Месть Антероса

Каждый раз, когда Сойк слышал звонок в дверь, он ловил себя на том, как неосознанно возводит глаза к потолку. "Опять", – единственное, о чем он думал в этот момент. Последние два месяца в неурочное время на пороге его квартиры появлялся неизменно один и тот же человек. Если бы кто-то поинтересовался у Сойка, как он оказался в такой идиотской ситуации, он бы не смог ответить. К счастью, никто и не спрашивал – потому что никто не знал. Лишь изредка Сойк ловил на себе внимательный взгляд Леды и в такие моменты думал, что лидер догадывается и понимает куда больше, чем может показаться на первый взгляд. Плохим качеством Леды была чрезмерная прозорливость, это Сойк помнил еще со времен прежней группы. Хорошим – привычка не лезть в чужие дела. Сойк никогда не шел открывать дверь сразу, испытывая своего рода садистское удовлетворение от понимания, что его гость топчется на лестничной площадке под прицелом дверных глазков соседских дверей. Рю никогда не стучал, полагая, что звонка еще от входной двери снизу достаточно. Сойк специально не торопился, будто давая время передумать. Однако еще ни разу Рю не ушел, не дождавшись. – Заходи, – Сойк не распылялся на приветствия, тем более, поздороваться они успевали, как правило, уже утром в студии. – Привет, – неизменно отвечал ему Рю, переступая порог. При этом взгляд на Сойка он всегда бросал из-под полуопущенных, коротких, словно щеточки, ресниц, – одновременно он казался затравленным и кокетливым. Не так давно Сойк сказал бы, что подобное сочетание нереально, но Рю умел ломать представление о том, что возможно, а что – нет. Порой чудилось, что в душе Рю борются двое – закомплексованный подросток и гламурная девица со страниц глянцевого журнала. И Сойк не знал, кто из них его раздражает больше. Оказавшись в квартире Сойка, Рю действовал всегда одинаково, как по написанному сценарию. Снимал свою куртку и вешал исключительно на вешалку, будто опасаясь, что та помнется. Потом снимал обувь и аккуратно ставил у входа. "Хороший мальчик. Мама была бы довольна", – с трудом удерживался от ехидного комментария Сойк. Потом Рю проходил в гостиную и начинал топтаться на месте, ожидая приветственных действий от хозяина. По идее, Сойк должен был предложить чай или кофе, заговорить на нейтральную тему – обычно именно это он и делал, когда в гости приходил кто-то другой. Кто-то нормальный, как определял про себя Сойк, с кем следовало вести себя культурно. Рю же не вызывал у него ни тени уважения, чтобы для него стараться, и потому он просто молчал и наблюдал за внутренними метаниями своего гостя. Не то чтобы Сойка радовала его неловкость, скорее, он ловил себя на слабом интересе: как долго может длиться эта абсурдная привязанность? Язык не поворачивался назвать чувства Рю любовью. Не потому, что Сойк боялся опошлить громкое слово, а только лишь оттого, что точно знал – никакой любви не существует. – Да пойдем уже, что ты топчешься, – наконец говорил он, кивком указывая в сторону спальни. Кто-то другой возмутился бы. Он все ждал, что это сделает и Рю, но тот только несколько натянуто улыбался и шел послушно, куда велели. Как будто он не сам приперся сюда с одной известной целью. Как будто Сойку оно было надо. Тот день, когда на прослушивание притащилось несуразное носатое чучело, он запомнил очень хорошо. Ужасно болела голова, четвертая порция кофе, неизменно спасавшая его прежде, не помогла, а контрольный выстрел сделал Леда, когда сообщил, что сегодня они будут смотреть на потенциального басиста. – Я сдохну раньше, – предупредил Сойк. – Не сдохнешь. Это басист, я не могу принять решение без тебя, – отрезал Леда. Сойк мог бы ехидно заметить, что Леда может еще и не это, но сдержался, как сдерживался всегда, когда дело касалось именно этого человека. Стараясь не обманывать себя, Сойк признавал, что друг из него так себе – вряд ли кто-то из окружения мог назвать себя его хорошим приятелем. Понимание этого прискорбного, в глазах кого-то другого, факта не тяготило, люди ему не нравились в принципе. Последняя привязанность закончилась в подростковом возрасте, когда с единственным другом его развела старшая школа. Сойк не скучал по приятелю-однокласснику – он в принципе ни по кому никогда не тосковал. А вот с Ледой отношения сложились несколько иначе. Сойк не испытывал к нему какие-то особенные чувства, но если бы тот куда-нибудь исчез, однозначно почувствовал бы дискомфорт. Вовремя осознав это, он постарался сохранить теплые отношения, что установились между ними. Со своей стороны Сойк не считал их чем-то вроде расчета: в конце концов, от Леды ему ничего не было нужно. Но и назвать Леду другом он не спешил, пускай и старался не разругаться по какому-нибудь ерундовому поводу. Когда нескладное, мелкое и тощее существо с обесцвеченными короткими волосами представилось незамысловатым именем Рю и поспешно опустило взгляд, Сойк потерял к нему всякий интерес. Рю был уже шестым претендентом, кандидатуру которого рассматривал Леда, и Сойку чудилось, что басиста они не выберут никогда. Два или три парня на прослушивании показались ему вполне подходящими, но Леда лишь сжимал губы и сухо цедил: "Не совсем то". Сойку упорно слышалось: "Совсем не то". У угловатого, состоявшего из одних коленей и локтей Рю по определению не было шансов, потому что он сбился через секунду после того, как начал, пускай потом и настроился, и что-то даже исполнил. Сойк в это время созерцал потолок и думал о том, что надо перекрасить его в своей квартире. Прослушивание закончилось, Леда вежливо поблагодарил гостя, Сойк даже не взглянул ему вслед, гадая в этот момент, успеет ли до закрытия аптеки, чтобы купить безрецептурное обезболивающее. Головная боль медленно превращалась в мигрень. Дверь с тихим щелчком захлопнулась. Леда сидел на стуле со скрещенными на груди руками, не меняя позы последние полчаса, и Сойк, потянувшись, встал. Он уже хотел было спросить, не подкинуть ли Леду до ближайшего метро, когда тот вдруг спросил: – Что думаешь? Сойк ничего не думал. Он был уверен, что это еще один холостой выстрел, и говорить тут не о чем. Парень не был новичком, он умел обращаться с инструментом, но не более того. Представить же это несчастье на сцене в составе их будущей группы – группы Леды, у которого требований было выше крыши – Сойк и вовсе не мог. – А что я должен думать? – спросил он. В ответ он услышал тяжкий вздох и мысленно посочувствовал Леде. Трудно быть проклятым перфекционистом, да еще и бывшим басистом с завышенными ожиданиями, которым решительно никто не соответствует. – Как он тебе? – устало уточнил Леда и добавил: – Я сейчас серьезно. – Да ты его видел? – решил честно ответить Сойк. – Моль в обмороке. Где ты его нашел? – Это он меня нашел. И я сейчас спрашивал, что ты думаешь о его игре, а не о внешности. Позже, когда Рю окончательно и бесповоротно был принят в группу в качестве басиста, Сойк пришел к выводу, что Леда подбирает в новый коллектив людей, принципиально не похожих на состав прежнего. И если Кейта казался ему вполне уместным героем их будущего творчества, то Рю – носатая бестолочь, как окрестил его про себя Сойк, – вызывал лишь усмешку. Ровно до того момента, пока тот не предстал перед ним с макияжем и в костюме. Говоря по совести, неузнаваемо Рю не переменился, оставшись все такой же сомнительной красоты мелочью. Но прическа, тщательный умелый макияж и костюм, подчеркивающий достоинства в виде тонкой, почти девичьей талии все-таки сделали из бледной тени нечто броское и коварное. В костюме Рю переставал по-дурацки сутулиться, что водилось за ним в жизни, даже длинный нос уже не казался таким несуразным на лице, а больше всего внимание привлекал крупный яркий рот. Впоследствии эта черта во внешности новоиспеченного басиста Сойка одновременно очень раздражала и смущала, пусть он и не упускал случая ехидно посоветовать Рю не малевать так свои губищи, делая их еще больше. В концертном прикиде менялась и манера его игры. Только увидев впервые – на съемках клипа – как агрессивно и даже почти чувственно Рю цепляет струны, Сойк наконец понял, что такого разглядел в нем Леда на том убогом прослушивании. Удивляться было нечему: как и всякий эгоцентрик, Леда ориентировался на самого себя, и в том, как и что играл Рю, ему явно почудилось нечто близкое. – Постарайся с ним сработаться, – говорил ему Леда, глядя жестким взглядом, не терпящим возражений. – В конце концов, Рю играет на уровне, тебе есть, где разгуляться с ним. У Сойка не было ни малейшего желания тратить на Рю больше сил и времени, чем требует обыкновенная слаженная работа ритм-секции, но он кивал на все слова Леды, правда, энтузиазма не высказывал все равно. – Я же не могу раздвоиться, – с едва заметной ухмылкой выдал в заключении Леда, неотрывно наблюдая за Рю в кадре. – А жаль, – хмыкнул невольно Сойк, подумав, насколько было бы лучше работать с каким-нибудь сессионным басистом на лайвах, в студии же снова играя на пару с Ледой. Но умом понимал, что нормальной группе нужен постоянный участник с бас-гитарой, а Леда и так взваливает на себя слишком много. Как музыкант носатое чучело неожиданно разошелся ближе к концу второй недели совместных репетиций. Сойк сначала обалдел и ушам не поверил, в какой-то момент вдруг заметив, с каким вдохновенным остервенением Рю ударяет по верхним струнам, выдавая пронзительные взрывные звуки, которые ужасно любил Леда. Сначала Сойку показалось, что мелкий нарочно это делает, стараясь подмазаться к лидеру, так ловко перехватив и даже улучшив его манеру игры, но потом дошло – Рю просто не мог знать, каким именно басистом был Леда. Он ни разу не видел его в этой роли. Поначалу, когда они только начали репетировать новые песни в новом составе, Рю был тише воды ниже травы. Сойк предпочел бы, чтобы так оно и оставалось, но с каждым днем стремная носатая моль менялась как внешне, так и поведением. Изменения эти происходили со скоростью хамелеона, Сойку даже начало казаться, что Рю специально предстал перед ними в облике задрота, чтобы его не засмеяли сходу. Потому что на деле оказался тем еще модником, и по наблюдениям Сойка, ни разу не пришел на репетицию или запись в той одежде, в которой его уже видели. Количество всевозможных цацок на нем тоже постоянно увеличивалось, и не то чтобы Сойк это отслеживал, просто его порой раздражало бессмысленно бренчание браслетов и цепочек в перерывах, когда Рю терся поблизости. А терся он постоянно, и как-то духу не хватало велеть ему отвязаться – все-таки теснее всего Рю предстояло работать именно с Сойком, и странно было бы барабанщику гнать от себя басиста. Он постоянно раздражал своим парфюмом – то и дело меняющимся, но каждый раз неизменно слишком пахучим и резким, а еще удушливо сладким. Сойку иной раз казалось, что еще немного, и у него заслезятся глаза, но почему-то ни Леда, ни Кейта никак не показывали, что дурацкие духи Рю им не по душе. Не хотелось Сойку думать, что он единственный, кто с таким раздражением истово следит за этим чувырлом. К своему большому изумлению, как-то раз, после нескольких месяцев деятельности новой группы Сойк узнал, что Рю то и дело притаскивает Леде различные тексты собственного сочинения, преимущественно на английском. Леде нравилось вставлять в песни что-то такое, Кейта хоть и поворчал, но исправно начал репетировать, а сам Сойк как-то интереса ради докопался до Рю и попросил его перевести. Тот ответил ему долгим, каким-то слегка зашуганным взглядом и пожал плечами: – Сам, что ли, перевести не можешь? Сойк не любил такие дешевые набивания себе цены и фыркнул: – Ты эту галиматью написал. Так трудно сказать, про что там? – А сам понять мою галиматью ты не в силах? – Рю будто развеселился, усмехнувшись и по привычке слабо куснув пирсинг в губе, преувеличенно внимательно глядя на Сойка. – Или дай угадаю. Языка не знаешь от слова совсем? Это отдавало уже чем-то детсадовским, и Сойк отвернулся, резко потеряв интерес. Тратить время на чужие бестолковые ломания ему не хотелось. – Тоже мне, полиглот нашелся. Рю в ответ вдруг выдал какую-то странную фразу, по звучанию точно не напоминавшую английский. Слова были более распевные и одновременно с этим округлые и часто нагороженные, будто отполированные морскими волнами камешки. "Понтуется", – с легким раздражением подумал Сойк, все-таки взглянув на невразумительную мымру. – Ты только что выматерился по-бразильски? Рю прыснул, оставив в покое басуху и подтащив стул поближе к ударной установке, отчего Сойк сразу же инстинктивно отодвинулся к стене. – "Бразильского" в природе не существует, – ужасно снисходительно заявил Рю, явно веселясь. – И как же они тогда там, в Бразилии, разговаривают? – у Сойка это вырвалось против воли, он вообще не собирался продолжать разговор, но почему-то все же говорил. Словно дурацкая бледная моль его провоцировала. – В Бразилии говорят на португальском. Но я вообще-то говорил с тобой только что по-испански, это мой родной язык. Прозвучало это с таким оттенком гордости и высокомерия, что будь Сойк другим человеком, он бы уже не выдержал и заржал. С преувеличенным вниманием вглядевшись в лошадиную физиономию Рю, он заключил, что ничем даже отдаленно испанским тут не пахнет. Продолжать разговор не хотелось, и он демонстративно встал из-за установки, направившись вниз, к кофейному автомату. За короткие несколько минут у него успел вылететь из головы разговор с Рю, и когда он вернулся, то ожидаемо обнаружил басиста, беседующего о чем-то уже с Ледой. Однако в конце дня, когда репетиция была окончена, и все, кроме самого Сойка и Леды, разошлись, он вдруг обнаружил у себя в кармане рюкзака свернутый в трубочку листок, явно засунутый туда кем-то втихаря. Гадать, кто так нагло полез к его вещам, не приходилось. Сойк хотел уже смять бумажку и направить ее метким броском в мусорное ведро, но что-то его остановило, и он все же развернул листок. Это оказалась та самая английская вставка авторства Рю, только теперь, очевидно, наспех переведенная на японский. Скорее всего, Рю действительно торопился, потому что даже не попытался придать переводу хоть что-то поэтическое, просто