***
— Анто-он, — тихо тянет Арсений, тряхнув соседа за плечо. — Антох, просыпайся, пошли рассвет смотреть. Тому его слова как о стенку селёдка — Антон продолжает невозмутимо сопеть, прикорнувши в кресле и забавно рот приоткрыв. Сон подкосил его всё-таки ещё пару часов назад, на что Арсений лишь улыбнулся и продолжил изучать конспекты к грядущей контрольной, хоть и хотелось присоединиться к Шастуну в его потрясающем занятии. Часы показывают почти семь, а значит, им скоро домой ехать, а Антона хрен разбудишь; Арсений берёт его за руку и тянет на себя. Срабатывает — Шаст вздрагивает и подскакивает тут же, хлопая заспанными глазами и озираясь спросонья по сторонам, и Арсений тут же отшатывается от него со сдавленным криком. Он жмурится и трясёт кистью, чтобы унять щиплющую боль — покрасневшую кожу жжёт жутко — тихо матерясь под нос, и только потом до него доходит; ему не могло показаться — он ладонью будто коснулся огня только что. Буквально, словно обжёгся о костёр или по неаккуратности по коже зажигалкой чиркнул, но рука слишком болит, чтобы сейчас думать об этом. — Блять, прости, прости! — выдаёт Антон, шаря по рюкзаку. Выуживает оттуда противоожоговое и бинт. «Как кстати», — раздражённо думается Арсению. — Сука, блять, больно! — шипит он сквозь зубы. — Сейчас всё сделаем, — приговаривает Антон, открывая тюбик с кремом. — Благо ожог не сильный, первая степень. Но больно будет, — неутешительно говорит он. — Холодное есть что-нибудь? — А ты у нас врач, я смотрю, — огрызается Арсений. — Да, в подсобке холодильник. Антон срывается с места сразу и возвращается через полминуты с холодной банкой колы. Его взгляд рассеянно мечется по обожжённым пальцам и ладони Арсения, но он со старанием смазывает её пото́м, высунув язык. Арсений чуть ли не рычит от боли в руке, но, стиснув зубы, терпит, пока Шастун молча заматывает бинтом его повреждённую руку; тот избегает его взгляда и смотрит неотрывно на последствия своих же касаний, на пол, на часы на стенке, но точно не на Арсения, и тот даже догадывается, почему. Арсений ждёт от него хоть малейших объяснений, потому что он не привык не верить себе — и Антон точно только что обжёг его, потому что больше нечему. Он вспоминает щелчки пальцев в попытке поджечь сигарету, отключенную плиту, и теряется окончательно. Парень, кажется, обладает магией, но у Арса в голове это не укладывается никак, потому что так только в книжках и мультиках бывает, но точно не в реальной жизни. Понимание того, что перед ним не простой человек, прорывается сквозь мутную пелену остатков рассудка медленно, но у него варианта не верить нет — он только что ощутил на себе. — Антон, — говорит муторным полушёпотом Попов, здоровой рукой потирая глаза. — Я… расскажешь мне, как это так? Говорит просяще, совсем не злобно, а просто растерянно как-то; ему всё ещё кажется, что это сон какой-то странный, и он просто отрубился на работе. Касается руки — болит безумно, и Арсений понимает — точно не сон. Антон решается глаза поднять всё-таки, но головой качает в отрицании — не расскажет. — Ты не имеешь права не рассказать, — говорит Попов, но Антон лишь губы поджимает и смотрит в упор. Арсений смутно догадывается, почему тот молчит — не доверяет явно, потому что сталкивался уже с проблемами — очевидно. Правда не в тех руках привести может к тому, что всё наперекосяк пойдёт, нарушит покой, а Арсений не давал понять до сих пор, те ли он руки на самом деле. Он пытается мысли в кулак собрать, на время отложить этот разговор, не давить, и говорит потому мягко: — Ладно. Я понимаю, что в тебе есть что-то. Это только слепой не заметит, да? — он усмехается легко. — Сложно в это поверить, конечно, но я теперь просто не могу не, — говорит он на выдохе и руку вскидывает травмированную. — Когда будешь готов, расскажешь. Только вот не обжигай меня больше, огненный принц. А теперь пошли на рассвет смотреть. Шастун выдыхает от облегчения тоже и улыбается Арсению привычно-искренне, благодарно, а потом выходит из-за стойки регистрации. — Спасибо, — роняет тихо, на что Арсений лишь плечами жмёт и идёт к окну, где совсем крохотный кусок