Темнота

У Макса — внезапно — нелепые, необоснованные страхи, с которыми он сделать ничего не может. Едва свет гаснет, голова падает на подушку, на замену еще недавно давившему на веки сну приходит липкий, мерзкий страх, сковывающий все тело, заставляющий забиваться под одеяло. Только нелепая вера в то, что это может спасти. Один в один как в детстве. Ему от этого невыносимо смешно, и он в подушку давится от хохота, пытаясь унять дрожь во всем теле. И сон избавлением не становится. Он драной тряпкой укрывает сознание, мучительно прерывается, едва начавшись, и тревожит назойливыми кошмарами. Кошмары не запоминаются, но оставляют после себя тяжелый камень болезненных чувств, который давит весь день, а после — по новой. И то ли причиной этому послужил резкий и крайне неприятный разрыв отношений и непривычное одиночество, поселившееся в заметно опустевшей и будто бы даже омертвевшей квартире, то ли крыша у него уже давно собирала вещички и только и ждала, что повода для отъезда. Макс понять этого никак не мог, в любую свободную минуту с головой погружался в самокопание. Или самокопание его с головой зарывало — это не так важно, ведь итог был все равно один. И то ему казалось, что все это дерьмо свалилось на него только вот-вот, то осознавал, что все это длится едва ли не два года, но, чтобы себя успокоить, решал, что это только началось. Легче не становилось. Иногда было совсем паршиво: страх никак не удавалось унять, очертания знакомых при свете предметов в темноте не только не идентифицировались, но и, казалось, были готовы зашевелиться. Макс едва сдерживался, чтобы не засмеяться над собой, и засмеялся бы, если бы страх хотя бы ослаб немного. «Это ебаный край», — думал он тогда, быстро поднимаясь с кровати и нервно щелкая выключателем. Страхи, к слову, были далеко не аморфными. То и дело они находили свое лицо в чем-то неожиданном. Недавно, например, Махов пришел к выводу, что Чебурашка очень криповый. Нет, ну сами посудите! Это была случайная мысль, выползшая на простор засыпающего разума, пустившая там корни и выросшая через несколько минут сначала в нелепый кошмар, а затем в ушастого монстра, мерещившегося вместо стула. А на прошлой неделе он наткнулся на рекламу паблика про рептилий, и вот уже ему кажется, что весь пол покрыт шипящими клубками змей, а постель — последний оплот его безопасности. И ведь глупость абсолютная, но понимание не убавляет страха ни на грамм. И вот сейчас все совсем плохо. Свет жжет сонные глаза, а сердце колотится так, что Макс отчетливо слышит его в ночной тишине. «Еб твою мать», — бормочет он, пытаясь успокоиться, но как-то вообще не выходит. Сон он снова не помнил, будто он не имел никакого визуального воплощения, только невыносимый, тянущий куда-то в черную бездну страх, выжигающий все прочие чувства и эмоции. И вот сейчас он, блядь, даже под натиском искусственного света отступать не собирается. В висках стучит кровь, и Махов, мало что соображая, находит в списке контактов номер Браги. Тот, к слову, не так давно, месяца, может, четыре назад, когда у Макса с башкой еще не происходило этой дикой ебанины, пришел к нему под вечер, написал только перед этим «ты дома?», но Макс как-то совершенно не думал, что это было вместо «можно зайти к тебе?», так что можно сказать, что визит был внезапным. Дима выглядел каким-то хмурым, озадаченным, зашел молча, достал из холодильника две бутылки пива, себе и Махову, не слишком-то смущаясь, что ни квартира, ни холодильник, ни пиво ему не принадлежат. В тишине они просидели минут десять, пока у Чайко не опустела бутылка, и он не сказал с шумным выдохом: — Я гей, кстати, — так, просто, как бы между прочим. Так что отношения у них хорошие, доверительные. Да и после этого они виделись и бухали вместе не раз. Это признание ни на что не повлияло, в общем-то, только Макс заметил, что Дима будто бы и улыбаться стал искреннее, и дышать легче, будто огромный груз с плеч сбросил. А еще Махов очень-очень смутно помнил его образ в череде обрушившихся на него кошмаров, может именно это и заставило его позвонить именно Диме. Чайко приезжает быстро, Макс даже натянуть на себя ничего не успевает, наверное, потому что не особо и пытается, и так и выходит открывать дверь в трусах, попутно включая свет. Уже почти не страшно, он только мельком заглядывает в глазок, чтобы увидеть знакомый силуэт в темноте подъезда. Сердце почти входит в нормальный ритм. Дима оглядывает его с ног до головы, чуть задерживая взгляд на трусах — явно ведь пошутить собирается, но потом доходит до лица и шутку откладывает до лучших времен. — Ты чего бледный такой? Браги в своем пуховике и с бутылкой вискаря в руке стоит на пороге и кажется действительно взволнованным. Отвечать на вопрос не хочется, да и не готов он пока, поэтому Макс молча идет на кухню, думая, что вискарь сейчас очень кстати. Во рту как-то совсем сухо, так что сказать бы и так не особо вышло. Чайко просто идет следом, садится за стол на неудобную деревянную табуретку и, ни слова не говоря, отдает еще не тронутую бутылку Махову. Тот благодарно