I.
Их шаги были тихими, мягкими. Как и их голоса, — вкрадчивые, спокойные. Пурпур волос оттенял смуглые лица, одинаковые, словно у близнецов: с точёными подбородками, чуть вздёрнутыми носами и тёмными беспристрастными глазами за чёрными полумасками. — Мы даём тебе шанс на искупление. – Два голоса – как один. Равнодушные, механические. — Я должен раскаяться? – усмешка с лёгким оттенком горечи тронула губы. Взгляд, до того блуждавший по двум замершим за спиной фигурам, метнулся к плещущимся волнам океана впереди. Воды были красными и бурлящими – раскалённое вечернее солнце зажигало их. – Я не чувствую раскаяния. Даруй Господь хоть тысячу возможностей прожить одну и ту же жизнь заново, ничего не изменилось бы. Дорога выбрала его, или он выбрал дорогу, или они – друг друга. — Это не то раскаяние, которого мы ждём. Океан бился о берег, волнуясь. Спокойное неистовство. Завораживает. Бьякуран молчал. — Ты должен раскаяться в своей неудаче, — продолжили голоса из-за спины. – Ты ошибся, ты проиграл. — Такого больше не должно быть, да? – собственный тихий шёпот показался едва различимым на фоне мрачного и недовольного говора воды. — Да. Он обернулся, протянул руку, коснулся пальцами прохлады разноцветных, искрящихся в обманчивом закатном свете, камушков на перстнях, что покоились в шкатулке. Кольца моря вернулись к своему хозяину.II.
Ich war auf der Gallerie meines Geistes Ich hörte die Musik meiner Seele Ich sah die Löcher meines Herzens Und trank die Tränen meiner Schmerzen © Lacrimosa – Satura*
Был листопад. Как хорошо оказалось вырваться из однообразия острова, у которого даже не было имени. Бьякурана хотели вычеркнуть из этого мира, предав его забвению, и это почти удалось. Ветер шевелил полы простой куртки, играл со снегом волос, бросался сухой листвой, заставлял деревья перешёптываться между собой. Собрать остатки своей семьи оказалось делом не таким уж и трудным, как предполагалось. Верность людей радовала и заметно облегчала дело. На сей раз прежней ошибки совершено не будет. Недооценил других, переоценил себя. Затянул войну, которую стоило завершить в считанные дни. Время блицкрига против тебя, Савада. Но сначала... — Шо-тян, — на губах расплылась улыбка, когда высокий молодой человек с огненно-рыжими волосами и малахитовыми глазами за толстыми стёклами очков выронил из рук кипу книг. Потрёпанные тома с приглушённым листьями шумом упали на землю. «Хорошая выдержка», — отметил про себя Бьякуран, видя, как сжимаются кулаки былого соратника, друга, как темнеет зелень глаз, как выпрямляется спина, напряжённая, словно туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Лопнет, обязательно, и тогда Шоичи согнётся пополам, хватаясь руками за живот, отползая в тёмный уголок, но не сейчас. Сейчас он – тот Ирие, которого видели каждый день его подчинённые. — Вас выпустили, Бьякуран-сан? – голос спокойный и ровный, сильный. Не дрожит. Нет страха. — Я сбежал. – Мягкая улыбка стала ещё шире. Рука опустилась в карман куртки и извлекла из него кольцо. Золотистый овал камня потемнел, будто впитывая в себя сумрак хмурых небес, готовых вот-вот обрушиться на город дождём. И ветер крепчал. Точно будет ливень. — Я бы хотел, чтобы ты носил его, Шо-тян. – Бьякуран перевёл взгляд фиалковых с сиренью глаз на кольцо Солнца, сжимаемое тремя пальцами. – Не фальшивку, настоящее. Ты ведь достоин не фальшивки, правда? А в глазах по-прежнему ни намёка на страх. Только холодная решимость. Это хорошо... Было бы жалкое зрелище, если бы он начал тонуть в собственном страхе, в своей слабости, или даже попытался сбежать. Разочаровываться не хотелось. Свободная ладонь скользнула в другой карман, доставая пистолет и направляя дуло на рыжеволосое Солнце. Действительно солнце – мог бы им стать, но предпочёл спрятаться за тучами и погаснуть. — Прощай, Шо-тян. Короткий выстрел, резкий звук которого на миг лишил слуха. Кровавое пятно, стремительно расползающееся по кремовой ткани футболки. Несколько шагов вперёд – и тело Ирие упало не на землю, а в руки Бьякурана, опустившегося под его тяжестью на колени. Листва под ногами тихо зашуршала. — Знаешь, а я любил тебя. – На губах всё так же блуждала улыбка; ладони мягко приглаживали непослушные и вечно лохматые волосы Шоичи, хрипло дышащего, но не проронившего ни звука и даже не попытавшегося хоть как-то спасти свою жизнь. – А ты меня предал. Внезапно прерывистое дыхание стихло, и натянулась новая струна – струна безмолвия. Вокруг лишь сухость листьев, вокруг – смерть. — Вам необязательно было делать это самому. – Слух уловил приближающиеся шаги, обозначенные тихим хрустом сухих веток, в обилии покрывавших землю парка. Бьякуран не ответил; вместо этого он взял в руку похолодевшую ладонь Ирие, другой поднял упавшее в пожухлую траву кольцо и надел на чужой палец. — Вы уверены, что это целесообразно? — Да. Мне больше не нужно солнце, я справлюсь без него. – Осторожно высвободившись из-под мёртвого тела, словно боясь разбудить спящего, Джессо