сине-серого неба виднеется, обрамляемый парапетами крыш. — Арс, погодь. Арсений оборачивается и видит Антона, стоящего у лестницы; хмурится в непонимании и Шастун отвечает на даже не заданный вопрос: — Пойдём, чё покажу, — загадочно произносит он и кивает головой в сторону ступенек. Арсений мнётся ещё немного у окна, но соглашается потом всё-таки и бредёт к Антону. — Шастун, ты что творишь? — спрашивает Попов, когда Антон роется по карманам у железной двери на третьем этаже. — Разукрашиваю твои рабочие будни, — отвечает Антон, а потом со скрипом ключа в ржавой скважине открывает дверь, ведущую на крышу. Он пропускает Арсения вперед на чуть накренённую кровлю дома, и тот ступает неуверенно на черепицу; дождь давно уже не идёт, и небо почти чистое теперь. Перед его глазами открывается потрясающий вид на Фонтанку, на покоцанные здания, которые никто не спешит ремонтировать, на другом берегу речки, а ещё на рыжеющий вдалеке рассвет на кажущемся бескрайним горизонте, на котором можно увидеть все переливы небесной меди; намного красивее, чем на крохотном кусочке неба, что он привык наблюдать. Он замирает на центре крыши, озираясь по сторонам, а потом оборачивается на Антона, который смотрит на него в упор, наблюдая за реакцией парня. — Откуда ты?.. — начинает было Арсений, но оказывается моментально прерван. — Катя сказала, — пожимает плечами Антон — То есть дара предвидения у тебя нет, вычёркиваем, — с улыбкой отвечает Арсений и переводит взгляд на далёкий горизонт снова. — Нет, нету, — отвечает Шастун. Антон смеётся коротко и звонко, переливисто так; Арсению нравится. Арсению Антон нравится в принципе, но он от этой мысли в своей голове увиливает, потому что не то место и время, чтобы думать о чём-то подобном. Он смотрит на рыжий, как огонь, рассвет, который потихоньку растворяется в синеве остатков ночи, и ему так нравится тоже. Он улыбается невольно, а потом взгляд на Антона переводит, который пристраивается рядом. — Нравится? — спрашивает, и Арсений кивает, возвращая внимание горизонту, откуда медленным ползком выбирается солнце. — Ага. — А я нравлюсь? — неожиданно выдаёт Антон и тут же осекается. Арсений не реагирует на вопрос как-то по-особенному; улыбается чуть шире и голову поворачивает, окидывая Антона каким-то иным, нежели раньше, совсем нечитаемым взглядом. — Ага, — отвечает простецки, но вкладывает в это чуть больше, чем кажется на первый взгляд. А потом добавляет ещё негромко, хрипотцой утра скрашивая слова: — Знаешь, насколько ты странный, Антон? До сумасшествия странный просто, но ты… Ты мне понравился сразу, — говорит, глядя прямо ему в глаза, которые на мгновение зажигаются изумрудным, но быстро гаснут. — Именно потому и нравишься, что ты — сплошная загадка. Очень весёлая и живая загадка, Шаст. Голос не повышает, потому что утром нужно быть тихим; потому что утром звуки громче, чем суетным днём, хотя по улицам уже начинают шастать спешащие куда-то люди и машины толпиться на поворотах. До них долетают редкие звуки, но на крыше спокойно всё равно. — С твоим появлением я смеяться стал в четыре раза больше, улыбаться и позволять себе торчать на крыше на работе в компании парня, которого случайно подобрал, — зачем-то продолжает Арс и усмехается. — Я не был никогда особо принципиален в отношении чувств, потому что любить не приходилось как-то, а тут такой парень, — он хрипло смеётся, мельком на Антона глянув, который стоит с думающим лицом рядом, оценивая, насколько Арсений серьёзен сейчас. — То есть я правда нравлюсь тебе, даже со всеми своими заскоками и горящими глазами? — спрашивает Шастун. — Отчасти даже из-за них, — пожав плечами, бросает Арсений, а потом разворачивается на пятках и, улыбнувшись ему коротко, уходит с крыши. До конца смены остаётся не так много, да и люди появиться могут, поэтому он идёт назад за стойку, оставляя Антона в одиночестве переваривать информацию. Он слишком уставший, чтобы думать обо всём тоже, поэтому он просто отхлёбывает энергетик из бутылки и любезно улыбается подошедшему постояльцу.***
