«третий бокал был лишним, точно»
Беспомощно заглатывая воздух с синтетической отдушиной лавандового ароматизатора, она теряется в бессмысленных попытках вычленить из звенящей пустоты размытые фрагменты этого напрочь забытого «вчера». / «Мальчик, а можно мне во-он ту бутылочку коньяка?» *** «Родион? Я подаю на развод. Женись там на ком-нибудь на своем Байкале… Да хоть на кунице, мне плевать» *** «Бутылку вина в триста тринадцатый принеси» / Расплывчатым изображением воскресают брошенные в лицо бармену, оставившему на тумбочке вино, четыре пятитысячные купюры и еле слышное «сдачу оставь себе». И сейчас ее меньше всего волнует то, что это вино стоило от силы пять тысяч. Она бегло пролистывает исходящие вызовы, отыскивая среди них контакты «Родион» и «РумСервис». «Значит, не совсем еще допилась…» — мысленная горькая усмешка предшествует болезненной пульсирующей волне, ударившей по вискам.«вчерашний день был лишним, точно»
Массирующие движения пальцами в области переносицы и осознание собственной ненужности. Абсурдные ассоциативные ряды и неутешительные финалы при любом возможном развитии событий. Она просто не достойна своего счастливого конца. Какому принцу на белом коне нужна принцесса, накануне разодравшая себе горло бесконтрольным заглатыванием спиртного и мучимая с утра жестким похмельем? Она никогда не верила в сказки. Погруженная в современные реалии, она страстно желала быть богатой и успешной бизнесвумен, к чему должен был сам собой приложиться статус жены достойного кавалера. Ее убеждения разрушаются в один момент — когда она, сплевывая рвоту, теснится в кабинке туалета в своем отеле. Когда она судорожно вспоминает, в каком из ее многочисленных клатчей от именитых дизайнеров лежит аспирин и что-нибудь от отравления. Она никогда не верила в сказки и никогда не была счастливой. Она — почти трижды совершеннолетняя принцесса, владеющая сетью фешенебельных отелей. Одетая в стиле дорогих проституток и злоупотребляющая косметикой. Не способная хранить верность. Влюбленная в чужого принца. Возлагающая большие надежды на размытое «потом», что тает буквально на глазах. В этом «потом» она, разумеется, замужем. Разумеется, мать двоих детей. Разумеется, счастлива. Но это потом, что приравнивается к никогда. Хлопок дверцы соседней кабинки выводит из легкого транса и сопровождается знакомым голосом. Она замирает, прислонившись к стене, и вслушивается, почему-то боясь быть замеченной. «София, я должен тебе кое-что сказать. Извини, что вынужден говорить при таких обстоятельствах, но ты сама меня вынудила. Между мной и Элеонорой ничего нет. Я не знаю, что она тебе сказала, но это неправда. Да, я не сказал тебе, что у меня были к ней чувства, но это в прошлом. Мне нужна только ты». «Миш, я тебя услышала. Пожалуйста, выйди из туалета». Она дожидается ухода Софии и вырывается из кабинки в попытках выпутаться из оков грязной сюрреалистической правды. Ей открывается вся подноготная, когда она оказывается не в то время не в том месте. Очередной самообман с треском рушится. Лобби отеля сжимает ее в душном вакууме. Голоса постояльцев теряются в шуме кофемашины и хлопках пробок, вылетающих из бутылок шампанского. И она, окончательно перегоревшая, сверлит болезненным взглядом замкнутое пространство, пропитанное дорогими парфюмами гостей. Все это принадлежит ей — бар, заполненный элитным алкоголем, дорогая мебель в ресторане и даже два придурковатых белл-боя, спорящих о чем-то у входа. И она впервые за все время владения отелем не может привести ни одного стоящего аргумента в ответе на вопрос: зачем ей все это? Она давно потеряла контроль над собственной жизнью, при этом прекрасно справляясь с крупной сетью отелей по всему миру. И она не может подобрать степень парадоксальности собственного существования. Противоречивая натура, владеющая отелями, но не владеющая собой. Преодолевая мраморные ступени, она вслушивается в мерный стук собственных каблуков. Синхронно с ощутимыми пульсациями в висках. Ритмично и невыносимо больно. До одури противно быть целованной не по любви. Все еще не до конца протрезвевшая, она вламывается в свой люкс, оглядываясь в поисках сумки. Отыскивает клатч в скомканном покрывале, лежащем у стены, и выцепляет из кармана блистер лоперамида и аспирин. Она расслабленно откидывается на спинку кресла и, морщась, проглатывает таблетку от отравления. Аспирин с шипением растворяется в стакане воды. Она задумчиво листает список контактов в поисках номера такси. Любая другая на ее месте отпустила бы. И ситуацию в целом, и Михаила Джековича в частности. А она не отпускает. А она все еще живая и способная чувствовать боль. И что-то все еще течет по венам. А у нее больше нет перспектив, но все еще есть вагон и маленькая тележка наивных детских мечтаний. Она все еще ждет своего принца. И любому случайному мальчику в любом московском клубе ничего не стоит набухать ее в хлам и трахнуть в кабинке клубного туалета сегодняшним вечером. Под тошнотворную попсу, попадающую в ритм сердечных сокращений. А ей совершенно необязательно знакомиться с этим мальчиком.«ты можешь с телом хоть что делать — это неважно, если душа сгорела»
