль, чувствовала своё влияние, неразрывную связь. Ледяная Гробница сплавила два сознания слишком прочно, чтобы можно было теперь их разделить.       — Ты ненавидишь меня?       — А ты меня?       У них обоих было достаточно причин для утвердительного ответа. Плюс на плюс не даёт минус, но…       Нормальная арифметика для них не работала.       …возможно, потому, что ненависть — слишком сильное чувство для того, кто почти не существует.       Ур сомневалась, что вообще ещё помнит, как чувствовать. Да и не хотела.       Её человеческие переживания вряд ли нужны были этериасу, потому сама она не рассказывала ничего. Только перебирала воспоминания, как бусины в горсти, гладкие, полированные, норовящие выскользнуть из пальцев — и отпускала в темноту, где они будут лежать, не тревожа её.       …тогда она была шестилетней соплюшкой и бусины действительно не удержала — они рассыпались, разлетелись по углам, а она ползала по полу на четвереньках, собирая их. А её дедушка, маг льда, довольно посмеивался, ведь ледяные бусины — такие красивые, она очень хотела сохранить их, — не таяли в её руках. С того дня он начал обучать её.       Через пять лет он умер, и больше у Ур не было наставников: только книги и собственный разум. И мама, которая не была волшебницей, но поддерживала её во всём.       Мама смеялась и хлопала в ладоши, когда вместо ледяного быка, мощного атакующего заклятия, у её восьмилетней дочки получился ледяной телёнок, неловко переступающий на тонких ножках. А дедушка усмехался в густую бороду и говорил, что всему своё время, главное, принцип понять, а дальше уже дело практики…       Когда она почти отпустила эту бусину в тёмные воды (тишина, покой, не вспоминать, не думать), то впервые услышала смех Делиоры. Это было настолько странно, что она заново вспомнила, что такое удивление.       Отстранилась от этого — и от него — настолько, насколько могла. Она действительно не хотела помнить.       Но через несколько дней — недель, месяцев, кусочков вечности, — он снова заговорил с ней первым.       — Ты повелеваешь льдом.       — Возможно.       Она и правда не знала, осталась ли в ней хоть капля холода. Она — лишь талая вода.       — Ты можешь заморозить воду? Создать нам тело?       Он уже не пытался отделить себя от неё. Они связаны, и если тело — то общее.       — Нет.       — Почему?       — Мне не нужно тело.       Она хотела уйти. Раствориться. Делиора — единственное, что её останавливало. Пока.       — А мне нужно! — вспыхнул отсвет того беспредельного пламенного гнева, что долгие годы угасал в её льдах. Это не могло её напугать. — Сделай это, женщина! Сделай, а не то!..       Чем он мог угрожать ей? В общем-то, ничем. Они оба — только призраки в океане, обрывки воспоминаний и иллюзия эмоций.       Она никак не ответила на эту невнятную угрозу. Зачем? Они связаны достаточно крепко, чтобы он ощутил, как она отнеслась к этим словам. (Никак.) И он умолк, больше не тревожа её.       Время опять совсем перестало иметь для неё значение, ведь именно голос Делиоры был тем, что возвращало её от (полу)небытия к реальности.       — Эй, женщина. Не делай вид, что тебя нет.       «Но меня действительно нет», — подумала она, и, похоже, эта мысль каким-то образом осталась только её собственной. По крайней мере, Делиора никак не отозвался.       Молчал ещё долго, пока не прозвучало резко и чётко:       — Извини.       — Ты это мне?       Надо же — оказалось, она ещё помнит, что такое сарказм. А вот Делиора, похоже, не помнил. И вообще никогда не знал.       — Кому ещё?       Она не ответила. Ощущала его эмоции, но разобраться в них не могла, да и не слишком хотела.       — Женщина, извини. Хватит молчать. Ты можешь хотя бы подумать про то, чтобы создать тело из льда?       Было в этом что-то… забавное, наверное. Разрушитель уговаривал её. Извинился перед ней.       И упорно называет её «женщиной». Смешной.       (Поймав себя на этой мысли — которая, кажется, тоже осталась только её собственной, потому что этериас наверняка возмутился бы, услышь он её, — она удивилась тому, что ещё может находить что-то забавным.)       — Почему ты не хочешь даже попытаться?       — Я не хочу… быть.       Она ответила правду, потому что в том непрерывном синтезе, в котором они пребывали, ложь казалась неуместным диссонансом. И она никогда не лгала самой себе, а чтобы обмануть Делиору, ей в первую очередь нужно было обмануть себя.       — Но ты и так есть, — отозвался он. — Женщина, которая остановила меня. У тебя есть имя — Ур, и куча глупых человеческих воспоминаний.       Ей не было обидно, что он называет её прошлое глупым, но что-то смутное вспыхнуло искрой на мгновение, и она ответила:       — Не стоит называть глупым то, что ты всего-навсего не понимаешь.       — Что я не понимаю?       — Ничего ты не понимаешь.       Она почти смеялась. А Делиора, похоже, обиделся. Ненадолго. А может, и надолго — время ускользало от них.       А потом её настигло ощущение неправильности. Происходило что-то, что она не могла понять. Будто её (их?) сознание, разлитое в бесконечности океана, собиралось в каплю.       — Делиора? — позвала она после недолгих сомнений, не желая разбираться с этой неправильностью одна. — Что это?       Он не ответил, и она не понимала: потому ли, что не желает говорить, или потому, что не может?       …озарение мелькнуло короткой вспышкой на фоне её моря безвременья.       Пока сознание этериаса живо, можно вернуть его к жизни.       Она всё-таки не сумела остановить его.