Рука болит неистово, заставляя парня морщиться от каждого движения пальцев или прикосновений к чему бы то ни было; Серёжа, который даже появляется в универе этим утром, сначала шутит про бинт, мол, «мозольки всё-таки натёр, да?», но, не получив ничего кроме грустной ухмылки, перестаёт. Арсению плохо от недосыпа все четыре пары, и он спит на любых поверхностях, чуть ли не просыпая пары будучи в институте. Матвиенко раз за разом будит друга, который лениво поднимает тяжёлые веки и задаёт странные вопросы которые рождаются в сонной голове; выхлёбывает ещё два энергетика, которые не помогают его состоянию, и трясёт повреждённой рукой, в надежде притупить боль, постоянно. Перед армяном отговаривается, мол, схватился с утра за горячую ручку сковородки, во что тот с неохотой, но всё-таки верит — всякое бывает после ночной смены. Единожды его будит Шастун — Арсений выдыхает досадное «ну что ещё» и потом только разлепляет глаза. Перед ним Антон стоит и чуть взволнованно оглядывает его изнеможённый вид. — Заскочил узнать, как рука, — говорит. — Фигово, — отвечает Арс устало. — Прости ещё раз, я не хотел. — Чего не хотел? — спрашивает Серёжа, подошедший к парням. — Привет, Антох. — Привет. Э-эм, — тянет Антон, взглянув на Арсения с молчаливой просьбой помочь. — Да я это… — Пролил на меня кофе с утра просто, — бросает Попов первую пришедшую в голову отговорку и ухмыляется. Не говорить же ему, мол, я живу с парнем-запеки-меня-живьём. — Н-да, не везёт тебе на горячее сегодня, — отвечает Серёга и протягивает ему стаканчик с кофе. — Пей аккуратно, а? Арсений отхлёбывает от кофе максимально аккуратно и даже почти не обжигает язык; смотрит на Антона исподлобья, пока тот перекидывается парой фраз с Матвиенко, и перехватывает пару раз его взгляд, который в дневном свете выглядит ещё более кристальным — притягивает внимание. — Ладно, я пойду, мне ещё на Бухарестскую переть. Приходи домой и ложись спать, а то на тебе лица нет, — говорит негромко Антон и уходит, махнув на прощание рукой. — Это он правду говорит, — произносит Матвиенко. — Ну что, как тебе соседство? — Волшебно, — отвечает Попов довольно и усмехается от буквальности сказанного. — С ним очень весело, а ещё он всегда рядом. Не скучно больше. Да и вообще, он готовит, убирает, а ещё мы с ним киношки по ночам смотрим, когда я не на работе. А ещё ездим вместе в универ. Он со мной на смене был сегодня, кстати, — с улыбкой говорит, но потом резко строит обиду: — Не то что ты, блин, ни разу ко мне не съездил, сволота. — Короче, ты влюбился, понятно, — со смешком произносит Серёжа. — Проебался ты, Арс, со своей традицией. — Да, — бездумно тянет Попов, но тут же становится серьёзным. Арсений голову к нему поворачивает резко и хмурит брови, а потом усмехается. — Чё за бред? Нет, — отвечает Попов и мотает головой. — Он мне нравится, и Антон знает об этом, но мало ли, как люди могут друг другу нравиться. Не влюбился я ни в кого. — Ага. Арсений бы не назвал свои чувства такими крепкими словами — за месяц с хвостиком он всё ещё в него не влюблён — хотя навряд ли влюблённость можно назвать чем-то крепким. Тихо ёкающего сердца от касаний и, вроде как, взаимной симпатии недостаточно, чтобы влюбиться. Как бы сердце ни требовало любви, она в свою очередь требует времени и постоянства — двух самых непостоянных субстанций Вселенной. Но если время тот может найти, то с последним проблема — постоянства в жизни Арсения не стало с того момента, как он Антону дверь открыл и пропустил внутрь тесной квартиры. Теперь осталась только приятная взбалмошность, которая не сказать, чтобы не нравилась Арсению, который всё чаще ловил себя на мысли о том, чем он раньше жил вообще. Попов к рефлексии не был склонен совсем, чтобы думать об этих чувствах внезапных без повода, да и ни к чему это всё. Ведь суть всегда в том, что герои в конце остались бы счастливы.***