грубо переписав суть, но, вчитавшись в строчки, Сойк испытал желание побиться головой о стенку. А потом окликнуть Леду и посоветовать ему сводить Рю к психоаналитику. "Ни хрена ж себе текстик", – перечитав несколько раз, подумал Сойк, но не мог не признать, что подобная "лирика" хорошо подходила песням Леды, и тот сам трещал от подобного. Вот только выглядел этот мрачный экзистенциальный агрессив все равно несколько пугающе, и хотелось думать, что у Рю просто затянувшийся пост-подростковый кризис, а не что-то серьезное. Но "чего-то серьезного" у таких, как Рю, по мнению Сойка, быть не могло, а любая драма на ура сглаживалась шопингом и очередной ненужной побрякушкой типа брендовых духов или нового телефона. Все эти поверхностные атрибуты еще больше принижали Рю в глазах Сойка, и скорее всего, он вообще просто равнодушно смирился бы с его присутствием в группе, как с обязательным наличием микрофонной стойки на концертах, если бы сам Рю не прилепился к нему, как банный лист, отодрать который оказалось не так-то просто. Он бесконечно раздражающе приходил утром сразу следом за Сойком, иногда даже догоняя его на подходе к студии. В течение дня он постоянно пытался втянуть его в разговор, болтая о какой-то чепухе и пытаясь показывать Сойку что-то в телефоне. Рассказывал зачем-то, где и как провел выходные, и делился "новостями" обо всех своих новых покупках. Дошло до того, что однажды Сойк не выдержал и злобно огрызнулся, что не желает слушать о том, какие трусы басист приобрел себе на днях. – Я их не ношу, – неожиданно со странной улыбкой выдал Рю. В эту минуту он вдруг перестал выглядеть как нескладное чучело, напротив, его жесты приобрели плавность, даже голову он склонил так, чтобы выглядеть максимально интересно. Все же была у него, с большой натяжкой, пара удачных ракурсов. – Как бы я жил без подобной информации, – буркнул Сойк, постаравшись запрятать куда поглубже свое удивление. Ни с кем из коллег у него не доходило до двусмысленных намеков на что-то такое. Наверное, потому что никто не вел себя настолько вызывающе. – Хочешь – проверь, – не унимался Рю. По его лицу трудно было понять, шутит он так по-дурацки или предлагает себя, что само по себе выглядело дико. Не в принципе, а в данной обстановке. – Не хочу, – отрезал Сойк. – Работай давай. Но почему-то не смог выкинуть этот дурацкий эпизод из головы и забыть, как смотрел на него тогда Рю. Во что в итоге вылились откровенно идиотские заигрывания, вспоминать Сойку было и неловко, и смешно. Однако каждый раз, когда Рю оказывался в его спальне, Сойк с трудом сдерживал усмешку: со временем его юный партнер немного раскрепостился, но по-прежнему представлял собой существо откровенно несуразное, без одежды еще более жалкое, чем в своих модных тряпках. Такого надо было искренне любить, чтобы захотеть, и Сойк не смог бы объяснить, почему не пошлет его куда подальше и не найдет себе кого-то если не действительно желанного, то хотя бы не вызывающего приступов сарказма. В этот раз, как и обычно, едва оказавшись в спальне, Рю принялся одной рукой лихорадочно стаскивать с себя одежду, как будто опаздывал куда-то, и при этом второй он уже торопливо дергал ремень на джинсах Сойка – переодеться во что-то домашнее тот просто не успел. Рю словно опасался проволочки, будто если он остановится хоть на секунду, Сойк воспользуется моментом и начнет потешаться. Комплексы на комплексах, когда и хочется, и не можется – так про себя определял ситуацию Сойк. Притом, что внутренний голос уже захлебывался от еле сдерживаемой иронии, вслух он не стал бы комментировать ситуацию: что будет, если Рю заметит хотя бы снисходительную улыбку, он и думать не хотел. На чувства своего партнера Сойку было плевать, он просто осознавал, что каждый раз во время близости Рю словно находится на какой-то невидимой грани, и любое нарушение хрупкого равновесия подобно катастрофе. Рю не был привлекательным от слова совсем – к этому простому выводу Сойк пришел в тот самый момент, когда впервые увидел его без одежды. Тощий, болезненно бледный, с маленьким членом и выпирающими костями – наверное, не было ни одной, какую Сойк не успел бы нащупать, обнимая это субтильное тело. И Рю явно знал о своей неконкурентоспособности, скрыть собственную робость и едва ли не паническое желание прикрыться у него не получалось. Такого никчемушного недоразумения с Сойком прежде не случалось, он хорошо помнил ту первую ночь, когда оказался с Рю в одной постели. И без того сомнительное удовольствие превратилось в пляску вокруг закомплексованного тела. Настолько зажатого партнера надо было еще поискать; даже мелькнула мысль, уж не первый ли он у скованного, прямо таки нездорово стеснительного Рю. Позже, когда и на второй раз, и на третий Рю не стал заметно смелее, Сойк решил, что у того, быть может, были десятки мужчин или женщин, но это ничего не изменило. Если человек стесняется своего тела и явно не чувствует себя способным вызывать желание, даже с двадцатым по счету любовником он будет казаться трусливым девственником. На фоне всего этого Сойку было крайне странно обнаружить, что пристрастие к пирсингу у Рю не ограничивалось исключительно пробитой губой. Когда он впервые раздел басиста, что удалось не сразу, то обнаружил кроме поблескивавшей сережки в пупке еще и проколы в сосках, в которых красовались тонкие колечки. Почему-то раньше Сойку казалось, что такой пирсинг могут делать люди, раздевающиеся даже с гордостью или в принципе любители сверкнуть телом. Тот же Леда в свое время с завидным упорством выбирал концертные костюмы, открывавшие живот, так как ему тоже было чем похвастать. Но зачем это было нужно Рю с его болезненной стыдливостью, Сойк так и не смог понять, а потом вообще перестал об этом думать. Возможно, в этом тоже выражались его дурацкие понты и желание быть крутым, что крутости, разумеется, не добавляло. – Рёсу… – тихо прошептал Рю за секунду до того, как взять в рот его член, и Сойк недовольно поморщился, глядя прямо перед собой. Увидеть этого Рю, разумеется, не мог. Дурацкое стремление называть его настоящим именем в постели Сойка раздражало, он бы предпочел, чтобы Рю вовсе не издавал никаких звуков, не говорил и не стонал, как девчонка. К превеликому сожалению, тот любил делать и первое, и второе. Но собственное имя почему-то бесило особенно сильно, как будто Рю прикасался к какому-то интимному месту, которое трогать не должен был. Сосать Рю не умел – это Сойк понял еще давно. С опытом умение не приходило – к такому досадному выводу он пришел позже. И потому сложно было объяснить, почему всякий раз Сойк так быстро возбуждался. Недостаток опыта Рю компенсировал старательностью, и Сойк испытывал какое-то фетишистское наслаждение от созерцания того, как эти губы, извечно ярко накрашенные на сцене, смыкаются на его члене. А может, просто его самолюбию льстило отчаянное стремление доставить удовольствие. Пускай Рю был самым невзрачным его партнером, самым зашуганным и неумелым, но и самым усердным – однозначно. – Все. Все, хватит, – запустив пальцы в его волосы на затылке, Сойк несильно потянул. Мальчишка бросил исподлобья хитрый взгляд, наверняка рассудив, что ему уже тяжело себя сдерживать. Сойк же лишь хотел перейти к активным действиям, потому что этот неумелый минет ему порядком надоел. Постоянством Сойк не отличался, серьезных и долгих отношений с ним не случалось за всю его жизнь, и партнеры, как правило, сменялись в лучшем случае через неделю-другую. На третий или четвертый раз он начинал себя ловить на том, что во время секса думает о чем-то отвлеченном, а позже и вовсе терял интерес. По каким-то совершенно необъяснимым причинам с тощей молью все получалось наоборот. Если в первое время неуклюжие заигрывания Рю вызывали у него лишь одно желание – напомнить, где находится дверь, а во время секса тянуло зевать, то теперь, немного притерпевшись, он находил своеобразную прелесть в одержимости Рю им. Это льстило – не так, чтобы сильно, но все же тешило самолюбие, и все чаще Сойк думал, что если привыкнуть к худобе и нервным вздрагиваниям, в Рю можно найти что-то смутно привлекательное. Он действительно громко стонал, иногда даже вскрикивал, и раньше Сойка это доводило до зубовного скрежета, но со временем он начал замечать, что уже ждет, заранее предвкушает такую бурную отдачу. Рю не прикидывался, ему действительно было настолько хорошо, что не получалось молчать, и особенно забавляло, что к тому же он смущался своей реакции, особенно когда Сойк дотрагивался до его вечно возбужденно торчащих сосков, задевая сережки в них. Парня откровенно выгибало от такой незамысловатой ласки, но в эти моменты он всегда крепко закусывал губу, стараясь молчать, явно стесняясь того, как ему это нравится. Растягивать удовольствие надолго Сойк считал лишним, да и, как правило, Рю успевал кончить раньше него. Своей заслуги в этом Сойк не видел, он никогда особо не старался, однако его любовнику, казалось, ничего и не нужно. "Как тинэйджер с гормональным взрывом", – ехидно думал Сойк, слушая очередные безудержные всхлипы, и ощущая, как тугие мышцы сжимают его член при каждой фрикции. В этот вечер Сойка хватило лишь на несколько минут, и, крепко сжав бедра Рю, он с силой сделал несколько резких толчков, отпуская себя и при этом не отрывая взгляда от согнутой спины и вздрагивающих плеч. Коленно-локтевая поза была самой выгодной, так Сойк хотя бы не видел порядком надоевшую ему физиономию любовника, который никогда не закрывал глаз ни во время поцелуев, ни во время секса. Еще одно раздражающее качество. Надрачивая собственный член, Рю скукожился как-то особенно сильно, и Сойку представилась возможность наблюдать разом все его спинные позвонки, отчетливо заметные, когда Рю опустил голову ниже, упираясь ею в матрас и изо всех сил дергая рукой. Повинуясь необъяснимому желанию, Сойк медленно провел пальцами по его спине, будто действительно хотел нащупать и пересчитать все выступающие косточки. От прикосновения Рю чуть заметно вздрогнул и тут же прогнулся в спине, а Сойк торопливо отдернул руку. Не сказав ни слова, он отстранился, чтобы тут же слезть с постели. Простыни опять придется менять, вяло отметил он про себя. Еще одно досадное следствие визитов Рю, в отеле было бы намного удобнее, но как-то изначально повелось, что трахались они именно дома у Сойка. Вероятно, Рю не был бы против свиданий на своей территории, но ходить к нему в гости Сойк не собирался – ему вообще это все было не слишком нужно. – Я в душ, – сообщил он лишь затем, чтобы заполнить тишину, и Рю не дай бог не ляпнул бы какую-нибудь глупость, как обычно. Например, не спросил, понравилось ли Сойку. Интересно, если бы тот честно ответил, что бывало и лучше, что сказал бы Рю? – Рёсу, – парень все же окликнул его в дверях, и Сойк про себя выругался, замирая на пороге, но не оборачиваясь. До ванной комнаты оставалось каких-то три шага. – Чего? – устало спросил он. – Можно с тобой? – Куда? В душ? – Сойк не удивился, хотя это было чем-то новеньким, пускай и не самым абсурдным. После того, как Рю однажды изъявил желание остаться у него до утра, Сойка сложно было чем-то поразить. – Да. – Не стоит. А то придется все повторить, – он усмехнулся и все же бросил взгляд черед плечо. Взлохмаченный Рю сидел на постели, подтянув под себя ноги и целомудренно накрывшись простыней. – А почему бы и нет? – улыбку Рю, несмелую и смущенную, можно было назвать какой угодно, но только не очаровательной. – На последний поезд опоздаешь, – откликнулся Сойк и вышел в коридор. Про себя он подумал, что кто угодно другой давно сбежал бы от такого пренебрежительного отношения. И впрочем, если завтра от него сбежит Рю, скучать он не станет. Так оно все и шло своим чередом, не отличаясь особым разнообразием. Сойка устраивало бы абсолютно все, если бы еще Рю не таскался за ним, как пришитый, когда они работали, и не пытался разговаривать после секса, а сразу понятливо валил домой. Поначалу, стесняясь, тот старался улизнуть почти сразу, не дожидаясь, пока Сойк вернется из ванной. В общем-то, Сойк не был таким уж извергом и вполне разрешил бы Рю тоже сгонять в душ перед тем, как рвануть домой, но обычно о чужом комфорте он не заботился. Со временем Рю начал все чаще выдавать странные просьбы, вроде разрешения остаться на ночь или сходить в душ вместе. В первый раз Сойк его пожалел, так как шел второй час ночи, а на утро Леда запланировал прогон перед концертом, и Рю в итоге устроился спать на диване, а чуть свет свалил. Второй же раз, когда он зачем-то позволил Рю остаться, Сойк запомнил надолго, как ни старался забыть. Они тогда приехали к нему уже довольно поздно и чуть ли не с порога занялись делом. Бросалось в глаза, что Рю был какой-то нервный, словно никак не мог забыться и расслабиться. По совести сказать, напряженным он был всегда, пока Сойк его трахал, но в этот раз он вопреки обыкновению не издавал ни звука в процессе, только тяжело быстро дышал и активно вертел головой по подушке, будто избегая смотреть в лицо. В какой-то момент это разозлило, и Сойк нарочно поймал его за подбородок, больно сжав, и зачем-то поцеловал в губы, хотя обычно старался сводить такое к минимуму. Целовался Рю тоже так себе, а уж в этот раз все было совсем грустно – Сойку даже почудилось, что он не отвечает и вообще словно витает где-то и думает непонятно о чем. Кончил Рю позже и явно чисто механически, без особых эмоций, что тоже удивило. Лежа поперек постели, раскинув руки, он приоткрыл глаза, глядя в потолок, и его лицо в эту секунду показалось Сойку каким-то чужим. Свет они так и не включили, и в неверном слабом освещении уличного фонаря рядом с окном худое тело, украшенное поблескивающими железками, выглядело даже сносно. Лучше, чем обычно. Сойк какое-то время смотрел на него, скользя взглядом по усеянному каплями спермы животу, а потом сел, машинально бросив Рю покрывало. Тот всегда, едва Сойк его отпускал, старался прикрыться, и сегодня, непонятно почему, захотелось облегчить ему задачу. – Ты веришь, что при определенном желании можно увидеть, каким мир является на самом деле? – вдруг спросил Рю в полной