***
Под ребрами жарко-жарко. Пусть и в такой холод. Пусть и подол рубахи задрался до живота почти. А на плече ладонь горячая. Верно, ухмыляется. Даже глаза открывать не нужно. — Почему бы тебе сильнее меня не обнять? — Не будешь бранить меня теперь, что с братом ехать отказался? — Как бы там ни было, Хёскульд, ты дурно поступил. — В чем это? — Иллуги твоя помощь была бы кстати. — Да и тебе моя помощь не помешает. А он сам пусть возится со своими скирными мехами[1] и китовыми ямами[2]. В помощники ему и треллы[3] сгодятся. Признай, твой муж порой жаден бывает без меры. Руку с плеча скинула. — Вот как, значит? — Так и есть. Перед Зимними Ночами[4] сушеной рыбы накупил, что на пяти конях везти пришлось. А теперь ему в такую метель вдруг… — Так ты Иллуги за то ругаешь, что он о людях своих печется? И чтоб в зиму еды было вдоволь? — Сытыми быть одно, а вот добро за так переводить… — Так вот своим хозяйством и распоряжайся, как пожелаешь. Если будет оно у тебя. А в чужое не лезь. Подол оправила. — Куда ты, Торгерд? Лязгнул на двери засов. — Не хочу тебя слушать! — Не злись! Я часто не подумав говорю. Только и мне не больно нравится, что ты меня обнимаешь, а говоришь про мужа своего. — Ты сам этот разговор завел. А мне все равно идти пора. Еще главный покой украсить надо. — Постой! Давай помогу обойные ткани из сундуков достать? — Я со своими делами сама управлюсь. А ты возмущался бы поменьше. А то как бы люди не подумали чего дурного про нас с тобой.***
— Вы одни вернулись? Где мой муж? — Он Стейна с Пригорка по дороге встретил. Тот о чем-то просил, мы-то их беседы не слышали. Вот Иллуги с ним и остался. Сказал, долго не задержится. — Что значит остался? Может, встречать Йоль он тоже у Стейна в Пригорке собирается? — Нет, он сказал… — Йоль только завтра. А в Материнскую Ночь[5] хозяйка дому важнее, чем хозяин. — Тебе бы веселиться только. Не нравится мне, Хёскульд, что мой муж такой порой в одиночку по округе разъезжает. — Все же вокруг говорят, что мой брат человек мудрый. Не станет же он глупости делать. В руках копье мелькнуло, плащ теплый. — Ты-то куда собираешься? — Раз ты так тревожишься, я отправлюсь, гляну, что там за дела. — Не дело перед Йолем… — Йоль завтра. А ты, вместе с остальными женщинами, лучше дис попроси, пусть позаботятся о нашей доброй удаче.***
Дис призываю Ясных и мудрых, Асиний славных К дому зову я. Прялки вращенье Ныне застыло, Ткацкому стану — Отдыха время. Благостным взором, Взором негневным Вы одарите Труд наш усердный. Вещие пряхи, Светлые жены, Славящим детям Благо даруйте! На руках горячее, густое. Отсвечивает в темноте — кроваво. Кровавые капли льются с ладоней. Пачкают сукно и пряжу. Шуршат тростником на полу. Светлым воском застывают. Свеча об пол ударилась. Откатилась в сторону. Пламя с темнотой смешалось, растаяла последняя искра. Как будто дисы не желают слышать молитв. Не желают идти на зов. Как будто солнце вновь не возродится. И женщины глядят напуганно. — Что тебя напугало, Торгерд? Неужели дисы открыли тебе что-то… — Мне просто показалось. — Что? Скажи? Вдруг знак это. В такую ночь… — Показалось, что руки у меня в крови. Пальцы отскоблили с ладони застывший воск. — Почему бы им и не быть в крови. Всяко случиться может, когда двух людей зависть друг против друга ставит. — О ком ты говоришь? — Да так это я… Чтоб знаки читать, ума поболе моего нужно.***
Скрипнули воротные петли за спиной. Снег белеет пятнами. Похрустывает в тишине. Как косточки птичьи в собачьей пасти. Пальцы рукоять ножа ухватили. И спокойней сразу. Полы кафтана ветер в стороны тянет. Захватить бы худ[6] или накидку… К чему они! Только глянуть ведь… Тропа к роще свернула уже. Только глянуть. И назад. Домой повернуть в любой момент можно. А вдруг… Шагами снег хрустит спереди. Знакомо. — Ты зачем здесь? — Я… — Да ты замерзла вся. — Нет, я… На плаще теплом брызги кровавые. И на руках… — Что ты тут делал? — Охотился. — На кого? — Встретился кое-кто. — Здесь не на кого… — Будет тебе подарок. — Ты ведь хотел… Ухмыляется. — Не упускать же было добычу, раз встретилась. — Разве можно было ожидать от тебя другого? — Верно, к чему ждать чего-то от меня. Я ведь не Иллуги. Это мой брат почетный человек и крепкий бонд. А я вон по ночам за ним бегать подрядился, как трелл какой-нибудь. — И даже этого не сделал. — Тебе бы, Торгерд, упрекать только. Шла бы ты домой, замерзла ведь. На плечи теплый плащ лег. — На вот. Хоть бы оделась потеплей, холодно сегодня. Руки обхватили бережно. — Если бы случилось с ним что, стала бы ты моей женой? В горле запах кровяной заскребся. — Даже ответить не желаешь? К пальцам пристыло что-то. И в ладони горячее, густое. Снова. Так ведь нужно было? Нужно ведь? А в руку пальцы впились. Намертво. — Не думал, Торгерд, что рука у тебя такая твердая. Рукоять к ладони пристыла. Не отпустить. Капли с лезвия скользят. Пачкают кафтан нарядный. В снегу алыми озерцами стынут. Снова. Плащ с плеча съехал, прошуршал где-то снизу. У ног упало тяжело. Темно-темно перед глазами. И следы к роще в темноте прячутся…***
Кровь кривым пятном застыла. Ветер треплет черно-бурую шерсть. А на морде оскал. Так и замер. Так вот она, добыча твоя, Хёскульд. И подарок. Шкура песцовая. И как подумать только могла… Уж не проклятье ли чье? Чары злые… Снег под коленями промялся, одежду талой водой пропитал. Снежной горстью по лицу — горстью углей жжется. В глазах пелена мутная. Ни леса не видать, ни звезд. Искры только в ночном небе дрожат. И за деревьями. Искры. Как две миски огромные. Как два глаза. Огромных. Вспороли снег огромные когти. Комья земли в стороны брызнули. — Что ты хочешь от меня, Дух Йоля? Хвост обхватил молодое дерево. Хрустнуло. Как кости в собачьей пасти. — Я рада тебе, Дух Йоля. Глаза-миски сверкнули лунным бликом. И когти лунным отсветом. — Я тебе рада.