Арсений, по наставлению Антона, по приходе домой ложится спать, потому что сил остаётся едва ли до душа добрести, но сон на кой чёрт не идёт всё равно — настолько он себя загонял. Он валяется на жаркой, неудобной кровати час, два, в лёгкой дрёме, но сквозь неё боль в руке чувствуется и мысли путаные шкерятся. Арсений сворачивается калачиком, спихнув тонкое одеяло на край, и прижимает руку к груди, будто это поможет боль унять, но не помогает, конечно. Повреждённая кожа вновь отдаёт мерзким жаром, и Попов стонет тихо, потому что устал её уже терпеть. В комнате душно, будто пыль стоит плотняком — не продохнуть, но он старается вдохнуть как можно больше; устаёт бороться со своей бессонницей и открывает глаза устало. Через щель между занавесками в комнату льётся лунный свет и остаётся тусклой полоской на полу. В ноябре рано темнеет, но Арсению на радость обычно — ему зимой вставать так проще, чтобы в полной темноте. Попов вспоминает, как сказал Антону, что если Шастун — солнце, то он сам луна — ворует чужой свет, и теперь он понимает, чей же. Арс вздыхает ещё раз шумно и, сев на постели, запускает пальцы в волосы и убирает чёлку с глаз, потом выходит на балкон и курит — унимает беспричинное беспокойство внутри вдохами-выдохами. Антон возвращается только к полуночи. Арсений не спит до сих пор, вертится с боку на бок — организм настолько истощён, видимо, что просто не может успокоиться — слышит поворот ключа в замочной скважине и как Антон упорно пытается быть тихим, но, кажется, спотыкается обо что-то и матерится сдавленно. Заглядывает к Попову, который не открывает глаз даже, и уходит потом на кухню: гремит посудой, напевает себе под нос что-то, голосовые Диме записывает, среди содержания которых он разбирает только своё имя много раз, «обжёг, понимаешь?» и пару слов про какую-то там книжку. Арсений знает, что Шастун проведёт ещё полночи за текстами, рукописями, которые отправлены ему на редакцию — Антон пашет редактором в небольшом издательстве на птичьих правах, потому что без образования, и получает какие-то там копейки несправедливо, за столько-то бессонных ночей. Зачастую Арс застаёт Антона спящим среди бумажек или с открытым вордом прямо за столом и будит, чтобы тот хотя бы до дивана дошёл. Несмотря на частый сон в неудобном положении, на спину Антон ни разу не жаловался, будучи удивительно бодрым каждый такой раз, и Арс поражается этой его способности. Тихий говор за стеной убаюкивает, дрёма находит снова лёгкая, которая сулит и скорый сон, и сквозь неё Арсению думается, что Шастун, может, какой-нибудь там ведьмак или чудотворец, и ему смешно. Около трёх ночи Арсений так и не засыпает — рука саднит так сильно, что просто нет никакой мочи. Он лежит, не меняя положения, на кровати и смотрит в серый потолок. Всё тело уже затекло, а руку жжёт всё ещё, словно он до сих пор держит её над огнём. Это не даёт спать, любое прикосновение как стекло было. От этой муторной боли он утыкается в подушку и тихо скулит; дверь открывается через пару секунд буквально. — Арс, — зовёт Антон негромко, отчего парень вздрагивает и садится на кровати, оперевшись именно на больную руку. Попов шипит и трясёт повреждённой рукой, на которой бинт уже скатался. Шастун стыдливо поджимает губы. — Может тебе помочь чем? — спрашивает неуверенно Антон. — Только если у тебя есть чудодейственное средство какое-нибудь, потому что та штука, которой ты ещё утром мазал мне руку, не помогла совсем. Антон задумчиво молчит — становится намного более серьёзным, чем всегда; его взгляд мечется по очертаниям мебели, и он молчит добрую минуту, явно решаясь на что-то очень важное, пока Арсений непрерывно смотрит на него, выискивая что-то в его растерянном взгляде. Знает, что Антон просто не доверяет ему. Знает, что будь это чем-то простым, как крем или что-то ещё, Антон бы и секунды не думал. Знает обо всём этом, и даже не знает, как убедить Антона в том, что он не враг. — Знаешь… Есть, пожалуй, — говорит Антон в конце концов, и Арсений выдыхает. Может, значит, немного верит. Паренёк аккуратно опускается на край матраса рядом с Арсением. Во всех его действиях чувствуется беспокойство и неуверенность; у Антона трясутся руки, когда он волнуется, и губу он закусывает, когда не может унять тревогу. Арсений примечает всякое по ходу их совместного проживания, и сейчас это бросается в глаза. Арсений улыбается ему украдкой, когда Антон разматывает бинт и бросает его куда-то в