тишине. Сойк с сомнением взглянул на него, не до конца уверенный, что вопрос вообще адресован ему. – И какой он на самом деле? – спросил он, хотя собирался задать совсем другой вопрос. Например, "Какого хрена?" и "Что за чушь ты тут городишь?" Но Рю, казалось, задумался всерьез. – Неживой, – ответил он наконец, повозившись и повернувшись на бок, спиной к Сойку. Пожав плечами, Сойк встал. За время, что они работали вместе, он уже успел понять, что Рю – натура впечатлительная, как ребенок. Он и вел себя порой совершенно по-детски, не потому что был тупым, а потому что какой-то этап его взросления прошел не так, как нужно. Копаться в этом Сойк не хотел, для себя сделав вывод, что лучше не заводить с басистом никаких глубоких серьезных разговоров и вообще разговаривать поменьше. Он успел сходить покурить, поставить чайник, сыпанул кофе в чашку и стал ждать, пока Рю соизволит выместись из его квартиры. Но минуты все шли, а тот не показывался, будто решил заночевать здесь. Вернувшись в комнату, Сойк недовольно взглянул на свернувшегося у стенки Рю, нарочно громко поставив чашку с горячим кофе на столик у дивана. – Тебе не пора? – спросил он, надеясь, что Рю просто решил затаиться в надежде, что его не будут выгонять. – Можно мне сегодня остаться у тебя? – глухо донеслось до Сойка с кровати. Он мысленно простонал и резко щелкнул выключателем. В ярком электрическом свете смятая постель с надоедливым любовником выглядела откровенно так себе. – Вставай и собирайся домой, Рю. Нечего тебе у меня делать, – пожестче произнес Сойк, усаживаясь на диван и закуривая. Безмерно хотелось, чтобы басист перестал ломать комедию и сделал уже что угодно, хотя бы снова трындел всякую чепуху или спрашивал, хорошо ли Сойку с ним только что было. Но тот только медленно, будто к шее ему привязали веревку, все-таки отскреб себя от постели и стал одеваться, все так же раздражающе опуская голову и отворачиваясь. Если бы не эта его странная просьба, Сойк решил бы, что Рю мнется и не знает, как сказать, что этот бессмысленный трах ему приелся и пора бы прекратить. Но тогда бы, наверное, он не просился остаться и не выглядел бы теперь так, будто его смертельно обидели и отпинали ногами. Хотя в угрюмом молчании Сойк усматривал что-то еще, будто какой-то неясный страх, но не придал этому значения. Чего Рю было бояться? – Я бы не мешал тебе. Мог бы даже посидеть на кухне, – снова заговорил он, явно предпринимая последнюю попытку, уже стоя полностью одетый. – Посидеть на кухне ты и у себя дома можешь, – скрывая нетерпение, Сойк резко встал с дивана, первым выходя в прихожую. – Или что, не хочешь трястись на метро? Могу такси тебе вызвать. Рю качнул головой, беря свою куртку. – Не в этом дело, – тихо произнес он и наконец выскользнул за дверь. Вздохнув с облегчением, Сойк отправился менять простыни и, несмотря на выпитую чашку кофе, почувствовал, что сегодня мог бы лечь пораньше, чтобы ради разнообразия попытаться выспаться. О Рю он и думать забыл примерно через пять минут после его ухода, а засыпая, уже и вовсе не вспоминал, что тот сегодня был у него. Проснулся Сойк как от толчка со смутным чувством, что еще даже близко не утро. Лежа в темноте, он не мог сразу понять, что его разбудило, и сонно нашарил рядом с подушкой телефон, включая дисплей. Ругнувшись, он тихо простонал, закрыв рукой глаза. Проспал-то всего час с небольшим, и какого черта, спрашивается, случилось? Прислушавшись, он различил в прихожей тихий стук и какое-то царапанье. Зло подорвавшись с постели, Сойк рванул к двери, твердо уверенный, что завтра непременно потолкует с придурочным соседом по вопросу содержания в доме животных. Уже не раз тот оставлял свою собаку какой-то мелкой противной породы у двери в общем коридоре, собираясь идти с ней на ночной променад, а сам ходил по квартире с распахнутой дверью, вечно что-то забывая, пока его дурная шавка носилась и скреблась то в соседние двери, то в лифт. Резко распахнув входную дверь, Сойк едва сдержался, чтобы не рявкнуть тут же, но от неожиданности захлопнул рот, глядя на Рю у своей двери. – Ты зачем опять приперся? – наконец излишне резко спросил он, скрестив руки на груди. – Договорились же, что ты идешь домой. Тебе делать нечего? – Я не могу сегодня находиться дома, – тихо сказал Рю, глядя куда-то в сторону и мучая замок на куртке, дергая бегунок вверх-вниз. – Заночуй в отеле. Позвони кому-нибудь, Кейте, например. Он рядом живет. – Сойк, я знаю, ты не поймешь, но дело в том, что я не могу сегодня остаться где-то, кроме как у тебя. "Ну, ничего себе заявление!" – очень хотелось выдать ему в ответ. Стоять в дверях на сквозняке, да еще и спросонья, было холодно и неприятно, но и зазывать Рю к себе в квартиру не хотелось. Потому что потом выгонять его было бы еще проблематичнее. – Чем я такой особенный, что ты вот нигде, кроме как у меня, ночевать не можешь? – призвав на помощь все терпение, спросил Сойк. Только теперь он заметил, что Рю какой-то нездорово бледный, а лоб у него покрыт испариной, похожей на холодный пот. И вел он себя еще более странно, чем накануне, стоя с таким лицом, будто либо только что ревел, то ли вот-вот собирался. – Мне страшно, – выдал Рю еле слышно, отвернувшись от Сойка совсем. Речи эти были откровенно несерьезны и отдавали то ли розыгрышем, то ли придурью. Закрыв глаза и посчитав про себя до десяти, Сойк попытался успокоиться, чтобы не срывать сразу зло на басисте. Что-то подсказывало, что тот не придуривается, а действительно словил какой-то гон, и обсуждать с ним это теперь или убеждать в чем-то так же бессмысленно, как останавливать руками на полном ходу разогнавшийся дорожный состав. – А если я сейчас дверь закрою, ты так и будешь сидеть здесь до утра? – спросил Сойк, цепляясь за последнюю надежду, что Рю сейчас образумится и перестанет валять дурака. – Наверное, – тот даже не посмотрел на него, но всем своим видом выдавал глубокую решимость. У Рю все-таки была потрясающая черта – он умел брать измором. В свое время именно так он пробрался в постель Сойка, теперь пролезал в его жизнь, а это были принципиально разные вещи. Сдерживая раздражение, Сойк взял мальчишку за плечо и довольно грубо буквально впихнул в свою квартиру, захлопнув дверь. – Спишь там, – дернув подбородком в сторону дивана, он не стал ждать, пока Рю снова разденется-разуется. Не первый раз он уже у него, сам знает, что да как, и разберется, где взять подушку и дополнительное одеяло. Казалось бы, все дерьмо, что могло случиться этой ночью, уже произошло, но лишь позже Сойк узнал, что это были только цветочки. Уснуть он, естественно, уже больше не смог. Лежа в темноте и размышляя, так ли уж много плюсов дает ему связь с Рю, Сойк надеялся скоротать время или, на худой конец, снова попытаться поймать потерянный напрочь сон. Посторонних людей в своей квартире он переносил плохо и сейчас не мог расслабиться, зная, что рядом кто-то спит. Несмотря на то, что трахал он Рю с завидным постоянством несколько раз в неделю, тот так и не стал для него ничем большим, чем коллега, да и то, будь его воля, он ни за что не позволил бы Леде взять этот носатый кошмар в группу. В комнате было настолько тихо, что можно было даже расслышать тихое жужжание, с которым плавно двигалась стрелка часов на стене. И потому Сойк сразу же услышал, как всхлипнул Рю, следом издав что-то похожее на стон, будто от боли. Не сразу, но в памяти всплыл разговор с Кейтой, когда тот случайно обмолвился, что у Рю бывают ночные кошмары, из-за которых тот плохо спит. Или Сойк что-то путал, но звучало как-то так. Должно быть, сегодня как раз была та самая ночь. Он проигнорировал бы все происходящее, если бы вдруг не понял, что Рю во сне захлебывается слезами, не в силах проснуться, а это уже равнодушно стерпеть не получалось. Каким бы Сойк не был уродом, но лежать и спокойно считать овец, пока рядом страдает и мучается другой человек, он не мог. Поднявшись с постели, он подошел к дивану и присел на корточки перед Рю. Тот скреб пальцами по подушке, будто пытался тщетно за что-то ухватиться, слабо сучил ногами и наполовину скинул одеяло на пол. Наволочка под его щекой была мокрой от слез. Сойк понятия не имел, как будить человека, когда у него кошмар. И потому просто сжал плечо Рю и ощутимо встряхнул, стараясь прервать его дурной сон с первого раза и наверняка. Но конечно, ничего у него не вышло, и пришлось потрясти еще. Рю распахнул глаза, сразу же сталкиваясь взглядом с Сойком, и резко затих, перестав метаться. Слезы все еще струились по его щекам, он не произнес ни слова, только вдруг подался ближе и с отчаянием уткнулся лбом Сойку в плечо, почти сразу замирая так. Было очень странно видеть, как он тут же успокоился, стоило только к кому-то прижаться. Остаток ночи Сойк просидел на полу у дивана, держа Рю за руку, пока тот спал, так и прильнув к нему. Ни разу он больше не принимался дергаться во сне или реветь, не просыпаясь, лежал очень тихо, но Сойк не мог заставить себя встать и тоже пойти лечь. В какой момент его все-таки срубило, он не отследил, но, проснувшись утром, обнаружил, что чудовищно проспал, к тому же от сидения на полу затекло тело и неприятно тянуло плечо, отдавая болью в шею. Рю на диване уже не было, и вопреки желанию вздохнуть с облегчением, Сойк испытал что-то вроде смутного беспокойства. А днем он получил короткое сообщение от Рю: "Спасибо. Прости за это" и долго думал, какого черта вообще в его жизни происходит и почему он это допустил? В какой-то момент Сойк даже подумал, что виться этой веревочке до бесконечности. Казалось, что Рю присутствовал в его жизни если не всегда, то очень долго: отчасти как досадное недоразумение, от которого не избавиться, вроде шумного соседа или невыносимого родственника, отчасти как приятное дополнение к досугу. Почему-то трахать его не надоедало, но Сойк особо не задумывался над этой загадкой и со временем почти научился неплохо игнорировать дебильные выходки Рю в виде неуместных вопросов, неурочных звонков и глупого выражения чувств. Однако Рю не был бы собой, если бы в один прекрасный момент все не испортил и не превзошел сам себя. Неприятность, ставшая своеобразным началом конца, как позже определил ее Сойк, случилась с ним на выходных, когда по удивительному стечению обстоятельств не было запланировано ни концертов, ни репетиций. Вернувшись вечером домой, Сойк привычно включил ноутбук и отошел сварить кофе, даже не взглянув на монитор, а когда вернулся, обнаружил, что ничего не изменилось – черный экран не подавал признаков жизни. На повторное нажатие кнопки пуска ноут не отреагировал, а недолгий поиск в интернете показал, что ни один из сервисов поблизости не работал до понедельника. – Вот же ты засранец, – устало сообщил ноутбуку Сойк. Ноутбук ожидаемо не ответил. – Радуйся, – широко и искренне улыбнулся Леда, когда Сойк, уже в начале рабочей недели, поделился проблемой. – Уикенд без интернета, что может быть лучше? – Интернет в телефоне никто не отменял, – хмуро отозвался Сойк. Согруппники дружелюбно посмеялись, и Сойк вместе с ними, даже не подозревая, что главный сюрприз ждал его через пару дней, когда в сервисе сообщили, что ноут восстановлению не подлежит. – Вам обойдется дешевле купить новый, – натянуто улыбаясь, сообщил ему сотрудник поддержки, куда обратился Сойк. – Как новый? – тупо переспросил тот. – Стоимость ремонта почти равносильна покупке нового компьютера, – терпеливо повторил парень за стойкой, а потом назвал Сойку четырехзначную сумму за ремонт. Новый ноутбук обошелся бы и правда дешевле. – Ну так купи новый, – белоснежная улыбка Кейты никогда прежде не раздражала Сойка, но в тот конкретный момент он заметил в ней нечто определенно неприятное. – Это не входило в мои финансовые планы, – огрызнулся Сойк. – Да ладно тебе, не так дорого стоит новый комп, – искренне изумился Кейта, и тут же его перебил Леда. – Дело не в этом, – авторитетно произнес лидер, хитро поглядывая на Сойка. – Дело в том, что у кого-то непереносимость новых девайсов. От души Сойк пожелал Леде провалиться в ту же секунду, но про себя не мог не признать, что лидер был абсолютно прав. Каждый раз выбор нового телефона, ноута и любого другого электронного устройства повергал Сойка в серую тоску. Педант в его душе не давал взять первое, что приглянулось, но в то же время лень одерживала верх, когда нашептывала, что слишком изнурительные поиски новых девайсов бессмысленно утомительные, потому как слишком широко предложение, чтобы за короткие сроки принять правильное решение. – Меня начинает тошнить, когда я сижу на сайтах, сравнивая характеристики, – честно покаялся Сойк. – Проще ходить со старым телефоном. Или ноутом. – А вот Рю от этого тащится, – заметил Кейта, и все присутствующие разом перевели взгляд на басиста, который до этого момента не подавал голоса. О присутствии Рю Сойк и думать забыл и только теперь увидел, что тот таращится на него как-то преувеличенно внимательно. Досадливо поморщившись, Сойк отвернулся и забыл о странном взгляде, которым его наградил Рю. Как оказалось позже, зря. Неприятный сюрприз свалился на голову Сойка буквально на следующий день, когда Рю, с небольшим опозданием возникнув на пороге студии, протянул ему обыкновенную коричневую коробку. – Это тебе, – простодушно сообщил он, и его пухлые губы растянулись в широкой улыбке. – Это что такое? – оторопело спросил Сойк, уставившись на картонку. – Подарок, – еще шире улыбнулся Рю. Пристальный взгляд Кейты, оторвавшегося от созерцания чего-то важного в телефоне, Сойк чувствовал кожей. Как и взгляд Леды, до этого привычно мучившего струны гитары, а теперь застывшего на месте, повернув голову в их с Рю сторону. Сойк чувствовал себя под прицелом, и это было отвратительно неприятно. – Что это? – холодно повторил он, чувствуя, что закипает. Невинная физиономия Рю вызывала лишь одно желание – врезать по ней. Уже тогда Сойк знал ответ на свой вопрос, но не хотел верить, что самые худшие его опасения оправдаются. – Ты говорил, что тебе трудно выбрать новый ноут… – невнятно промямлил Рю. Ничего подобного Сойк не говорил, об этом трындел не в меру разговорчивый