встал и повернулся к двум Червелло, замершим на почтительном расстоянии. – Похороните его и не трогайте кольцо. — Как прикажете. И он ушёл, неторопливо шагая по устланной золотом и багрянцем земле, спрятав в карман оружие. На душе было... пусто. Пустота – это хорошо, когда есть она – нет больше ничего, нет хорошего, но нет и плохого. Это правильно. «Хочешь, чтобы всё было идеально – сделай это сам». И Бьякуран собирался сделать всё сам. Уничтожить верхушку Вонголы, чтобы спокойно вздохнуть, продолжить наращивать мощь семьи Джессо, вновь поглотить Джиглио Неро, что остались без предводителя, покончившего с собой. Это была слабость, и в ином русле Бьякуран не мог рассматривать поступок Юни. Она побоялась остаться одна против мощи того, с чем не в силах справиться. Потому переложила всю ответственность на воскрешённых ценою собственной жизни Аркобалено. И её Гроза ушёл потому, что побоялся жить без неё. Страх... Бьякурану не ведом страх. Он ведь почти Бог, и совсем скоро станет демиургом. Перекроит этот мир по-своему, перепишет всю его историю – добьётся своей мечты. Разве это не есть счастье – добиваться того, чего хочешь? «Я больше не совершу ошибок».III.
Пусть остальные ещё живы, но Савада – вот он, сидит напротив, на коленях, в луже крови, прижимает к груди медововолосую головку с широко распахнутыми глазами, в которых как в янтаре застыло удивление. Рубашка Вонголы выпачкана алым, красны и его руки, вцепившиеся в худенькие женские плечи, на лице – ненависть. «Видишь, Шо-тян, твой Савада тоже умеет ненавидеть». Эта ненависть доставляла какое-то тяжёлое удовлетворение. Даже не пришлось активировать собственное кольцо, так легко оказалось подобраться достаточно близко и выстрелить в спину. Что может быть плохого в том, чтобы убить женщину со спины? Пуля прошла на вылет и застряла где-то в стене, женщина умерла сразу. Как же её имя?.. Бьякуран не помнил. Это не важно, он не старался запоминать имена тех, кто погиб от его собственной руки. Много им чести. Пламя Десятого Вонголы вспыхнуло, и тут же погасло, пресечённое полётом смерти, прямиком в голову. Кровь, вышибленные мозги – вот что у тебя внутри, защитник справедливости, добрый рыцарь-самаритянин Тсунаёши? В прошлый раз показалось слишком скучно убить мальцов Вонголы просто так, раздавить их своей волей и силой, и это стало роковой ошибкой. Слишком медлил. Теперь Бьякуран найдёт себе другое развлечение, и потом, после того, как уничтожит стену, отделявшую его от власти, кирпичик за кирпичиком разобьёт основание – и вся она рухнет. Бьякуран склонился над двумя трупами, с интересом рассматривая лицо лидера Вонголы. Как, оказывается, всё было просто – найти и уничтожить вместо того, чтобы долгое время собирать вокруг себя сторонников, а затем посылать их, посылать, посылать на погибель, давая противнику шанс подготовиться, нарастить мощь и дать отпор. Ты ведь до конца не верил, что кошмар вернулся, Тсунаёши. До тех пор, пока руки не сжали всё ещё горячее, но уже безжизненное тело возлюбленной. Это не было местью – слишком низко. Всего лишь устранение проблемы, как хозяин вытравливает блох со своей собаки. Где-то неподалёку, раскинув руки, лежал Правая Рука Десятого Вонголы, уставившись стеклом глаз в потолок. Ну да, вон он, у двери, упал прямо на пороге. На него даже было жаль тратить драгоценные пули того пистолета, из которого был убит Шо-тян, пришлось активировать кольцо. Бьякуран соскучился по этому ощущению силы, разливающейся горячей искрящейся волной по венам. И кольцо тоже соскучилось, с такой готовностью откликнулось оно на зов. — Больше мне не придётся марать руки, — произнёс он, сидя на корточках возле мёртвого Савады, разглядывая залетевший в распахнутое окно тускло-охристый пожухлый лист. — Да, Бьякуран-сама. Да. Больше некому выдернуть из прошлого маленьких вонгольских недомерков. Больше нет Десятого босса Вонголы. Нет его женщины, нет его Правой Руки, не будет семьи и остальных Хранителей. Об этом позаботятся – не должно остаться никого, кто достаточно силён, чтобы взяться мстить. Мать, отец. Их, наверное, уже убил тот, кому выпала честь носить кольцо Урагана Марэ, его истинную мощь. Жалко, Савада об этом уже не узнает. Дождь, Солнце, Гроза, Облако, Туман. Особенно Туман, в прошлый раз он доставил много неприятностей, как и Облако. — Что делать с трупами? — Выкиньте их куда-нибудь, — небрежно махнул рукой Бьякуран, вставая и поднимая с пола сухой лист. Пальцы тут же смяли его, растирая его между подушечек в колючий порошок. Осень... А за ней последует зима. Бьякуран не любил зиму, не любил снег – он холодный, и под снегом не растут цветы, которые он так любил. И солнце совсем не греет. — Отдайте приказ уничтожать каждого, кто является частью семьи Вонгола, — бросил он, раскрывая ладонь и позволяя остаткам листа ссыпаться на пол. — Но что если кто-то захочет присоединиться к Джессо? — Каждого. «... иначе они предадут меня при любой возможности. Я больше не буду рисковать».IV.