сторону; берёт себя в руки и Он в него, конечно, не влюблён, но Антон ему нравится до безумия. Он такой тяги никогда не испытывал ни к единой живой душе. — Дай руку, — говорит Антон приказным тоном, и брюнет послушно её протягивает, — и ничему не удивляйся. Арсений усмехается, потому что, ну, куда больше. Арсений хмурит брови и внимательно следит за действиями парня. Шастун прикрывает глаза и аккуратно берёт больную ладонь в свои холодные пальцы, отчего у Арсения по коже мурашки идут, и крепко держит её, не давая вырвать руку при вспышке боли, которая прокатывается по обожжённой коже, сразу, и Арсений морщится. Но вдруг по его рукам начинает течь тягучее тепло, такое густое, медленно растекающееся по ладони; оно представляется Арсению рыжими сгустками плавленного металла, оно реками разливается по венам и капиллярам, бродит по пальцам и шкодливо закрадывается на запястья. Оно плавит Арсения своим течением, и голову вмиг отпускает. Арс буквально чувствует, как его кожа восстанавливается, клетка за клеткой срастается, и как ожог сходит на нет, будто и не бывало. Клеточка за клеточкой. Секунда за секундой. Он, приоткрыв рот, в полном шоке смотрит на свою ладонь, мягко удерживаемую Антоновыми руками, а потом переводит взгляд на чуть приоткрытые глаза парня. Его радужки в темноте слепят, сверкают изумрудно-зелёными кольцами, как маленькие светляки. Попов выдыхает поражённо и застывает, не в силах признать того, что это волшебство по-настоящему происходит с ним совсем рядом, не по случайности и не как в полусне, а по-настоящему, правда — он щипает себя по ноге, чтобы понять, что он всё-таки отрубился и это всё очень красивый сон; но это оказывается не он. Антон его взгляд держит, даже улыбается сам, заметив искреннее восхищение в глазах Арса, которое сменяет шок и вызывает судорожный выдох. Антон в тот момент почему-то начинает верить ему. Травма под руками волшебника давно уже зажила, но Шастун не отпускает его ладонь, вцепившись в неё мёртвой хваткой. В этот момент что-то вдруг меняется, переворачивается внутри, кажется — Арсений знает, что не в нём одном. Он смотрит на его потрясающие глаза, которые режут взгляд, и внезапно больше не думает ни о чём. Вдруг Антон отпускает его руку и упирается ладонями в свои колени. В комнате наступает полная темнота — его глаза в миг гаснут, и Шастун жмурится и не дышит, кажется, совсем, а потом вскрикивает гортанно, сжимая пальцы в кулаки. Арсений не знает, что ему делать — он мечется взглядом по его неестественно сгорбленной фигуре и боится даже прикоснуться, не понимает, что произошло вдруг такого. — Антон, Тох, что с тобой, боже? Ты как? — тараторит и всё-таки прикасается ладонью к плечам. А потом одна из звёзд татуировки, венчавшей его плечо, которая была раньше, он помнит точно, и от которой на какой-то чёрт остались лишь кончики, просто растворяется, рассеивается на бледной коже, оставив на своём месте выпуклый шрам сродни тем, которые были на его груди. Арсений застывает на месте, не отдёргивая руки, потому что он непонимаетнепонимаетнепонимает совсем ничего — в голове бегущей строкой режим тревоги, внимание-происходит-какая-то-хренотень, — но аккуратно ведёт по его плечу кончиками пальцев, огибая новый шрам в страхе сделать парню больно. Тот лишь выдыхает шумно и расслабляется, и его плечи проседают вмиг, обмякают вместе со спиной, которую он сутулит тут же. — Ты забираешь мою боль, — шепчет бездумно Антон, явно поражённый всем этим сам. Он качает головой и добавляет грузно: — Мне нужен воздух. Антон подрывается и уходит на балкон, захватив пачку сигарет с подоконника и захлопнув за собой дверь, тут же. Арсений же в оцепенении остаётся сидеть на кровати. Он осматривает ещё пару минут назад больную руку, которая теперь в полном порядке, без единого следа от ожога, который бы неделю должен был заживать; вспоминает, складывает всё воедино, и глаза, светящие фонарями — ночь и совсем не улица — шрам, звёзды, «забираешь мою боль», но он не ощущает её сам, и в голове всё путается окончательно, но теперь Арсений знает точно. Антон — не что иное, как самое настоящее волшебство.