Леда, но Рю, развесив уши, старательно впитывал в себя информацию. Результат его умственной работы Сойк имел счастье наблюдать теперь. – Только не говори, что ты выбрал мне новый комп, – хмуро процедил он. – Мне не сложно, – еще старательней улыбнулся Рю, хотя теперь искренности в этой улыбки было ни на грош – не иначе, Рю наконец понял, что сделал серьезную глупость. – Я наоборот люблю читать про всякие ноуты, телефоны и все такое. Я думаю, тебе понравится… Под злым взглядом Сойка Рю осекся на полуслове и замолчал, тогда как Кейта, тихонько присвистнув, отвернулся. Если бы Сойк имел на это право, он сначала дал бы в глаз Рю, а потом их чрезмерно прозорливому вокалисту. Только Леда сохранял змеиное спокойствие и наблюдал за происходящим без проявления эмоций, что пугало еще больше. – Ты издеваешься? – искренне поразился Сойк, уставившись на Рю во все глаза. – У меня не день рождения сегодня. – Ну и что? – совершенно невозмутимо произнес Рю, пускай Сойк и отказался поверить, будто тот до сих пор не почувствовал, какие тучи сгущаются над его безмозглой головой. – То, что я это не возьму, – процедил Сойк. – Оставь себе. В идеале в этот момент он должен был сорваться с места, схватить свою куртку и сигареты, что непринужденно бросил на стол утром, и уйти на перекур, чтобы дать Рю шанс прибрать свой подарок куда подальше. Но ничего из этого Сойк не сделал, наблюдая, как опустились руки, в которых Рю держал свою проклятую коробку, и как тот отступил на шаг назад – неосознанно, как показалось Сойку. Глядя в потерянные глаза Рю, Сойк почувствовал, как что-то торкнуло в груди, почти неощутимо, но чуть болезненно, как будто он обидел ни за что малого ребенка. Однако в самом Рю не было ничего детского, как тут же напомнил Сойк сам себе, и надо быть совсем непроходимым идиотом, чтобы на ровном месте делать такие подарки – настолько дорогие. Если до этого момента кто-то еще мог сомневаться насчет отношений, что связали Сойка и Рю, то теперь ни у Леды, ни у Кейты не должно было остаться сомнений. Рю ничего не сказал ему и до конца дня не проронил ни слова. А Сойк, раздосадованный, даже не смотрел в его сторону. "Вот теперь все, – мысленно повторял себе он снова и снова. – Вот теперь точно пора прикрывать эту вшивую лавочку". Кто был большим идиотом в этой ситуации – Рю со своими абсурдными чувствами или Сойк, не желавший их замечать, – он сам не знал. Такого рода подарок требовал ответа, если не материального, то морального. Кому попало дорогие ноутбуки не дарят, и уж точно Рю не собирался принизить его достоинство, подарив столь ценный подарок умелому любовнику. Осознанно или подсознательно Рю ждал от Сойка отдачи, которую тот не собирался давать. И своим нелепым подарком поставил всего лишь любовника в некрасивое положение, еще и перед глазами коллег. Про себя Сойк исходил ядом всю репетицию, потом долго злился по дороге домой, и даже два пива, припасенные в холодильнике, не исправили ситуацию. А потом в дверь позвонили. Сойк принципиально не хотел открывать: он знал, кто там топчется на пороге и что ему надо, однако когда звонок настойчиво прозвучал в третий раз, он сдался. Вот только вопреки ожиданиям Сойка за дверью обнаружился отнюдь не Рю, а Леда, который с невозмутимым видом смотрел на него сверху вниз, и едва ли можно было понять, о чем тот думает. – Можно войти? – нарочито спокойно спросил он. – Валяй, – отозвался Сойк и отступил, давая возможность пройти. Известную коробку в руках лидера он заметил в тот же миг, когда тот вошел в прихожую, и не успел слова сказать, когда Леда протянул ему невостребованный подарок. – Возьми, – то ли просто сказал, то ли попросил он. – Я уже объяснил, что думаю, – мрачно отозвался Сойк. – Нет повода для таких охрененных презентов. – Уверен? Взгляд Леды был слишком пронзительным, он проникал куда глубже, чем это было физически возможно, и Сойк, не выдержав, передернул плечами, отвернувшись. – Уверен. Возможно, ему это только послышалось, но Леда как будто вздохнул, осторожно опустив коробку на пол, а потом без помощи рук снял свои кеды, просто наступая на задники. – Чаем не угостишь? – спросил он. – Откуда у меня чай? – проворчал Сойк, направляясь в сторону кухни. – У меня только пиво. – Тоже хорошо, – не стал возражать Леда. Разговор вышел путанным, Леда сперва попытался заговорить на отвлеченную тему, но потом плюнул на это гиблое дело и сказал прямо: – Слушай, возьми этот чертов ноут. Ему он ничего не стоит, а тебе все равно надо. – Нифига себе ничего, – едко усмехнулся Сойк, вытряхивая сигарету из пачки. – Нифига себе подарочки, я тебе скажу. – Ему и правда не в напряг, – упрямо повторил Леда. – У Рю денег больше, чем у нас всех вместе взятых. Кого Леда подразумевал под этими "нами всеми", Сойк не стал уточнять. Вместо этого он задал куда более важный вопрос: – И откуда же у него? На секунду ему почудилось, что Леда не хочет отвечать на вопрос. Но тот лишь поморщился и, чуть помолчав, произнес: – Родители его неплохо обеспечивают. – До сих пор? – не удержавшись от сарказма, Сойк насмешливо поднял брови. – Деточка давно выросла, а они не заметили? – Думаю, что заметили. Просто не желают, чтобы он их дергал лишний раз. Проще откупиться, ты же понимаешь. Сойк ничего не понимал. Не донеся сигарету до собственного рта, он замер, глядя на Леду. Тот всегда отличался требовательностью в работе и был весьма строг к коллегам, но помимо всего прочего, в отличие от Сойка, Леда умел слышать людей. И проявлять должное внимание. Сойк себя этим никогда не утруждал и даже нарочно глушил в себе порывы иной раз высунуться или спросить что-то, не связанное с работой, потому что искренне считал – спасение утопающих дело рук самих утопающих. Может, кому-то нормально быть альтруистом и кидаться с помощью ко всякому, у кого стряслась беда, Сойку же это совершенно не сдалось. Неудивительно, что он почти не слушал, что говорил ему Рю, да и говорил тот немного. А вот Леде он явно выкладывал достаточно, во всяком случае, теперь Сойк припоминал, что часто заставал этих двоих за беседой, явно лишь косвенно имевшей отношение к музыке или лирике и предстоящим выступлениям. – Теперь ясно, откуда у него привычка скупать тонны барахла, – помолчав, выдал Сойк, снова бросив взгляд на несчастную коробку. – Очень легко жить на всем готовом. Леда провел рукой по волосам, слегка взлохмачивая их на затылке, и поднял взгляд, в котором было что-то вроде укора. – Не очень-то легко, когда знаешь, что никто тобой не дорожит. Ты же в курсе, что мать Кейты приходит почти на все наши концерты? Даже отец несколько раз был. И мои приезжали, хотя им не ближний свет, постоянно интересуются, спрашивают, что мы сейчас играем. Если мне не изменяет память, то и ты доставал своим предкам билеты на лайв в прошлое Рождество. К чему клонит Леда, Сойк сразу не понял, отхлебнув пива и пожав плечами, будто подтверждая, что все это было. – Родители Рю ни разу не видели его на сцене. Не знают вообще, чем он занимается. Либо знают и им параллельно, что вообще-то еще хуже, – Леда явно нажимал, как умел делать очень хорошо, и пытался подвести Сойка к какому-то самостоятельному выводу. Становилось откровенно неуютно. – Не такая уж это трагедия. Может, он сам придурок и успел так накосячить в прошлом, что мать с отцом на него теперь и смотреть не хотят, – Сойк буркнул это, не особо задумываясь, почему-то больше переживая, что Леда уже давно в курсе их с Рю перепихонов. Разумеется, Леды не касалось, с кем спит Сойк, но взаимоотношения внутри группы уже были его делом. – Рю накосячил только в том, что родился, когда его не ждали. И помешал кому-то жить для себя. – Это он всё сам тебе рассказал? – Сойк ехидно хмыкнул, представив такие откровения. – Это мне рассказали его тексты и его поведение, – устало качнул головой Леда и быстро, в несколько глотков, допил пиво. – Пойду. Время позднее уже, я же специально заехал, чтобы отдать тебе это, – он стукнул пальцем по картонной коробке. – Будь добр, просто возьми молча, что дают, и всё. Когда Леда ушел, Сойк еще долго сидел на кухне, пока не заметил, что очередной окурок негде затушить в переполненной пепельнице. Злосчастную коробку с дорогим ноутом он не трогал, словно подсознательно не хотел или боялся к ней прикоснуться. Этот дурацкий подарок, похоже, все же пропишется у него, а значит, от надоедливой лягушки теперь так просто не избавиться. То, что рассказал Леда, немного проливало свет на природу поведения Рю, его задвиг на шмотках, какой-то ненужной чепухе типа коллекционного алкоголя (который он и не пил почти), цацках и дорогой технике. Только на памяти Сойка Рю сменил три айфона, в том числе один – только потому что захотелось другого цвета. Такая поверхностная расточительность немного раздражала даже совершенно не склонного к зависти Сойка, а уж других, кто тоже любил пустить пыль в глаза, наверное, и вовсе бесила. В ворохе всех этих вещей, окружавших Рю, сам он становился все менее и менее заметным, потому-то Сойк его так и воспринимал. И даже его болезненная застенчивость, страх своего тела и попытки изменить себя при помощи пирсинга, макияжа и цвета волос теперь казались Сойку вдвойне отталкивающими. Будто за всей этой мишурой Рю действительно был пустым местом. Неудивительно, что предкам он нафиг не сдался. После истории с ноутбуком Рю избегал Сойка две недели. Они общались на репетициях, вместе отрабатывали общие ритмические части в песнях, готовясь к предстоящему лайву в Shibuya Rex, но не оставались наедине и не говорили ни о чем, кроме работы. Приходить по вечерам Рю тоже перестал, и если в первую неделю Сойк только радовался такому повороту, то к исходу второй начал испытывать раздражение вперемешку с глухим беспокойством. Все-таки регулярный секс, пусть даже не до искр из глаз, всегда лучше, чем никакого, а за время, что Сойк делил постель с Рю, он успел привыкнуть и теперь то и дело злился из-за этого вынужденного воздержания. Но подойти к Рю и спросить, будут они продолжать трахаться или нет, Сойк не мог. Его откровенно трясло от одной мысли, что у Рю надо это спрашивать. В конце концов, не хочет – не надо, не королева красоты, чтобы за ним бегать. И вместе с тем, искать кого-то другого почему-то не хотелось. Сойк уговаривал себя, что просто привык к Рю, и дело только в этом. Он был давно проверенным партнером, с ним было нескучно и даже уже почти хорошо, а от добра добра не ищут. Поэтому Сойк продолжал молчать, делая вид, что его все это не касается, предоставив Рю право самому решать, приходить или нет. И Рю решил, но как всегда не по-нормальному, а с каким-то вывертом. В конце генерального прогона вечером перед концертом, он нарочно так медленно собирался, словно только и ждал, пока уйдут все остальные, в том числе и Сойк. И уже когда тот был в дверях, Рю неожиданно подал голос: – Я зайду сегодня? – спросил он, не поднимая взгляд и продолжая преувеличенно тщательно возиться с кофром гитары. – Заходи, – автоматически ответил Сойк, тут же на себя разозлившись. Потому что понял, что как дурак ждал от Рю этих слов. Не попрощавшись, он торопливо вышел, захлопнув дверь. Раньше, собираясь скоротать вдвоем вечер, они уезжали вместе, однако сейчас ждать не хотелось. В конце концов, басист сам в состоянии доехать. Но злость, которую чувствовал Сойк в конце репетиции, не шла ни в какое сравнение с бешенством, охватившись его позднее, когда ни в десять вечера, ни в полночь Рю не объявился. Прождав до двух часов, Сойк не выдержал и впервые сам позвонил засранцу, не отдавая себе отчета, насколько глупо это выглядит. Тощее чувырло его попросту динамило, а это было уже верхом наглости, будто бы Сойк был стопятидесятым запасным вариантом в толпе поклонников Рю. Телефон его был выключен, что не вызвало ни капли тревоги, только усилило злость. Становилось ясно, какая тактика тут используется, и почему-то Сойку казалось, что идею замучить любовника воздержанием – пообещать и не давать – Рю вычитал явно в каком-нибудь тупом гламурном журнале для девочек. Как раз его уровень. …Невыспавшийся, хмурый и злой, на следующий день Сойк приехал в лайвхауз раньше всех. Все утро он думал, как вытрясет душу из мелкого ублюдка, но пока добрался до места, злость и решимость его как-то поутихли. Не дело это – устраивать отвратительную стычку в таком месте, да еще и сегодня, вряд ли это останется незамеченным остальными, Леда, скорее всего, расстроится. И начнет еще, не дай бог, вспоминать Агги, завершив все фразой, что Сойку необходимо научиться находить подход к людям. И поэтому, когда в гримерку заявился Рю, Сойк не сказал ему ни слова. Хотел бы еще не смотреть, но не получалось, в частности потому что для лайва басист снова поменял цвет волос и предстал перед всеми жгучим брюнетом. Выступление сегодня несколько отличалось от привычных тем, что им всем предстояло выйти на сцену не в концертной одежде, а в кимоно. И если Леда и Кейта, да и сам Сойк, выбрали вполне приличные одеяния подобающего цвета, то Рю и тут показал себя форменным придурком, вырядившись в нечто цветастое, под стать гейше. То ли это дурацкое кимоно так подействовало на Сойка, то ли две недели без секса, но до самого начала лайва он почему-то не мог перестать пялиться на Рю, хоть и старался отводить взгляд и не выдавать себя так. Все-таки макияж этой страшилке очень шел, особенно тщательный и умелый, как сегодня. Сойка то и дело обдавало жаркой волной, стоило ему покоситься на Рю, пока тот с истовой аккуратностью, чтобы не задеть сережку, подводил кисточкой губы. Снова ярко намалеванные сверх меры, но, черт возьми… Никто на свете больше не мог выглядеть с такими губами так, как он. Кимоно он надел, разумеется, как шлюха. Просто небрежно запахнул его, как халат после бани, кое-как подпоясав, будто нарочно оставив на всеобщее обозрение острые ключицы. Ткань так и норовила соскользнуть с плеч, и казалось, вот-вот это случится, и тогда все смогут увидеть чертовы колечки в его слишком вызывающих сосках. Сойку хотелось думать, что про все это никто, кроме него, не в курсе. А еще хотелось знать, какого черта тихоня и застенчивое чмо Рю, боявшийся