Серые тени.

Тыквенный. В нём малышка Маринетт яркая, как предрассветное солнце, как только что увидевший мать после долгой разлуки ребёнок; её глаза блестят, а губы растянуты в улыбке. Она красивая, её улыбка. Немного сжатая, как будто Маринетт боялась улыбаться [смешно, правда?], открывающая прекрасный вид на идеально-белые зубы. Габриэль знал, какой оттенок помады она любит больше всего. Что-нибудь нежное, по-детски наивное и трогательное, почти такое же, как она сама. А в этом длинном тыквенном платье в пол, в бриллиантовом колье, обвешанная украшениями, как новогодняя ёлка, и с кроваво-красной помадой, Маринетт выглядела по-настоящему шикарной женщиной, и на самом деле, Габриэль уже перестал удивляться выбору своего сына. И сейчас, глядя на неё, он чувствовал что-то, отдаленно напоминающее восхищение; и тянущую боль под сердцем, потому что единственной, кто могла сравниться с Маринетт-почти-Агрест в красоте уже не было в живых. Габриэль почти отпустил эти чувства. Но ему всё равно хотелось добавить в Маринетт что-то, что сделало бы её собой, убрало эту скованность в движениях и отполированную автоматическую улыбку, больше похожую на гримасу боли. Добавить естественности. Ей абсолютно не подходил этот яркий оттенок, возможно даже вычурный — Маринетт была маленькой принцессой, что автоматически подразумевало розовые блестящие платья и юбки с цветочным принтом, плавные жесты и скромные полуулыбки, когда никто не смотрит. Он хотел подойти и сказать, что сейчас она больше похожа на куклу, чёрт возьми, но Габриэль наблюдал со стороны, опустошая бокалы шампанского и вина. Может, он просто боялся, что Адриана заинтересует слишком пристальное внимание в сторону его избранницы? Маринетт — девочка-солнце; глядя на неё нельзя не улыбаться, и он улыбается, улыбается самым краешком губ, сидя в своем кабинете один на один с портретом своей жены. Она принесла в их дом тот свет, который пропал вместе с Анной, вместе с её теплыми руками и доброй улыбкой; вместе с её тортами и решительным взглядом. Габриэль помнит. Он помнит счастье и свет, помнит, как просыпался и засыпал с мыслями об одной девушке; как приносил ей кофе в постель, добавляя туда ровно две ложки сахара, как она любила; как покупал ей белые розы, как знак её невинности. Помнит всепоглощающую боль и обиду, потом помнит ненависть. Помнит темную корку, которая плотно покрыла его сердце, отрезая от внешнего мира, от света и чувств. А теперь он чувствовал. Чувствовал, что стена которую он возводил годами, терпеливо собирая по кирпичику, дала трещину. чертовски широкую трещину. потому что он чувствует, что может дышать. Ему легко. Ему легко смотреть, как Адриан обнимает её, как целует в щеку. Как она улыбается ему той самой улыбкой, и его сын улыбается в ответ. Это происходит каждый день, повторяется с точностью до секунды, как будто его жизнь просто поставили на повтор. И нет, ему не больно. Он не скучает по своей жене и не представляет себя на месте Адриана. он смотрит на них, и чувствует раздражение он не понимает, что сделал не так Его просто бесит эта ненормальная идиллия и полное понимание в отношениях. Габриэль находит утешение в работе. Он окунается в неё с головой, уходит глубоко и надолго. Из-под его руки выходят прекрасные эскизы, конкуренты не находят себе места от зависти; за спиной начинают шептать, что он продал душу дьяволу. /о, нет, не дьяволу/ она куда хуже, и гораздо лучше, чем они все думают Габриэль продолжает. Журналисты заваливают его вопросами, Натали скромно просит одно из платьев из последней коллекции с искренним восхищением разглядывая его лицо, а Адриан абсолютно счастлив в их с Маринетт идеальном мирке. Он не мешает. В конце концов, кто он для Маринетт? Он сидит ночами, хотя глаза слипаются, а в горле першит. Он работает, глядя