Три буквы

      Все так же скачет ее имя корявыми буквами по рукам, по серой от чернил коже, кричит со страниц тетрадей и учебников, переползает с парты на парту и отзывается со всего, что оказывается на расстоянии руки от Майка Уиллера.       Три буквы стали его средой, сплели вокруг него крепкую чернильную сеть и ничто уже не сможет разорвать эту паутину, никто не освободит Майка из плена переплетенных букв.       Он крепко застрял там. «Снова этот шизик» — провожали его в школе взглядами, когда он, опустив глаза в пол, проходил по коридорам.       Три буквы, куда ни посмотри, ползут за Майком Уиллером и будто шепчут: «ОДИ».       Он знал, что если она жива — она придет к нему. Он верил в это, и разубедить его могло только прямое доказательство ее смерти. -Черт возьми, Майкл, что ты творишь!!! — его разбудил крик мистера Кларка, когда парень писал кровью на полу ее имя, мешая вязкую бордовую жидкость с грязью. Он не нашел ручку и продрал три буквы циркулем, а когда заметил, что кровь начала стекать на пол, даром времени не терял.       После этого случая начались болезненные походы к врачам, где его убеждали, что все напрасно.       И каждый раз, придя домой, он мчал в подвал, не здороваясь с семьей, и задавал один единственный вопрос в рацию: «Оди?».       И каждый раз, уходя из дома, он брал ручку и чиркал, где только мог, три буквы, три угловатые и корявые буквы, которые, казалось, соскочили с хэллоуинского плаката и, злобно посмеиваясь, затаились под рукавами свитеров и рубашек то и дело, визгливыми голосами, передразнивая Майка: «Оди? Оди! Оди-Оди!»       Когда она исчезла во второй раз после закрытия портала, Майк не смог смириться, как и год назад и каждый день, каждую ночь вызывал ее по рации, писал ей письма, которые развешивал у ее спального места и разговаривал с ней, как только оставался один. А потом он придумал писать на руках, ведь не всегда рация рядом, и не всегда он мог вслух поговорить.       Немой крик, плач без слез, всего три буквы: «Оди».       Его кожа уже потускнела от чернил, а стержень выцарапал шрамы. Но его это не волновало. Эти линии, дерганным, спешащим движением выведенные на руке, были будто последним вздохом умирающего. Так писали на стенах газовых камер Освенцима. Задыхаясь, выводили химическими карандашами, выцарапывали ногтями и любыми острыми предметами, лишь бы оставить хоть что-то после себя, лишь бы не пропасть бесследно.       Так писали на стенах камеры заключенные, осужденные на смертную казнь, отсчитывая дни жизни. «День тысяча сто девяносто второй»       Он тускнел с каждым днем, выгорал, как старые фотографии. Три буквы высасывали его сквозь тонкую бледную кожу, сами становясь все жирнее и ярче на его фоне. Пока он не слился с собственной тенью, оставив после себя лишь кучи исписанных кривыми буквами вещей, бумаг, и косых недоброжелательных взглядов. Он изо всех сил цеплялся за край бездны, но не удержался - сорвался, полетел вниз, в пустоту, не издав ни звука и не вскрикнув ни разу растворился в пустоте.       В шестнадцать лет его нашли в ванной со вскрытыми на обеих руках венами и жирной надписью кровью, написанной вероятно в последний момент ладонью, на стене. Три буквы стекали в мутную красную воду.

«ОДИ»