майку стянуть при включенном свете, вдруг решил предстать перед целой толпой едва ли не полуобнаженным. Впрочем, его концертные наряды вообще не отличались скромностью, и это тоже давало Сойку повод ехидно думать, что идиотские комплексы Рю раздувают его забитое эго не в ту сторону. Во время лайвов Рю обычно расходился не на шутку, энергия из него так и била, что откуда бралось – Сойку совершенно было непонятно. И после концертов он тоже еще долго был взбудораженным и шумным, но сегодня его активность обрела иные формы. Рю то и дело смеялся над шутками стаффа и Кейты, сидел у зеркала и обмахивался веером с таким видом, будто охорашивался. Сойку хотелось его придушить, ну или на худой конец дать подзатыльник, чтобы прекратил строить тут из себя черт-те что. Кусая пирсинг в губе, Рю изредка посматривал на него, и Сойка это выводило из себя. Настолько, что когда Кейта с Ледой начали наконец переодеваться, он подскочил со стула и пулей вылетел из гримерки, быстрым шагом направившись в туалет. Макияж снять Сойк еще не успел, но было плевать: открыв что есть сил кран, он набрал в ладони ледяной воды и быстро выплеснул ее на лицо, надеясь, что хотя бы это поможет. Какого черта творилось, Сойк не понимал, и почему тощее чучело Рю внезапно вызвал у него крепкий стояк, ровно ничего необычного не сделав, тоже было неясно. Дверь позади тихо открылась, и кто-то проскользнул в туалет. Сойк замер, так и согнувшись возле умывальника, уже чуя, кто приперся, но не зная, как поступить. – Рёсу… – тихо раздалось за спиной, и он резко обернулся. Басист стоял в нескольких шагах от него, все еще в этом своем кимоно, которое мог бы уже и снять, а не рассекать в нем по всем коридорам лайвхауза. Выражение лица у него было совсем не такое, как пару минут назад, когда он ржал как конь в гримерке, демонстрируя прекрасное настроение. Контраст между этой внешностью, к которой зашуганный стремный дохляк Рю не имел никакого отношения, и тем, как он сейчас держался – был огромен. Будто две сущности перепутались, создав еще больший абсурд. – Рёсу, я хотел извиниться. Я правда не думал, что ты так разозлишься, просто хотел тебе помочь… – забормотал Рю, шагнув к нему, держа свои дурацкие руки сложенными в какой-то странный узел на груди. Он вообще постоянно зажимался, будто боялся, что на него начнут кричать. И Сойку действительно хотелось прикрикнуть как следует. Во-первых, потому что большим идиотизмом было только неуклюжее извинение за другой идиотский поступок спустя прорву времени. А во-вторых, потому что Рю конкретно заколебал называть его "Рёсу". – Проваливай, – выдавил из себя Сойк, невольно вцепившись пальцами в края умывальника. – Всё, забыли. Свали, чтобы я тебя не видел. Рю не шевельнулся. Продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу. – Ты не сердишься? Захотелось сломать что-нибудь. – Рёсу, ну пожалуйста, не… Что именно "не", Сойк так и не узнал. Резко оттолкнувшись руками от раковины, он развернулся к Рю, в несколько широких шагов оказался рядом с ним и запер одной рукой дверь на не слишком крепкий, но, к счастью, вполне надежный замок. А другой рукой ухватил Рю за талию и дернул на себя, почти с размаху прижимаясь к его накрашенным губам. Всё было не так, как всегда. Ни разу еще Сойк не прикасался к нему в концертной одежде или к накрашенному, говоря себе, что подобный вид желания у него не вызывает. Хотя Рю и в своем естественном виде едва ли заставлял себя хотеть, но все же почему-то Сойку он нравился. Если подумать, нравилась даже его стыдливость, было так приятно ломать, заставлять открыться, вынуждать получать удовольствие. Теперь же, подтащив Рю к тумбе с умывальниками и усадив на нее с размаху, Сойку казалось, что он сдохнет, если не прикоснется сейчас к этому телу. Рю что-то бормотал, но слушать его не хотелось. И как всегда тут же ухватился за край своей одежды, не давая сразу ее стянуть. Прежде Сойк не церемонился и просто отводил руки Рю в стороны, не обращая внимания на его стыдливость, но теперь вдруг захотелось, чтобы он отвечал. Чтобы не трясся и не уворачивался, а дал им обоим насладиться друг другом. – Прекрати. Позволь мне уже, – тихо выдохнув в длинную гибкую шею, Сойк сам не понял, в какой момент начал покрывать ее поцелуями. Пальцы вцепились в края кимоно и резко дернули вниз, почти до локтей, обнажая худую грудь. Рю был явно так ошарашен, что даже безропотно развел колени в стороны, когда Сойк схватил его под бедра, чтобы встать вплотную. Обтянутые штанами-чулками на петлях, эти коленки даже не казались настолько пугающе-острыми, как раньше. Сойк окончательно слетел с катушек, держа Рю под спину, и сделал вдруг то, чего не делал никогда прежде и даже не думал о таком – склонил голову и обхватил губами его левый сосок, сжав зубами и слегка втянув пронзающее его колечко, начав играть с ним языком. Рю вскрикнул, изо всех сил прогнув спину, сводя лопатки, и резко схватился за пряди волос и косички в прическе Сойка, удерживая его за затылок и не позволяя отстраниться. Закусав один его сосок, Сойк сразу же перешел к другому, еще сильнее раздразнивая, цепляя тоненькую сережку в проколе, но быстро прервался и выпрямился, снова жадно накрыв мягкие пухлые губы Рю своими. Тот запрокинул голову назад, страстно отвечая, и когда Сойк зачем-то на него посмотрел, то увидел, что впервые его любовник закрыл глаза, пока целовался с ним. Обилие пирсинга сейчас уже не раздражало, а заводило, пусть и царапало губу – Сойк был уверен, что Рю испытывает схожие ощущения, тоже то и дело дотрагиваясь уже до его собственного гвоздика в губе. Хотелось сделать так много, но в лихорадочной торопливости, которая раньше была присуща только одному из них, Сойк сам не заметил, в какой момент уже успел приспустить штаны и расстегнуть шорты Рю, на миг заколебавшись. Привычнее было бы развернуть его спиной к себе, задрав подол кимоно, и не смотреть в лицо. Но Рю, будто почувствовав, так отчаянно впился в Сойка очередным поцелуем, что оторвать его от себя не представлялось возможным. В результате судорожной возни он каким-то образом ухитрился раздеть Рю ровно настолько, насколько было нужно, сплюнул на пальцы и, торопливо опустив руку, жадно вторгся ими в горячее тело, явно причиняя боль. Рю тут же зажался, всхлипнув и завертевшись в чужих руках, это было ужасно грубо, но Сойк даже не вспомнил сейчас о резинках, да и не носил их вот так запросто с собой в карманах концертной одежды. Часто дыша, Рю еле сдерживался, чтобы не заорать, и кусал губы, в какой-то момент так сильно вжав стальную сережку в уголок рта, что едва не разорвал прокол. Но даже теперь не произнес ни слова, только стонал, как всегда, головокружительно-сладко, и от этого у Сойка тряслись руки и член. Засадив одним толчком, он быстро зажал Рю ладонью рот, вовремя поймав громкий, уже вполне реальный крик, и стал двигаться, чувствуя, как худые ноги обнимают его бедра, вздрагивая от каждого движения. Одной рукой Рю все еще держал Сойка за затылок, другой цеплялся за плечо, больно впиваясь ногтями в кожу, и отдавался так самозабвенно, как никогда еще не делал прежде. Все те разы, что случились у них за последние полгода, не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось сейчас. В руках Сойка был тот же Рю, которого он знал как облупленного, который раздражал и бесил его даже манерой стонать слишком громко, выгибать дугой спину и неумело сосать, глядя в глаза. И этот же Рю сейчас сводил с ума, рвал крышу напрочь, а резкий, искусственный запах его духов пьянил почище виски на голодный желудок. Опустив свободную руку вниз, на ощупь пробравшись под складки кимоно, Сойк сжал его небольшой член, быстро начав двигать по нему кулаком, и сам не заметил, как стал загонять темп, трахая Рю слишком резко, не в ритм, заставляя его снова кончить первым. Но на этот раз отрыв вышел минимальным – Рю еще всхлипывал и сжимался, когда Сойк со стоном спустил следом, даже не поняв, что вот этого тоже не делал прежде никогда. Разжав пальцы, Рю выпустил его волосы и вдруг обеими руками крепко обнял за шею, прижимаясь всем телом. Ногами он тоже все еще держал его, и Сойк осознал, что вырваться не сможет, даже если захочет. Как назло, потрясла мысль, что отталкивать Рю сейчас действительно нет никакого желания, и он провел ладонью по его спине снова, как когда-то, пересчитывая кончиками пальцев выпирающие позвонки. "Если он сейчас скажет "Рёсу" – я его убью", – подумал Сойк, тоже стараясь отдышаться после бешеной случки. Но Рю молчал, и убивать его не пришлось. Он медленно выплывал из сладкого дурмана, голова кружилась, а мир вокруг словно проявлялся на полароидной фотографии. Единственное, о чем сам себя спрашивал Сойк, это что сейчас с ним такое случилось и как такое возможно, чтобы взрослый человек срывался, словно сопливый подросток. Рю продолжал часто дышать в его шею, ему никак не удавалось восстановить дыхание, и в конце концов Сойк медленно отстранился, расцепляя обнимающие его руки. – Надо возвращаться, – глухо произнес он, отворачиваясь и натягивая нижнее белье. Привести себя в порядок можно было и потом. Он услышал, как Рю спрыгнул на пол, как зашуршал своей одеждой, и порадовался, что басист в кои-то веки молчит. – Рёсу, можно тебя спросить? – словно подслушав его мысли и сделав назло, несмело протянул тот. – Нельзя, – тихо, но так, чтобы Рю услышал, отозвался Сойк. – У тебя никого не было эти две недели, что мы не виделись. Слова не прозвучали как вопрос, это было самое обыкновенное утверждение, и Сойк готов был поклясться, что услышал в голосе Рю едва прикрытое удовлетворение. Пальцы, которыми он как раз пытался завязать пояс кимоно, дрогнули, и Сойк понял, что перед глазами темнеет от гнева. Он редко терял над собой контроль: если и говорил гадости, то, как правило, делал это с расчетом на что-то или просто потому, что чужие чувства его не парили. Но в этот миг, обескураженный собственной выходкой, не понимающий, что ему делать с влюбленным в него сопляком, да еще и мучимый дурным предчувствием, что их могли услышать за хлипкой дверью туалета, Сойк почувствовал, что детская радость Рю по такому дурацкому поводу сорвала последние гайки. Ну еще бы, набросился и чуть на куски не разорвал. Конечно, эти две недели у него никого не было. Рю может купить торт и отпраздновать. – Тебя не должен колебать этот вопрос, – словно со стороны Сойк услышал свой голос – короткие рубленные слова, отчеканенные ледяным тоном. – Моя личная жизнь – не твое дело. Усек? До этого Рю, едва запахнув свое вульгарное кимоно, смотрел на него привычно исподлобья и демонстрировал некрасивую улыбку. Его губы так и остались в этом растянутом состоянии, но Сойк видел, как с каждым его словом радость уходит из глаз Рю, отчего улыбка стала казаться искусственной, как у фарфоровой куклы. Сойк ждал, что Рю потупит взгляд и благоразумно исчезнет, как бывало обычно. Его уже трясло от злости: на себя, на эти дебильные костюмы, на проклятый концерт, а самое главное – на мелкую пакость, что стояла сейчас перед ним с размазанной по всей физиономии яркой помадой, будто шлюха малолетняя, и задавала вопросы, на которые он не желал отвечать. – Меня не может не колебать твоя личная жизнь, – вдруг неожиданно твердо произнес Рю – Сойк видел, как физически тяжело ему дается показная уверенность. – И я думаю, ты знаешь, почему. Сойку не было смешно, во всей этой ситуации не было ничего забавного, но его будто прорвало, и он расхохотался так отчаянно, что почувствовал: еще немного, и не сможет остановиться. – Твою мать… – выдохнул он и провел тыльной стороной ладони по лицу, от смеха глаза начали слезиться. – Ты что, издеваешься? Может, я еще отчитываться должен, с кем провожу время? – Нет, не должен, – очень тихо произнес Рю, но взгляд не опустил, и Сойк понял, что никогда не видел этого мелкого таким прежде. Таким застывшим, будто вмиг замороженным на месте. Казалось, что Рю сейчас просто не может пошевелиться, и от его беззащитности, его ничтожности Сойка понесло. – Что ты о себе возомнил? – угрожающе тихо выдохнул он, сделав шаг в сторону Рю. Руки дрожали, но голос звучал уверенно. – Мы с тобой просто трахаемся, и то лишь потому, что ты сам на меня полез. Если завтра вместо тебя припрется кто-то другой, я даже не замечу. Глаза Рю странно блестели, и Сойк заметил, как плотно тот стиснул зубы. Мелькнула мысль, что кто-то другой уже врезал бы по морде за такие слова, и почему-то вдруг захотелось, чтобы и Рю сделал это, постоял за себя, дал отпор. Однако тот не двигался, впитывая каждое слово. – Неудивительно, что даже предкам своим ты не сдался, – выплюнул Сойк. – Такая тряпка только для одного дела и годится. Он бросил красноречивый взгляд на тумбу, где пять минут назад сидел Рю, разводя ноги, запрокидывая голову и выдавая самые сладкие стоны, какие Сойк слышал в своей жизни. И в ту же минуту в голове неприятно щелкнуло, он как будто услышал собственный голос, спрашивающий, какого черта он творит. От злости едва ли не тошнило, но внезапный приступ ярости пошел на спад. Глупо раскрыв рот, Сойк уставился на Рю, не зная, что делать дальше, что сказать и как объяснить: ничего настолько гадкого он не хотел говорить. Но Рю уже не увидел этого: словно отмерев, он сорвался с места, бросился к двери, сначала рванув ее на себя, потом опомнившись и лишь с третьей попытки открыв замок, а после вылетел в темный коридор, даже не обернувшись. Несколько секунд, что Сойк наблюдал за его метаниями, показались очень долгими, но он не нашел в себе сил остановить Рю. Только когда дверь захлопнулась, он вдруг осознал, что нельзя было отпускать Рю – надо было схватить его за локоть, заставить смотреть в глаза… И – что? Попросить прощения?.. Повернувшись к зеркалу, Сойк растерянно уставился на свою физиономию. С размазанной, толком не смытой косметикой он выглядел как полное чмо и казался нездорово бледным. Впервые за все время он вдруг спросил сам себя: а что Рю в нем нашел? В гримерке Сойк басиста уже не застал, тот успел исчезнуть вместе со всеми своими шмотками. Гоняться за ним и искать Сойк не собирался, хотя чувствовал, что его заметно