Ich stand im Schatten meines Lebens Und wartete auf mein Erscheinen Auf der Strasse meiner Einsamkeit In den Maürn meiner Angst © Lacrimosa – Satura**
Плотно закрытые окна едва слышно звенели от ударов тяжёлых капель о стекло. Угольно-чёрное небо было тихо. Хотелось бы услышать яростное грохотание, увидеть слепящие росчерки молний, но не было ничего, кроме дождя. Небеса безмолвно плакали. Рядом, на диване, валялись в беспорядке карты и отчёты. Италия под контролем воссозданной Милльфиоре. Штаты вот-вот сдадутся под натиском. Германия полностью уничтожена, придётся отстраивать её заново. Франция заявила о своей капитуляции. Полная и безоговорочная победа, мир принадлежит ему. Грязное полотно, которое можно полностью закрасить чёрным цветом войны и смерти, чтобы потом разрисовать его белыми и золотыми красками, превращая в первую страницу новой эпохи. На отчётах лежал нераспечатанный пакетик излюбленной сладости. Притрагиваться к нему не хотелось – хотелось зажать уши и куда-нибудь спрятаться, чтобы не слышать настойчивого стука дождя. Этот дождь пугал. Было удивительно пусто. Раньше это не замечалось – не было времени остановиться, оглянуться, понять, что происходит и что произойдёт. Пустота внутренняя вытеснилась в пустоту внешнюю, уступив место... боли? Это было непривычно, но копаться в этом не хотелось. Хотелось вернуть всё на свои места. Пусть не будет торжества победы, её сладкого вкуса, но хотя бы не будет и этой острой боли, пронзившей тысячей игл в один момент. «Я убил тебя... или себя?» А ещё в душе тугими кольцами свился удав страха. Стало страшно – если так больно сейчас, то что будет потом? Стихнет ли эта боль, так внезапно прорвавшаяся сквозь серую завесу «ничего», или будет мучить вечность? Вечность – это слишком долго, слишком много. Он не выдержит. И это тоже пугало. Где вся эта сила, что поставила мир на колени? Где она? Почему сейчас она не может помочь? Почему не может убить эту боль, ржавчиной разъедающую что-то внутри? В дожде виделся образ потухшего солнца. И это заставляло путаться в паутине страха ещё сильнее. Капли бились в стёкла, будто просясь вовнутрь. Но Бьякуран отгородился окном, надеясь, что оно окажется достаточно прочным, чтобы не уступить. Биение дождя – биение уже мёртвого сердца. Пульсация чужой крови под тонкой плёнкой кожи на запястьях. Это помнилось очень хорошо. Помнился даже ритм, сейчас отдающийся в висках. Если открыть окно и позволить дождю обнять себя, почувствуется ли солнечное тепло чужих объятий? Надо проверить. Распахнуть створки наперекор страху, зажмурить глаза, прислушаться... И ощутить пронзающий тело до самых костей холод одиночества. Мог ли он поступить по-другому?.. Мог ли сдержать клятву, данную самому себе, и не совершать ошибок? Мог ли... выбрать другой путь? Звенела тысяча колоколов дождя. «Я снова проиграл...» *Я был в галерее моего разума И слушал музыку своей души. Я видел дыры в моём сердце И пил слёзы своей боли. © ** Я стоял в тени своей жизни И ждал своего появления На улицах моего одиночества, В стенах моего страха. ©