зависть

Ивар завидует Хемунду. Во всем. Это чувство похоже на терпкий вкус перезревшей сливы, на хмельное пиво. Оно разрезает и без того неспокойную гладь сердца блестяще скользящим драккаром, как будто его сделал Флоки. Оно снится беспокойными пестрыми картинками. В них Один приветствует Хемунда в Вальхалле. Христианина, скованного из лучшего сплава металлов. Над ним хочется смеяться, прорезать волнообразные орнаменты на спине, чтобы рядом с его черт знает откуда взявшимися шрамами кровью сочились настоящие, истинные шрамы. Шрамы, оставленные Иваром Бескостным. Интересно, как искренне он умеет смеяться? Как же сильно Ивар завидует. Его сильным стопам, которые могут опираться на дикую необработанную землю без усилий. Его статным, сильным движениям. Хемунд, наверное, даже никогда не думал об этом, благодаря за все своего Бога. Во время битвы плавные взмахи мечом и мгновенные, резкие вместе похожи на обрядовый военный танец. Зависть вгрызается в глотку Фенриром, когда появляется мысль - он великий воин. Он похож на отца, на легендарных героев саг и немного на самого Ивара, когда тому вдруг кажется, что он может завоевать мир. В те дни, когда он на самом деле верит в это. Интересно, кто бы быстрее добежал от пристани до леса? Он завидует взгляду Хемунда. Этот взгляд одновременно наполнен покорностью тому, далекому Богу и застывшим бесстрашием даже перед Кровавым Орлом. Хемунд не боится безумия, которое Ивар взрастил невыносимо долгими одинокими ночами. Это так же видно во взгляде. В его словах. В том, как сухо он произносит. Каждая фраза бьет по губам одолжением, которое Хемунд делает, отвечая. Он не хочет говорить с Иваром. Ему не о чем с ним говорить. Интересно, откуда у него столько шрамов на спине, к которым он запретил прикасаться? В детстве Ивар мечтал о том, как Один придет к нему и вылечит. Вылечит инвалида. Неполноценного, жалкого, немощного. Он молил. Он бы сделал, что угодно. Обещал прославить Каттегат, покорить мир. Отец бы гордился, а мать перестала бы нашептывать об избранности. Об пустой избранности, обусловленной чем-то, что от Ивара никак не зависело. Потом он вырос и понял, что сделает это и без Одина. Без молитв, обещаний и веры в кого-то, кроме себя. Интересно, насколько невыносимо чувствовать цепь на шее? Зависть ласково коснулась даже того, чего Ивар никак не желал. Веры христианина. Этой непонятной смеси из покорности, преданности, связанных в непонятных обетах рук и мыслей, любви, честности и доверия. Этого чувства, что ты не одинок. Даже перед лицом смерти близких, посреди холодного океана без капли пресной воды или в строю воинов, которым плевать, если ты погибнешь. Ивар не верит богам. Он верит только себе. И еще иногда Хемунду. Надеясь, что тот никогда не посмеет догадаться. И даже после просьбы. Даже после открытого признания. Нет, не думай, что верю. Я бы никогда не решился кому-то верить. Он завидует его острому уму. Хемунд почти всегда выигрывает в Хнефатафл, держит в голове планы на семь ходов вперед, помнит наизусть Библию и никогда не допускает того, чтобы за Иваром осталось его последнее, самовлюбленное и горько-кислое слово. А еще у Хемунда мягкий холодный голос, шершавые губы, и сухие, неприятные ладони. Он говорит, что ему плевать, есть ли у Ивара кости, потому что искалеченный он не поэтому. Хемунд шепчет "Безбожник", зная, что у того в ладони кинжал, а в сердце грешная зависть, ядом разлитая и разъедающая. Интересно, завидовал бы Ивар себе, если бы знал, за кого теперь ночью молится епископ Хемунд?