потряхивает. Чем больше он перебирал в памяти сказанные в том чертовом туалете слова, тем дурнее ему становилось. Не выбиравший никогда выражения Сойк понимал, что на сей раз действительно перегнул. Он вернулся домой, хотя до этого собирался поехать с компанией в бар, и, не включая ни телевизор, ни компьютер, уселся на диван и закурил, даже не заметив, что пачка разошлась меньше, чем за час. На языке горчило, неимоверно разболелась голова, и Сойк сдался – достал телефон и набрал номер Рю. Почему-то он даже не удивился, когда механический голос сообщил, что абонент вне зоны доступа. Спалось Сойку плохо, подскочил он на рассвете и, отругав себя последними словами, позвонил Рю еще раз, чтобы снова не получить ответа. Заваривая кофе, Сойк мысленно благодарил небо за то, что им достался такой педантичный дотошный лидер, заставивший всех собраться на прогонку, не давая послабления даже на следующий после концерта день. Впереди группу ждало много работы, новые лайвы, и Леда не желал расслабляться. Сойк же радовался лишь тому, что репетицию Рю точно не пропустит. "Я извинюсь", – как мантру повторял про себя Сойк, хотя какой-то месяц назад мысль о том, чтобы просить прощения у Рю, показалась бы ему откровенно дебильной. Не принц благородных кровей, перетерпит, сам виноват, что к нему такое паскудное отношение у всех близких и у Сойка тоже, хотя он ему не близок вообще никак. Однако бить жалких и слабых ниже пояса было низко, а именно это он и сделал. Теперь, переспав ночь со своими мыслями, Сойк понимал, что накануне распсиховался не из-за Рю – он злился на самого себя за то, что не хотел признавать: несуразный мальчишка стал для него что-то значить. И пока разум протестовал, тело его предало. Ничего ужасного в том, что ему начал нравиться Рю, не было. Даже напротив, было как раз странно не испытывать симпатии к человеку, с которым спишь так долго. Но все это говорил себе Сойк сегодняшний, тогда как вчерашний устроил безобразную сцену, еще и где – в сортире. И кто из них после этого придурок? На репетицию раньше всех Рю не явился, и Сойка впервые кольнуло беспокойство, за которое он себя тут же мысленно пнул. Рю не был школьницей, прыгать с моста из-за того, что его обидели, он не пойдет. Кейта безостановочно трындел, делясь впечатлениями о вчерашнем концерте, будто тот был у него первым. Леда улыбался как-то устало и что-то отвечал, а порядком доведенный Сойк злился и желал их вокалисту проглотить язык, а Рю – поскорее появиться. Когда щелкнула дверная ручка, он испытал почти физическое облегчение. – Доброе утро. Извините, что опоздал. Одарив всех вежливой улыбкой, Рю отвернулся, чтобы закрыть дверь. – Да ничего, – отмахнулся Леда и лениво потянулся – в эту ночь он явно не выспался. – Мы как раз успеваем. – Вчера на концерте были мои друзья, – Кейта тут же принялся с начала пересказывать специально для Рю историю, что Сойк слушал последние двадцать минут и за которую уже хотел Кейту удавить. – Так вот представь, они сказали… Кивая, Рю что-то говорил в ответ, распаковывая свою гитару, а на Сойка принципиально не смотрел, как будто тот перестал быть человеком и превратился в предмет мебели. Это бесило, но Сойк напоминал себе, что действительно заслужил. Ничего, после репетиции он извинится, бесхребетный Рю, как обычно, все примет и успокоится, и все вернется на круги своя. За весь день басист обратился к нему от силы пару раз исключительно по делу, при этом в глаза старательно не смотрел, и будь они здесь одни, Сойк точно схватил бы его за подбородок и потребовал не отворачиваться. День же тянулся бесконечно, и когда они добрались до финальной песни, Сойк разве что сам не запел от радости. Как и следовало ожидать, Рю попытался улизнуть, скомкано попрощавшись, едва доиграли последние аккорды. Но Сойк слишком хорошо знал его и потому не постеснялся вылететь в коридор следом. – А ну стой, – потребовал он, догнав Рю у лифтов, и тот замер на месте, а потом нерешительно обернулся. На удачу, людей вокруг не наблюдалось, но место все равно было не самым подходящим для важных бесед, и потому Сойк решительно нажал кнопку вызова лифта. – Давай поговорим, – прямо сказал он. – Извини, я спешу, – ответил Рю, старательно таращась в сторону. – Ничего, не опоздаешь, – отрезал Сойк. – Прогуляемся немного, потом отвезу тебя туда, куда ты спешишь. – Это лишнее, никуда меня везти не надо. У Рю был деревянный голос, как у плохого актера дешевой дорамы, который слова заучил, а про эмоции забыл. Сойк чего-то подобного ожидал, потому даже не сильно разозлился. – Послушай, я хочу обсудить то, что случилось вчера, – решил не юлить он и даже снизошел до просьбы: – Пожалуйста, дай мне всего десять минут. Двери лифта гостеприимно разъехались, и Сойк уже хотел войти в кабину, когда он вдруг понял, что Рю не собирается последовать за ним. – А что случилось вчера? – спросил он, уставившись Сойку прямо в глаза, и от этого взгляда стало не по себе – в лице Рю не читалось ни единой эмоции. – Не понимаю, о чем ты. От неожиданности Сойк остолбенел, язык прилип к нёбу, и он даже опомниться не успел, как лифт закрылся, отправляясь на другие этажи, а Рю развернулся и зашагал к лестнице. Пришел в себя Сойк только через несколько секунд, когда Рю скрылся за поворотом коридора, а следом на него накатила такая волна негодования, что он на миг позабыл, как дышать, и чуть было не пнул стену ногой. Не понимает он, значит. Зашибись. Приехали. – Ну и катись нахер, – процедил Сойк сквозь зубы, со злостью ударив по кнопке вызова лифта снова. Раз Рю больше ничего от него не нужно, Сойку оставалось только отметить этот счастливый день в календаре. Наконец избавился от обузы – давно было пора. Вот только счастье почему-то не привалило. Каждый день Сойк напоминал себе, что он ведь как раз именно этого хотел – чтобы Рю перестал таскаться к нему и ходить за ним всюду хвостом, перестал делать вид, будто между ними есть что-то кроме секса и исподволь ждать какого-то соответствующего к себе отношения. И если раньше Сойк старательно удерживал дистанцию, то теперь до него вдруг дошло, что дистанция между ними – больше не придумаешь. Рю не строил из себя униженного и оскорбленного, не дулся, не вздыхал демонстративно, как брошенка, он вообще вел себя так, что впору было задуматься – а не сам ли Сойк сошел с ума, вообразив то, чего не было? Если бы мальчишка хоть как-то показал, что ему тяжело общаться с ним из-за всего что было, это и то выглядело бы лучше. Рю же вполне разговаривал с ним на репетициях, иногда смеялся над его словами, отстаивал его точку зрения в творческих спорах с Ледой, но отношение его Сойку казалось до такой степени сторонним, словно для Рю он мгновенно стал всего лишь "одним из", просто знакомым и коллегой, не более. Даже не другом. И Сойк сам ужаснулся, поймав себя на этой мысли, потому что дружить с Рю ему еще пару недель назад даром не сдалось. Как и полгода назад, и год. Словно нарочно, он сам принялся проявлять к басисту несравнимо больше внимания, чем раньше. Пару раз предложил подвезти его, но Рю вежливо уклонялся, отводя взгляд и бормоча что-то о том, что за ним заедут или пешком будет удобнее. Сойк, в глубине души ругая себя последними словами, каждый раз убеждался, что Рю бессовестно врет, направляясь после репетиции к ближайшей станции, чтобы полтора часа трястись в вагоне метро. Лишь бы его, Сойка, не видеть. Он обиделся бы, если б мог. Если бы настойчивый голос в голове с каждым днем все громче не твердил, что он сам решительно во всем виноват. Когда Рю чуть ли не боготворил его, проявляя не в меру свое дурацкое внимание, Сойку было плевать. Теперь же он сам готов был расшибиться в лепешку, чтобы носатая мымра сказал ему наедине что-то, кроме "привет" и "увидимся". Ни о каких приватных встречах речи уже, конечно, не шло. И Сойку было ужасно странно осознавать, насколько он привык к присутствию Рю в своей жизни и в своей постели. Когда стало ясно, что их временный перепихон бесповоротно окончен, Сойк попытался восполнить недостаток секса случайно подвернувшимся партнером, но вышел такой грандиозный провал, что даже вспоминать это недоразумение не хотелось. Хотя любовник попался объективно куда лучше, чем Рю, уж во всяком случае, точно куда более искусный и умелый. Но все казалось не то и не так: партнер вообще на Сойка не смотрел, молчал как партизан, не считая тихого пыхтения, отсосал хоть и хорошо, но механически и слишком быстро, а глотать даже не подумал. Спину прогибал очень красиво, как в порно, отставляя упругую задницу, но не было ни малейшего желания погладить позвонки или отвесить хотя бы один шлепок. Потому что это был чужой человек, да и не человек даже, а просто инструмент для удовлетворения потребностей. Рю же каким-то образом так приучил к несуразному себе, что даже оргазм без него был ужасающе блеклым. Больше удовольствия Сойк получал посредством правой руки, закрыв глаза и по-дурацки представляя тощее угловатое тело, пугливый взгляд снизу вверх и пухлые губы. Если бы он скучал только по сексу, с этим еще можно было бы как-то примириться. С горечью Сойк в какой-то момент осознал, как много времени проводил с Рю даже во время работы, гораздо больше, чем с остальными. Только теперь стало ясно, как часто басист специально задерживался, чтобы составить ему компанию, лишний раз гоняя партии, допиливая рисунок ритма до идеала. Теперь играть хуже они, конечно, не стали, но Рю старался уйти сразу же, едва Леда всех отпускал, и никогда не задерживался. А раньше он чуть ли не ночевал на репетициях, потому что Сойку не особенно хотелось домой, и он запросто мог лишний час постучать просто так. – Хватит ходить как в воду опущенный. Просто извинись и все, – тихо выдал ему однажды Леда, и Сойк от неожиданности чуть не подавился сигаретным дымом. Он и не думал, что его идиотское состояние видно кому-то со стороны. Леда, разумеется, не знал ничего об истинной причине переменившегося отношения Рю, и посвящать его Сойк хотел меньше всего. Скорее всего, Леда считал, что затянувшаяся размолвка между ними – следствие того силком подаренного ноутбука, и, вспомнив об этом, Сойк поразился, до чего же тот случай был сущей ерундой по сравнению с тем, как обстояли дела на самом деле. – Не буду я извиняться, – коротко ответил он, потому что Леда явно не просто так это сказал. – Не смотри так на меня. Объяснять я не буду, но поверь – извинения не помогут. Леда помолчал пару минут, сильнее сжав губы, Сойк видел, что он уже собирался кивнуть, но все-таки не смог. – Что ты за человек такой, а? Никак в толк не возьму, почему ты его сразу настолько невзлюбил. Если бы ты так относился ко мне, я бы давно уже тебе врезал, ясно? И играть с тобой в одной группе не стал. Каждое слово Леды больно било в цель, потому что Сойк понимал – при таком раскладе он сам с собой работать не стал бы, не говоря уже о других людях. Не говоря уже о Рю, которого он, как последний мудак, зачем-то ударил словами по болевой точке. – Если он вдруг надумает уйти, я тебе яйца оторву, понял? – мрачно продолжал Леда, и Сойку показалось, что разговор у них сейчас совсем не рабочий, а чисто человеческий. И от этого было едва ли не хуже. – Не уйдет он никуда, – не слишком уверенно отозвался Сойк, но его тут же кольнуло смутное беспокойство. – Или что, он уже речь завел?.. – Не завел. Принес мне пять новых текстов, никогда столько за раз не носил. Я прочитал и долго думал. Не хотелось спрашивать, что именно мог нацарапать оскорбленный и обиженный Рю. Сойк и так чувствовал, что вскоре услышит это в исполнении Кейты, потому что, как правило, большую часть из того, что писал басист, Леда принимал и вставлял в песни. Первое время Сойк наивно думал, что Рю надоест сторониться его и свою обиду он скоро забудет. Сложные отношения с семьей не казались чем-то, из-за чего можно так переживать. Со своими родителями у Сойка было ровно-равнодушное общение, он иногда приезжал к ним, но только после того как вспоминал, что не появлялся и не звонил уже больше месяца. Если это кого-то напрягало, он об этом не знал. Почему же Рю до такой степени парил тот факт, что он – нелюбимый ребенок, было непонятно, со стороны казалось, что у парня есть абсолютно все, чего обычно люди могут хотеть. Жил он, как выяснилось, в хорошем, даже престижном районе, квартира у него была своя, а не арендованная, вещей, техники и побрякушек тоже с избытком, он регулярно проводил апгрейд своих инструментов и занимался совершенствованием техники игры. И еще Рю решительно всем нравился, и если бы был посмелее, а не закрывался, как пугливый школьник, когда с ним заговаривали – давно уже обзавелся бы толпой друзей-приятелей и не только. В очередной раз думая обо всем этом, Сойк понимал, что тоже поспособствовал зажатости и закрытости Рю, которая только прогрессировала все последнее время после того, что у них произошло. Раскрывался басист только на сцене, но на ивентах, встречах и перед камерами в магазинах был молчаливее, чем раньше, говорил, только когда Леда вытягивал из него слова. Сойк не мог понять, не это ли подтолкнуло его гораздо чаще, чем раньше, обнимать Рю на людях, или раньше он просто не замечал этого, а тот сам был только за? Теперь, когда секс у них прекратился, каждое прикосновение к Рю было слишком коротким и внешне дежурным, но Сойк не мог остановиться. Иногда, когда они позировали для блога или фанатов, он специально покрепче обнимал Рю, зная, что при всех тот не станет вырываться. И Рю не вырывался, но ощутимо каменел, выдавая несколько напряженную улыбку, а потом сразу же отступал на полшага от Сойка и убирал его руку со своей талии или с плеча. Это было обидно, особенно если вспомнить, как еще недавно он сам лез обниматься при всяком удобном случае. И совсем он даже не чучело, все чаще думал теперь Сойк, исподтишка разглядывая Рю. Да, рот великоват для узкого лица, но это даже придает его мордашке что-то пикантное, когда басист без макияжа. В яркой помаде же эти губы теперь просто сводили Сойка с ума, он ловил себя на том, что попросту пялится, и уже даже сам не верил, что еще не так давно эти самые губы так старательно