на портрет любимой жены, и никак не может признаться себе, что его вдохновляет другая. Не может признаться, не может признать что Анна Агрест наконец умерла окончательно, оставив только маленький теплящийся шрам на сердце — дыра уже затянулась. Зато он помнит, как после того вечера подошел к Маринетт. Помнит, как в горле застрял комок и вспотели ладони, как будто он снова подросток, и снова может любить. [да нет, это бред какой-то] — Тебе не идёт этот цвет. — Да? И какой идёт? — Розовый. Габриэль продолжает улыбаться, поедая абсолютно безвкусные блюда гостьи, и поражается, почему тесто такое пресное, если готовившая его девушка так хороша. он просто смотрит потому что недостоин большего Он делал ей платье на свадьбу. Белое и очень простое. Может, Маринетт была разочарована. Но сердце Габриэля пело, потому что в нём она была похожа на ангела. Ведь он был счастлив просто быть рядом — Прошу, всего одну фотографию. — Я не буду фотографироваться в свадебном платье. — Тогда я сделаю платье для этой фотографии. — Хорошо. Габриэль понял. Он признался себе, и этого было более чем достаточно. Это было не так, как с Анной. он нуждался в ней, как в наркотике Это была всего одна невинная фотография, которую он спрятал в первую попавшуюся книгу. Ему было больно. Она не его. Он вёл её под руку, лично усадил в машину, стараясь не смотреть на её лицо, и повторяя, как мантру не твоя не твоя не твоя И глупо было не признать, Габриэль Агрест давно не соперник Адриану. Он и не хотел. Тогда Габриэль вернулся в пустой дом, в пустой кабинет. Коробочка с Камнем Чудес давно пылилась где-то под столом, и он не стремился её искать. Он не мог взять то, что хотел, и это буквально сводило с ума. Комната Анны заросла пылью, и он не мог не представить, как Маринетт бы очистила её, легла на пушистую кровать. Он давно смирился, что она приходила к нему во сне, завладела всеми мыслями. И только глухая боль от измены жене осталась в груди. Свадьбы не было. Какая ирония. Маринетт-которая-уже-никогда-не-станет-Агрест попала в автомобильную аварию и скончалась на месте. Всё, что от неё осталось — красивое белое платье с красными пятнами на подоле. Его не стали стирать. Оно просто осталось лежать на кровати мадам Агрест, как напоминание о том, что Габриэлю нельзя влюбляться. Дом опять погрузился во тьму. Тишина оглушала, стерильная чистота давила, и глядя на светлые стены, Габриэлю казалось, что он попал в психушку. И окончательно запутался в своей всепоглощающей боли. Исчезла девочка-солнце, исчез его лучик в мире отчаяния. Он потерялся. Потерялся в своих воспоминаниях, потерялся в себе. Ему каждый день снился смутный силуэт с сапфировыми волосами. Габриэль не мог отпустить. Адриан справился проще. В доме снова появилась хозяйка. У неё были ярко-красные губы, дорогая одежда и светлые волосы. Хлоя Агрест стала потрясающей женой и матерью, и Габриэль не видел никаких признаков боли у сына, кроме пустых глаз и той самой улыбки, которая так его раздражала на лице Маринетт. Больше не было вдохновения. Был только серый, пожирающий всё вокруг, сжигающий радость и те немногие светлые воспоминания, которые у него остались. Уже потом, пересилив себя, он сходил в комнату Маринетт. Это была просто нереальная ирония. Его злейшей противницей оказалась та, кого он любил. Красные сережки он выкинул в Сену. Он забыл. Хлоя казалась ему самой лучшей девушкой в мире, идеальной женой. Он любил смотреть, как она играет с его внуком и как мерит его платья, восхищенно вздыхая. Он любил сидеть перед портретом своей покойной жены, вспоминая лучшую в мире девушку. И в нём ничего не ёкнуло, когда в книге Шекспира он нашел фотографию девушки в красивом кремовом платье, разве что её губы показались ему знакомыми. Это просто очередной урок, что ему нельзя влюбляться.