принимает ее, возится, пытаясь открыть дрожащими руками, пока Браги наконец не забирает и не открывает сам. Вместо «спасибо» Макс только судорожно кивает, не отрывая взгляда от протянутой руки, сжимающей бутылку. — Тоже гей что ли? Дима улыбается, но по глазам заметно, что переживает. Макс пьет молча, прямо из горла, решая для себя, что в говнище напиваться все же не стоит, от вопроса отмахивается жестом, говорящим скорее не «нет», а «не об этом сейчас». А атмосфера точь-в-точь как в тот день, только Чайко своими шуточками и разбавляет, а сам то и дело широко зевает в кулак — Махов как-то не подумал на время посмотреть, а сейчас-то уже третий час и неплохо было бы спать. И наконец он решается: — Я, кажется, ебанулся. А потом будто прорывает, просто вываливает все как есть, не думая, что скажет Дима. Уж точно не упрекнет ни в чем и не осудит. Рассказывает даже про самые нелепые страхи, про то, как без света уснуть не мог и про то, как сейчас ждал, едва ли не задерживая дыхание и вздрагивая от каждого шороха. И на самом деле становится легче, когда он замолкает и делает очередной глоток виски. Дима хохочет, будто не в себе, время от времени, задыхаясь, вбрасывает свои ебанутые шуточки, и на шутке про вылезающего из-под кровати Квида Макс тоже не выдерживает, срываясь в почти истерический смех. Затихает, правда, Чайко так же резко, смотрит внимательно, даже заботливо. — И что, вообще со сном плохо? — Чернющие круги под глазами безмолвно говорят за их обладателя. Дима вздыхает, забирает у него бутылку и тоже делает пару глотков. — Таблетки-то пить пробовал? — Не помогает, — если б помогали, Макс бы точно к другу со своим дерьмом не полез. Да и сейчас не собирался, само как-то вышло. У Махова взгляд охуительно уставший и немного виноватый — не стоило звонить, надо было перетерпеть как-нибудь, как обычно. Диме его жалко, но как помочь он понятия не имеет. Наверное, поддержка нужна, не так же просто он позвонил среди ночи. Только вот не отправят ли его на хуй с этой поддержкой? Максу труда не составит. Да и о какой поддержке речь? Ему бы поспать хорошо просто. В голове всплывает воспоминание о том, как он, совсем маленький мальчишка, не мог уснуть, думая, что в темноте прячутся ужасные монстры, которые только и ждут возможности утащить его в свои вонючие — маленький Димочка отчего-то был уверен, что они вонючие — убежища. Тогда к нему приходила мама, ложилась с краю тесной кроватки, обнимала и говорила, что никакие монстры его не заберут, рассказывала сказки, и он засыпал и крепко спал до самого утра. — Пошли. — Он, поднявшись, решительно берет Макса за руку. — Где у тебя выключатели? Гаси свет. Макс слабо представляет, что у друга на уме, но свет послушно выключает. Квартира погружается во тьму, и, будь он здесь один, уже давно бы с головой тонул в своих нелепых боязнях. Но Браги здесь, крепко сжимает его ладонь, и со страхами бороться уже не так сложно. Дима в темноте и незнакомой обстановке с трудом и не без помощи Махова, устало смеющегося с его неуклюжести, добирается до спальни без особого для квартиры урона. Одежду сбрасывает по минимуму, только джинсы и носки, чтобы спать было комфортно. — Ложись, что смотришь-то? — Макс мнется неуверенно, будто это он здесь гость, и чувствует себя невыносимо неловко, но Диму слушается, укладывается поудобнее у стенки, оставляя еще место для Чайко. Дима аккуратно ложится с краю и вот теперь не знает, что делать, а Макс смотрит и будто самого настоящего чуда ждет. — И что, мне сказку тебе рассказать? — Расскажи. — Махов даже ближе двигается. Все это выглядит крайне нелепо, но он немного подвыпивший, а этого пока достаточно, чтобы не слишком переживать. — Про что? Про мой хуй? — Дима смеется, да и вообще, наверное, эту просьбу всерьез не воспринимает. Макс же не ребенок, какие сказки? Макс не ребенок, только вот от пугающей темноты вокруг отвлечься смертельно хочется. — Да хотя бы про твой хуй. И Браги, блядь, действительно рассказывает. Переворачивается на спину и рассказывает, жестикулируя, будто перед ними не белый потолок, а экран, где эта абсурдная история визуализируется. Макс смотрит увлеченно за его рукой, рисующей в воздухе бесформенные фигуры, и не замечает, как пристраивает голову на его плечо, так что второй рукой Дима приобнимает его. Он уже почти спит, когда почти бессознательно, хоть и приложив для этого значительные усилия, спрашивает: — Переехать не хочешь? С меня постоянное наличие бухла, — за наигранной будничностью голоса Макс усердно пытается скрыть отчаянную надежду на положительный ответ. — А с меня рассказывать сказки и обнимать тебя по ночам? — Ага. Просить неловко, но рядом с Чайко тепло, уютно и как никогда в последнее время спокойно, и невыносимо хочется, чтобы это чувство насовсем вытеснило все нелепые страхи, терзавшие его в последнее время. В конце концов, что такого в просьбе? Никто же не помешает отказаться, Махов даже уговаривать не собирается, переживет как-нибудь. Только шанс-то упускать зачем? Но Дима соглашается, и Макс наконец-то засыпает крепким и безмятежным сном.