его ублажали. Пусть и не слишком умело, но от одного воспоминания об этом по телу пробегала жаркая дрожь. Вспоминались его робкие, стыдливые попытки прикрыться, выступающие косточки под тонкой кожей и головокружительная старательность вкупе с искренним желанием угодить. Надо было быть непроходимым идиотом, чтобы отказаться от всего этого и не ценить. Но Сойк отказался. И не ценил. Постепенно до него дошло, почему как любовник Рю умудрился не надоесть ему при всех своих недостатках. Он не был похож на кого-либо из бывших партнеров – вообще ни на кого не был похож. Несуразный, стеснительный, тихий, и в то же время – ослепительно эффектный, с бьющей через край энергией, Рю казался то ярким и победным, как фейерверк, то серым и невзрачным, как мельничная мышь. И каким-то образом сочетал в себе и то, и другое, в зависимости от того, кем являлся на самом деле – мышью или искусственной звездой. Ни на кого другого у Сойка смотреть не получалось, Рю притягивал взгляд, даже когда просто спокойно сидел в углу репетиционки с басом на коленях, в драных узких джинсах и длинной футболке с надписью "You fuckin asshole". Сойку казалось, что с того рокового концерта Рю стал надевать эту футболку чаще и адресно. Никогда еще у Сойка не бывало такого, чтобы очнувшись ото сна, он едва ли не подскакивал на постели, широко распахнув глаза, тяжело дыша и отказываясь верить, что все увиденное – лишь греза. Однако в этот раз все так и было. Сойку понадобилось несколько секунд, чтобы понять – удивительный сон ему лишь привиделся, а после почувствовать отвратительную горечь. Во сне он видел Рю, видел его в своей постели. Тот лежал совершенно обнаженный, уткнувшись лицом в подушку так, что Сойк мог видеть лишь его взлохмаченную макушку с пепельными волосами. То, что Рю уже давно и неоднократно перекрасился, в сновидении Сойка не смущало. Он безостановочно целовал Рю и не мог остановиться, пока в голове билась только одна мысль: как же ему хорошо. Весь тот кошмар со скандалом и расставанием просто привиделся, а теперь все стало так, как нужно – стало как прежде. Рю тихо постанывал и иногда почти незаметно вздрагивал от прикосновений Сойка, а тот даже не хотел настоящей близости, лишь с упоением целовал его плечи, опускался поцелуями вдоль позвоночника, трогал, ласкал и не мог остановиться. Чувствовать запах волос Рю, мягкость кожи под пальцами было фантастически. Сойк сам не понимал, насколько хорошо изучил его, насколько хорошо запомнил. Теперь любая мелочь, каждая родинка, каждая черточка казались родными. И он даже не обращал внимания на свой стояк – собственное желание было не столь важным, пока он задыхался от самой обыкновенной нежности. Голова кружилась, на языке крутились какие-то очень важные слова, но Сойк почему-то не мог произнести их вслух. Когда он принялся целовать нежную кожу с обратной стороны коленей Рю, тот вздрогнул от щекотки, но не проронил ни слова, и Сойк хотел было пощекотать уже всерьез, когда неожиданно раскрыл глаза и увидел, что находится в своей спальне – совсем один. Он так и не понял, отчего проснулся, но уснуть больше не смог ни через пятнадцать минут, ни через час. Заваривая на кухне кофе и выкуривая вторую по счету сигарету, Сойк думал о том, что происходящее с ним – это какое-то проклятье, не меньше. Или как минимум наказание или даже месть. Он понимал, что начинает бредить Рю, хотя представить себе ситуацию абсурдней было просто невозможно. Не так давно в Рю его раздражало абсолютно все. Идиотская манера провоцировать задушевные разговоры. Попытки лезть с поцелуями после минета, хотя Сойк сто раз просил его не делать этого, пока тот не прополощет рот. Нудные сообщения в сети, вроде юмористических репостов или каких-то офигенных, по мнению Рю, новостей. Теперь, когда Сойк курил на кухне ночью и смотрел за окно, где даже не думал заниматься рассвет, было тошно. Он бы многое отдал бы за то, чтобы получить очередную бессмысленную смску от Рю. А еще хуже становилось от понимания, что он почти готов сорваться с места и отправиться к Рю домой, чтобы просто увидеть его. "Хорошо, что я не знаю, где он живет", – не без злой иронии думал Сойк, устало водя кончиками пальцев по векам. Он действительно ни разу не бывал у Рю и весьма смутно представлял, где тот обитает – знал лишь район и ближайшую станцию метро, где пару раз приходилось высаживать басиста из машины после репетиций. Разумеется, Сойк не поехал бы к нему сейчас. Но даже если бы и сделал это, Рю не пустил бы. В отличие от Сойка, он был не тем человеком, который станет трахаться с кем бы то ни было, пользуясь чужим расположением. Было что-то безумно горькое в том, что условно они поменялись ролями: Сойк изводился и тосковал, а Рю даже не вспоминал о нем. Жить так дальше становилось невыносимо. Чуть ли не впервые в жизни Сойк чувствовал раскаяние, пускай и не хотел признаваться в нем самому себе. Он не должен был говорить все те гадости, что выдал тогда в проклятом туалете концертного холла. Он не должен был вообще обходиться с Рю равнодушно, осознавая, что тот испытывает. Он был кругом неправ и понимал это, но вряд ли Рю был готов поверить, будто что-то изменилось. Сойку хотелось горько рассмеяться от мысли, каков масштаб идиотизма ситуации: для него весь мир перевернулся из-за какой-то, на первый взгляд, ерунды, а никто и не заметил. Прежде он думал, что сходить с ума по другому человеку, плохо спать ночами и изводиться каждый час, каждую минуту можно лишь в одном случае – если ты влюбился в пятнадцать лет. После такой больной влюбленности приходит некоторое очерствение, своего рода иммунитет, и на чувства и взаимоотношения с другими людьми начинаешь смотреть чуть циничнее и трезвее. Ирония заключалось в том, что в пятнадцать лет, когда приятели бредили одноклассницами и девчонками, живущими по соседству, Сойк не влюблялся ни в кого. Как не влюбился он ни в двадцать, ни в двадцать пять. Теперь же он думал о том, что детскими болезнями надо болеть в детстве. Если у ребенка ветрянка длится всего две-три недели, взрослый от нее рискует сдохнуть. В ту ночь Сойку показалось, что он не далек от гребаного конца, и если физически он останется жив и здоров, то от одновременного присутствия и недосягаемости Рю у него ум за разум зайдет. – Я с тобой, – коротко сообщил Сойк, догнав Рю уже на улице за дверями студии. Тот привычно припустил после репетиции, и Сойк испытал острое чувство дежавю – не так давно он так же хотел поговорить, а Рю с каменным лицом дал однозначный ответ, что общаться им больше не о чем. Месяц назад Сойк был готов плюнуть и послать – теперь же он знал, что такое жить без Рю, и отступать так просто не собирался. – Я тороплюсь, – не слишком уверенно отозвался Рю, глядя прямо перед собой и явно избегая лишний раз повернуть голову в сторону Сойка. – Ничего. Мы можем все обсудить на ходу. Идея говорить о важных вещах на оживленной улице казалась, мягко говоря, хреновой, но Сойку стало уже наплевать. Точка его кипения была уже близка, и он просто отказывался верить, что ничего нельзя исправить. Просто невозможно было представить, что мягкий и покладистый Рю откажется его слушать. Не дождавшись ответа, Сойк сказал то, что должен был, и слова дались так легко, как будто только того и ждали, чтобы вырваться на волю и освободить его. – Прости меня. Сойку казалось, что Рю так и будет педалить дальше, но тот неожиданно остановился и медленно повернулся в его сторону, глядя нерешительно и исподлобья. Такая реакция была лучше, чем совсем ничего, и Сойк неуклюже зачастил, хотя все взвешенные и продуманные слова, которые он прокрутил в своей голове сотню раз, забылись. – Я не хотел этого говорить, – выдохнул он, глядя на Рю, который, напротив, снова пялился куда-то себе под ноги. – И я так не думаю. В смысле, не думаю, что тебя можно кем попало заменить. Ты, наверное, считаешь, что я сейчас вру, но честно, я так не думаю. Прозвучало это признание неловко, Сойк с досадой прикусил язык, а Рю, черт его задери, не собирался помогать и лишь упорно молчал. – Ты не такой, как все, – продолжил Сойк не столько уверенно, сколько почти обреченно, потому что уже понимал, что говорит вовсе не то и не так. – Я все наврал. А про родителей твоих я вообще не должен был вспоминать. На секунду он замолчал, и Рю, воспользовавшись этой паузой, кивнул, не поднимая глаз: – Хорошо. – Да что хорошего-то?! – мгновенно взорвался Сойк, не контролируя себя, и Рю бросил на него зашуганный взгляд, тогда как пара проходивших мимо прохожих украдкой покосилось. Если сохранять внешнее спокойствие Сойку худо-бедно еще удавалось, то внутри него все тряслось. И наплевав на то, что до курящей зоны было еще топать и топать, он вытащил пачку сигарет из кармана. – Не надо мне отвечать, как будто ты на уроке, – устало произнес Сойк, закуривая и глядя в сторону. Рю стоял перед ним, и Сойку упорно чудилось, что тот просто терпит его присутствие. Разговор, который он так долго обдумывал, складывался вовсе не так, как должен был. – Можешь послать меня, если хочешь. Можешь наорать. "Но оставлять все так, как есть, не надо", – хотел закончить Сойк, только не смог. Слова стали поперек горла. – Я не хочу орать, – впервые с начала разговора отозвался Рю. – Все ожидаемо и правильно. – Ну охренеть теперь, – угрюмо отозвался Сойк, тут же затягиваясь. Наверное, этого не стоило делать, но у него просто не получалось оторвать сигарету от губ. – И что же тут правильного? В ответ Рю только передернул плечами. – Проехали, – произнес он, снова пялясь куда-то в сторону. – Я понял, что ты не хотел и просишь прощения. Больше не вспоминаем. Сойку не было нужно, чтобы Рю не вспоминал. Он хотел, чтобы Рю простил его и вернулся, но тот был не в курсе его желаний. Проклятый Рю, тощий и носатый, невзрачный и закомплексованный, больше не хотел его. Самый желанный и нужный не хотел возвращаться. Сойку казалось, что внутри него образовалась воронка, болезненно крутящая все его внутренности, не позволяющая ни дышать, ни думать. Что он будет делать дальше, если Рю и теперь не захочет к нему вернуться? – Ты дурак, – от души поделился Сойк и затушил окурок. – Прости за честность, но, мать твою, ты сказочный дурак. Зачем ты ведешь себя так? – Как "так"? – вяло отозвался Рю и переступил с ноги на ногу. Сойку казалось, что тот стоит и мечтает лишь о том, чтобы нырнуть в ближайший переход метро, и понимание этого злило. Так откровенно его еще никто не избегал. – Так, что ты провоцируешь себя не уважать! – говорить этого точно не стоило, но Сойка просто прорвало. – У тебя все отлично! Ты сам отличный, ты хороший музыкант – профессионал, который достоин уважения. И друг тоже хороший. И все в тебе замечательно, но это твое жалкое поведение… Запоздало он осекся, вот только Рю уже успел опустить плечи и голову, будто его ударили. Сойк мысленно надавал себе по шее – вовсе не это он должен был говорить, но произнесенные слова было уже не вернуть. – Я знаю, – негромко отозвался Рю. – Что ты знаешь? – Что со мной все не так. Всегда было не так, с самого детства. Сойк так и представил перед собой кирпичную стену, о которую он бьется головой, доказывая Рю, что все с ним так, кроме мнения о самом себе. Разговор свернул явно не в то русло, не это он собирался обсуждать, но пока Сойк подбирал слова, Рю бросил на него свой привычный взгляд исподлобья. – Вот взять, например, Леду, – произнес он. – С ним ведь у тебя все складывается так, как нужно. – Что нужно? – опешил Сойк, позабыв о своей сигарете, которую выкурил почти до фильтра. – Ты уважаешь его – это хорошо заметно. Прислушиваешься к тому, что он говорит. Тебе важно его мнение. И вообще… Что вообще, Рю уточнять не стал, просто рукой махнул. От удивления Сойк позабыл обо всем постороннем. Он лишь глядел на Рю, который мерил его странным взглядом и даже не моргал. – Причем тут Леда? – только и смог спросить он. – Это же совсем другое. В ответ Рю только горько усмехнулся: – Вот именно. Совсем другое, и близко не стояло. Чего Сойк точно не ожидал, так это что речь пойдет о Леде, и пока он растерянно смотрел на Рю, в голове складывалась вполне логичная картинка. Рю не ревновал его, вовсе нет – он не мог не знать, что с Сойком лидера не связывает ничего, кроме работы. И в то же время Леда был едва ли не единственным человеком, с которым Сойк действительно считался и которого уважал. Быть может, Рю хотел к себе такого же отношения. Никогда в жизни Сойк не посмел бы сказать Леде то, что сказал Рю. – Я все понял, – неожиданно улыбнулся Рю, но Сойку эта гримаса фальшивой радости не понравилась. – Ты не хотел ничего такого говорить, да и я сам виноват, что приставал к тебе. Все в порядке. На какой-то миг ему почудилось, что Рю сейчас его еще и по плечу хлопнет, мол, все в порядке, и рассмеется. Но тот лишь махнул рукой на прощание. – Не бери в голову. Я серьезно, – как будто легкомысленно произнес он. – Работе это не помешает. Глядя в спину Рю, который спускался по ступеням в метро, Сойк думал лишь о том, что на работу, как это ни парадоксально, он срать хотел. И что самое отвратительное, Сойку было физически тошно после этого разговора, который он сам затеял. Рю не кокетничал, не провоцировал его, он вообще не делал ровным счетом ничего, когда Сойк говорил с ним на такую важную для него самого тему. Рю просто флегматично выслушал и великодушно простил. Вот только Сойку не нужно было его прощение само по себе – он хотел, чтобы Рю вернулся. Только сейчас до него дошло, что исправить ничего действительно не получится, потому что Рю не просто обиделся – Сойк что-то бесповоротно сломал в нем, и теперь, сколько ни бейся головой о стенку, поправить ничего не удастся. Время, казалось, загустело и тянулось еле-еле, Сойк поверить не мог, что прошло всего около месяца с той неловкой попытки попросить прощения у Рю. Было слишком странно осознавать, что до этого больше года пролетели как одно мгновение, но невозможно было вспомнить какие-то конкретные эпизоды. Быть может, потому что все общение с Рю вне репетиций и концертов Сойк нарочно сводил к однообразию. Теперь же он корил себя, что так по-дурацки растратил