Она вызывает такси, хамовато сплюнув «а черт его знает» на вопрос «адрес конечного пункта?». Придирчиво изучает свое отражение в зеркале, замазывая синяки под глазами тональным кремом. Нездоровая бледность кожи маскируется под пеленой нежно-розовых румян, а потускневший взгляд — под кислотно-голубыми линзами. Она некрасива, но под косметикой сойдет. Она немолода, но хорошая фигура и глубокое декольте привлекают. Она непроста, но после шампанского отдается за пару комплиментов. И ей давно пора начать называть вещи своими именами. Но она все еще именует неизлечимый женский алкоголизм спасением от одиночества. Ее не останавливает то, что она взрослее каждого своего поступка. И никто не может ей что-то запретить. Разве что дочь, ненавязчиво советующая матери почаще приезжать к внучке и стать, наконец, приличной женщиной, достойной чего-то большего, чем мальчики и клубы.***
Она выходит в ветры будоражащего января, моментально трезвея и запахивая воротник шубы. Уверенно дергает ручку двери машины, остановившейся неподалеку от входа в отель, даже не сверяя номер с тем, что был указан в смс-уведомлении. — Куда едем? — таксист уменьшает громкость радио, транслирующего унылый шансон, и оборачивается к ней. — В клуб. — В какой? — Да в любой, — хрипло отмахивается она. Зимняя резина с лязгающим скрипом проскальзывает по замерзшей дороге под ежеминутные комментарии навигатора. «Поверните направо», «поверните налево», «до пункта назначения осталось пятьсот метров». За окнами мимо нее проплывают московские улицы, и она с трудом припоминает, когда в последний раз видела их вживую, не проходящими мимо за тонированными стеклами автомобиля. И когда по ее подсчетам до ожидаемого «вы прибыли в пункт назначения» остается несколько минут, ее резким тугим толчком бросает вперед под визгливый аккомпанемент тормозов. Ее металлическое «что происходит?» и лаконичное «кретин какой-то подрезал» в ответ. Дверь машины распахивается, и на сидение рядом с ней опускается Михаил. Тот самый кретин. — Черт, Миша… Что ты себе позволяешь? Да что ты вообще здесь делаешь? Он прерывает поток оскорблений, до белизны костяшек сжав ее ладонь в своей: — Я просто зашел к вам в номер. Там аспирин, таблетки от отравления, пустые бутылки. Ну, я посмотрел по камерам, на какой машине вы уехали, мало ли что… И, кстати, не зря. Тут вот клуб какой-то через дорогу… — Ты на что намекаешь? — она впивается ногтями в его руку. — На то, что мне скоро вас под капельницей навещать придется! Он умалчивает о том, что ему на нее не плевать. Чуть ли не единственному во всей этой чертовой Москве не плевать. И он был бы единственным, кто навещал бы ее под капельницей. — Софию будешь навещать, — вместо пощечины. — Я слышала сегодня… — Я знаю. Я видел, как вы выходили из туалета. — И как я сейчас должна это понять? Уйди отсюда, Миш, просто уйди, — она получает в ответ отрицательное мотание головой и вскипает: — да ты издеваешься…? Он перебивает ее поцелуем, сдавливая ее запястья в своих ладонях. Предугадывая возможное сопротивление. Она отстраняется, судорожно заглатывая воздух. Выворачивает онемевшие запястья. Замершие в пятисекундном рапиде, они непонимающе вглядываются друг в друга. И даже наблюдающий эту немую сцену таксист упускает момент, когда они синхронно срываются в глубокий поцелуй. Без намека на сопротивление. С ее плеч соскальзывает шуба. Он протягивает таксисту пятитысячную купюру с явным подтекстом «погуляй где-нибудь». Тот лишь устало усмехается и выходит на улицу, нервно хлопнув дверью. Не успев отойти даже на полметра, он слышит щелчок блокировки дверей. Когда, спустя час, водитель возвращается и садится за руль, на вопрос «куда едем?» с заднего сидения сорванным женским голосом доносится «обратно».***
Вернувшись в отель, Михаил поднимается на допрос в кабинет Софии, уже не способный так искренне убеждать ее в том, что между ним и Элеонорой нет никаких чувств. Отвечает на вопросы следователя и, опрокинув на себя кофе, уходит в ванную, еле слышно чертыхаясь. Стоя напротив зеркала в ванной, смотрит, не осталось ли засосов на шее, и поправляет воротник. И, вытирая руки, он слышит: «…между мной и моим заместителем ничего нет и быть не может. Посмотрите на меня и посмотрите на этого коротышку». Потерянный, он выходит из кабинета, провожаемый испуганно-виноватым взглядом Софии. Проходя мимо бара, залпом выпивает две рюмки коньяка и забирает початую бутылку с собой. Пошатываясь, заходит в лифт и заглатывает коньяк прямо из горла в безуспешных попытках переболеть это ядовитое «и посмотрите на этого коротышку…». Он настойчиво стучит в дверь люкса. И, едва та приоткрывается, Элеонора без выяснения обстоятельств вовлекает его в поцелуй. Они сталкиваются в безобидном желании почувствовать себя нужными. Желанными. Через полминуты дверь с грохотом захлопывается, а на золотистой ручке болтается табличка «Не беспокоить».«ну а пока на пороге не стой — не хочу целоваться в парадной»