столько возможностей, а ведь все могло быть по-другому. Сколько бы он отдал сейчас за единственный шанс провести выходной день с так необходимым ему человеком, да даже просто пройтись по торговому центру, составив компанию Рю, уже было бы отличной попыткой наладить общение. Но, раз за разом мучительно преодолевая барьеры, годами выстраиваемые собственным гнусным характером, Сойк натыкался все на тот же смущенно-холодный отказ, и ему уже хотелось просто поймать Рю за плечи, потрясти его и громко спросить прямо в лицо: "Неужели ты не видишь, что я изо всех сил пытаюсь что-то исправить?!" Все чаще ему казалось, что Рю все прекрасно видит. Видит, и оттого закрывается еще больше. Дошло до того, что Сойк начал ловить себя на паранойе и специально отслеживал, во сколько Рю приходит, во сколько уходит и с кем говорит в течение дня по телефону. До этого Сойк и не подозревал, что взрослые люди могут настолько истерично сходить с ума, ревностно следя за объектом своего интереса. Рю, словно паинька, поводов даже для слабой ревности не давал от слова совсем, но это мало успокаивало – Сойку не хотелось думать, что он будет чувствовать, если у басиста кто-то появится. Ведь не девственником же он был до него, значит, нет гарантии, что не попытается вновь с кем-то сойтись, хотя бы гипотетически. Сойк понимал, что ведет себя как придурок, и вдвойне мучился от этого, испытывая ужасающую неловкость. Подобное поведение и эмоции были свойственны подростку, но никак не взрослому сложившемуся человеку, и все чаще в голове проскальзывали мысли, что чем так любить кого-то – лучше бы ему не любить вовсе. Хотя называть то, что он чувствовал, громким словом "любовь" Сойк все еще не решался. Возможно, здесь куда лучше подошло бы определение "одержимость", "навязчивая идея" или что-то в этом роде. Часто он размышлял, что стал бы делать, если бы Рю вдруг перестал быть таким отстраненным упрямым говнюком и снова начал вести себя как раньше. Испытал бы радость? Или вновь почувствовал острое желание поскорее избавиться от надоедливого любовника? Осознанно Сойк убеждал себя, что с большей долей вероятности все вернулось бы на круги своя – он принимал бы Рю как должное и довольно часто хотел, чтобы тот оставил его в покое. Но подсознание, будучи куда более честным, откровенно сигналило, что ничего бы уже не было так, как раньше. А вот как?.. Этого Сойк не знал. Сам себя он считал так себе человеком и сомневался, что мог бы сделать Рю хотя бы чуточку счастливее. И все-таки он не оставлял попыток, не мог и не хотел отказываться от первого и пока что единственного человека, к которому что-то почувствовал. – Там же льет, как из ведра, ты вымокнешь, пока дойдешь до станции, – уговаривал он Рю, стоя вместе с ним у выхода из магазина, где полчаса назад у них был небольшой инстор. – Давай подброшу хотя бы до метро. Рю сегодня был одет совсем легко, его модная куртка из тонкой кожи вряд ли вообще несла в себе функции защищать от холода или от ветра, не говоря уже о дожде, да и светлые джинсы тоже явно не соответствовали погоде. Однако все это не мешало ему отрицательно мотать глупой башкой, то и дело проверяя телефон, хотя вызванное еще сорок минут назад такси даже не думало показываться. Это обстоятельство почему-то позволило Сойку решить, что хотя бы сегодня он сумеет уговорить упертую вредину. Рю посмотрел на него со странным выражением, какое у него редко бывало – смесью усталости и раздражения, и вдруг дернул плечом. – Забудь вообще, что я существую. Тебе должно быть плевать, вымокну я или нет! Моё дело, в конце концов! Это было очень не похоже на его обычное поведение, и Сойк осознал, что своей настойчивостью сумел добиться только одного – Рю теперь мало того, что шарахается от него, он еще и злится. Ничего не скажешь, просто прекрасно. Если б мог, Сойк расхохотался бы от абсурдности всего происходящего, ведь сам еще совсем недавно вел себя в точности как Рю, отталкивал его и рявкал, надеясь поскорее избавиться. Он хотел еще что-то сказать, но мощный раскат грома заставил его вздрогнуть и даже подумать, что разумнее было бы переждать грозу в ресторанном дворике на верхних этажах, чем высовываться в такую погоду на улицу даже на машине. Рю же воспринял его замешательство как положительный знак и открыл дверь, чтобы тут же нырнуть под отвесные потоки дождя. Выругавшись сквозь зубы, Сойк сам не заметил, как рванул за ним, успев поймать в паре шагов от парковки. – Чего ты упрямишься и ведешь себя как малолетка? Не съем я тебя! – он сжал руку Рю, не обращая внимания не хлещущий дождь. – Если хочешь, вообще молча поедем, я же не заставляю тебя… – Заставляешь! Ты заставляешь меня искать пятый угол на репетиции, а потом давать кругаля вокруг микрорайона, только бы не наткнуться на тебя с твоей тачкой! – дернув рукой, Рю высвободился и отступил, неловко собирая пальцами назад мгновенно намокшие пряди волос. – Дай мне хотя бы попытаться не быть больше тряпкой, об которую все вытирают ноги! Или как ты там сказал?.. Место было по всем параметрам абсолютно не подходящим для того, чтобы говорить о личных взаимоотношениях, но Сойк до такой степени боялся, что шанса больше не представится, что уцепился за эту возможность, начисто игнорируя слова Рю. – Какая разница, что я сказал! Я ведь уже извинился! На колени перед тобой, что ли, встать?! Рю вдруг рассмеялся. Рассмеялся Сойку в лицо – зло и почти отчаянно. – Ты такой ребенок, Рёсу! Думаешь, достаточно извиниться, и все снова будет так, как удобно тебе? Мне еще один человек, которому плевать на меня, не нужен. Развернувшись, он быстро зашагал вперед, уже окончательно промокший, и выглядел в эту минуту настолько одновременно жалко и гордо, что Сойк со злости пнул колесо собственной машины. – И что мне делать?! Рю обернулся, вскинув в его сторону руку с неприличным, но весьма красноречивым жестом. – Катись к черту! Нужно было действительно как следует довести его, чтобы словить такое в свой адрес. Усевшись за руль, Сойк рванул с места так, что покрышки взвизгнули по мокрому асфальту. Он никогда особо осторожно не водил, если ехал один, истово соблюдая правила, только если вез остальных, а рядом сидел Леда. Сейчас же, на волне злости и растерянности, полного непонимания, что делать дальше, он и сам не заметил, как набрал слишком высокую скорость сразу же на выезде с парковки. Видимость была ужасная, а в мозгу все стучали слова Рю, почему-то никак не желая убраться. И перед глазами стояло его лицо, мокрое от дождя, дорожки волос, прилипшие к щекам, и злые глаза, в которых еще недавно Сойк видел только обожание и какой-то странный экзальтированный блеск. "Сам все просрал, – с ненавистью думал он, выворачивая руль и перестраиваясь в другой ряд, – Сам все испортил, чего теперь, в самом деле, прощения просить. Кому такой придурок, как я, вообще нужен?.." За секунду до того, как его настиг резкий удар, Сойк успел подумать, что ведь Рю, который тоже был тем еще придурком, в итоге все же оказался нужен ему самому. Со всеми недостатками, забитостью, ворохом комплексов и тараканов в голове. Он оказался нужен, необходим ровно настолько, что Сойк даже не испытал страха, ощутив, что машина перестает его слушаться, а ногу с газа снять отчего-то не выходит. Его швырнуло вперед, тут же натолкнув на что-то упругое, из легких вышибло воздух, а дальше все погрузилось в темноту, сопровождаемую каким-то звоном. …Едва открыв глаза, он тут же снова зажмурился, потому что свет оказался слишком ярким. Он проникал даже под веки, взрывая все в черепной коробке нестерпимой болью. Но даже сквозь такое свое состояние Сойк понял – раз он чувствует боль, стало быть, он еще на этом свете, а не на другом. Не открывая больше глаза, он попытался шевельнуть руками и ногами, с невыносимым облегчением поняв, что боли в конечностях не испытывает, и те вроде бы нормально двигаются. На пальце ощущалась прищепка-пульсометр, ладонью другой руки он чувствовал ворс покрывала. Ступни тоже легко шевелились, но в районе колена и голени чувствовалась какая-то тяжесть, хотя больно не было. Сверху слева что-то попискивало, и, исходя из общих окружавших его звуков, Сойк сделал вывод, что он в больнице, скорее всего в интенсивной терапии. Ужасающе болела у него только голова, будто скованная стальным обручем, и мутило тоже не по-детски, словно в желудке ворочался блендер. Полежав немного, чтобы собраться с силами, Сойк предпринял вторую попытку открыть глаза, и это ему даже удалось, хотя тошнотворная давящая боль тут же многократно усилилась. Оглядевшись и пошевелившись всем телом, Сойк сообразил, что рано радовался, посчитав, что с ним абсолютно все в порядке – шею сковывал жесткий воротник, не давая двинуть головой или даже просто повернуть ее в сторону. Ушибленное в области носа лицо тоже добавляло неприятных ощущений, проанализировав которые, Сойк понял, что от более серьезных травм при аварии его спасла вовремя раскрывшаяся подушка безопасности. Вот только по лицу она ему зарядила неслабо, почти как кулак боксера-профессионала. Непонятная слегка давящая тяжесть в ногах вдруг отпустила, Сойк скосил глаза и увидел Рю, который сидел у его постели, слегка потягиваясь. Что-то подсказало, что это он придавил ему ноги, явно задремав, ожидая, пока Сойк очухается. Выглядел Рю на редкость паршиво. Сидел он в той же одежде, что и на инсторе, только было заметно, насколько он сперва вымок, а теперь уже почти успел высохнуть. Растрепанные волосы он собрал в жалкий хвост, и вообще казался каким-то помятым, но, если б мог, Сойк сгреб бы его в охапку и прижал к себе даже такого, не слушая никакие дурацкие возражения. – Не двигайся, у тебя сотрясение, – тихо выдохнул Рю, придвинувшись чуть ближе. Сойк не мог повернуть к нему голову, но заметил, что кожа вокруг глаз и лоб у него в нервных красных пятнах, будто мальчишка успел нареветься. – Ты откуда здесь… – пробормотал Сойк, тут же кашлянув, чтобы прочистить горло. – Я видел аварию, ты влетел в ограждение. Не успел далеко отъехать, – еще тише произнес Рю, так что пришлось как следует напрячь слух, чтобы расслышать его слова. – А давно я?.. – Часа два, как привезли. Леда и Кейта уже едут. Меньше всего Сойка сейчас волновало, где Леда и Кейта. Проведя рукой по покрывалу, он на ощупь взял Рю за ледяные пальцы и чуть сжал, радуясь, что хотя бы сейчас тот не пытается их вырвать. – Похоже, я чуть не укатился к черту, – зачем-то ляпнул Сойк первое, что пришло в голову, не заметив, как Рю опустил взгляд и сильнее сжал губы. Повисшее молчание длилось не больше нескольких секунд, но Сойк успел почувствовать, что сознание уплывает, и подумал, что должен зацепиться за реальность любым способом, потому что когда он очнется в следующий раз, Рю здесь уже не будет. – Прости, я не хотел, – чуть слышно пробормотал Рю, и Сойк почувствовал, как тот отвечает на пожатие, несильно сжимая его пальцы. – За что? – если бы Сойк мог, он бы рассмеялся. Докатились: после всего носатый балбес додумался еще извиняться перед ним. – Я не хотел ничего такого говорить. – Да ну? По-моему, очень даже хотел. Сдавленный хрип едва ли можно было принять за смех, и Сойк тут же подавил его, потому что почувствовал, как его голову разрывает на сотни мелких осколков. Рю опустил голову еще ниже, и Сойк уже не знал, кому теперь хочет надавать подзатыльников больше – себе с его собственным неуместным юмором или Рю, который был не способен понимать иронию. – Хорошо, что я вмазался в этот долбаный забор, – сдавленно произнес Сойк: говорить становилось почему-то труднее, и оттого он торопился. – Мне сейчас даже насрать, соберут ли мою машину. Ответа на его слова не последовало, Рю терпеливо ждал, что тот скажет дальше, угрюмо глядя исподлобья, и Сойк продолжил: – Так ты хотя бы меня слушаешь и не несешься хрен пойми куда. – Тебе лучше молчать, – заметил Рю. – И отдыхать. Ты очень сильно ударился головой. – Головой я ударился давно. Когда наговорил тебе все это. Хотя нет, даже раньше. Когда у нас все началось. Он сам не мог подумать, что подобные признания у него получится выдавать спокойно и ровно. Прежде у Сойка язык в узел завязывался, когда надо было выражать чувства. К счастью, такого рода ужасы за всю его жизни случались весьма нечасто. Шумно выдохнув, Рю отвернулся в сторону, но хотя бы не бросился прочь из палаты и не отнял свою руку. Его пальцы были влажными и не слишком приятными на ощупь. Сойку в принципе никогда не было с ним так чтобы уж очень приятно. Но почему-то без него становилось совсем никак. – С тех пор, как ты меня послал, я не знаю, что мне делать, – выдал Сойк первое, что пришло на ум, и сразу понял, что говорит вовсе не то, что должен. – То есть, мне хреново… И это снова было мимо, но Рю почему-то не спешил ни смеяться, ни возводить глаза к потолку – напротив, он сидел и терпеливо смотрел на него, словно ждал чего-то. – Я знаю, что тебе тоже погано и что ты обиделся, – продолжил Сойк, чувствуя, что язык начинает заплетаться. – Но я не считаю тебя тряпкой, чтоб ты знал. То есть когда-то давно считал… – Лучше тебе помолчать, – перебил его Рю так спокойно, будто говорили они о погоде. – Нет. Если сейчас промолчу, потом ты не станешь меня слушать. – Мне и сейчас тебя лучше не слушать. В чувствах ты объясняешься хуже некуда. На мгновение Сойку почудилось, что на словах "объясняться в чувствах" Рю запнулся и сказать хотел совсем другое. Сойк признавался в одном конкретном чувстве, и на душе потеплело, когда он понял, что они оба – он и Рю – осознавали, о чем идет речь. – Я просто никогда этого не делал, – честно признался Сойк, закрывая глаза. – Оно и видно, – слова донеслись до него, как будто через вату, и он хотел сказать что-то еще – важное и чрезвычайно срочное, но язык больше не поворачивался. Последнее, что чувствовал Сойк, проваливаясь в глубокий сон, это холодная ладонь, которую он по-прежнему стискивал в своей руке. Рю не торопился отнимать ее, и эта несущественная мелочь дарила Сойку слабую надежду, что, возможно, когда он придет в себя снова, у него получится что-то изменить. Что наказание, которое он заслуженно получил, наконец исчерпало себя.