Когда Олег приехал на съёмки клипа, стояла отвратильная погода, которая всё же соответствовала внутреннему состоянию, поэтому он не морщился в недовольстве в отличие от съёмочной группы. Режиссёр посмотрел на него с неприкрытой злобой, его глаза метали символические молнии, ведь Олег опоздал на полтора часа.
— Олег, мать твою, какого хуя?!
Олег молча усмехнулся, выражая этим своё отношение к собственному опозданию, показал ему фак и пошёл готовиться к съёмке. Если быть честным перед собой, то он был почти героем в своих глазах: приехать в Новогород на съёмки, где будет «Рома», было невероятно тяжело. Смерть друга ударила по нему слишком мощно, как удар под дых, и дыхание до сих пор не восстановилось. Такая глупая, бесполезная, такая в духе Ромы. И теперь стали понятны все строчки, все его слова, и осознание того, что он мог остановить, мог спасти, не давало прийти в себя, с каждым днём всё сильнее перекрывая доступ кислорода.
Камера, мотор. Из колонки звучит знакомый до боли где-то в районе желудка бит, за стёклами очков незаметны блестящие, конечно же от ветра, проникающего сквозь стёкла, глаза. Олег жив, у Олега съёмки, тур и интервью. У Олега фанаты, в конце концов. Но у него больше нет Ромы. И он бы променял всё, что у него есть, даже свою жизнь, чтобы был Рома. На автомате читает текст, который каждой буквой ложится на его плечи неподъёмным грузом вины.
— Я бы хотел путешествовать много.
Рома хотел в Мексику, чтобы скушать там тако. Он всегда улыбался, когда говорил это. И каждый раз брал с Олега обещание съездить туда.
— С природой сливаясь, лежать на песке.
Рома обожал пляжи, но терпеть не мог солнце и тепло. Поэтому они ходили туда ночью, лежали под звёздами и пили вино. Шутили про романтику и пидоров.
— Или придти уже всё-таки к Богу.
Рома придерживался всех религий и никакой в то же время, знал множество мифов и легенд, и когда Олег не мог уснуть, он перебирал его волосы и рассказывал очередную легенду.
— Не стесняясь дырки в носке.
Рома был помешан на идеальном внешнем виде, всё должно было быть отглаженным и целым. Он вечно ругал Олега за неопрятность и гладил ему всё, даже носки.
— Хочу днями глядеть на капризное солнце.
Рома был мечтателем, любившим лежать на земле и смотреть на небо, хоть и тщательно скрывался под маской нигилиста, не позволяя себе уронить этот образ «Базарова».
— На небесную синь, облаков кудрявый парад.
Рома любил его кудряшки, вечно перебирал их, расчёсывал, и люто ненавидел, когда до них дотрагивался кто-то другой. Это было только его эксклюзивное право.
— И улыбаться, когда засмеётся нерождённый мой сын, будто я ему рад.
Рома всегда шутил на счёт семьи и остепенения, когда его родители спрашивали его об этом. И украдкой смотрел на Олега, улыбаясь своей такой детско-искренней улыбкой, которую обычно скрывал от всех.
Олег рушил не манекенов. Олег рушил себя. Потому что… Рома, Рома, Рома, Рома, Рома, Рома, Рома. Со всех сторон, в каждом звуке, миллиметре квартиры, в каждой строчке каждой песни, в общих знакомых, в группе, в сердце, в голове. Потому что Рома хотел, любил, мечтал, смеялся, жил. Потому что Рома был, а теперь его нет. Только отголосками воспоминаний в больном мозгу, только механическим голосом из колонок, только на фотографиях. Только в ложном, иллюзорном образе на съёмках. Только в вырванном с мясом сердце. И криком боли вырывается припев, криком боли, который никто не услышит, никто не поймёт. Потому что в голове только кричит здравый смысл роминым голосом: «Держи лицо!». И Олег держит. Ведь у Олега есть всё: жизнь, съёмки, тур и интервью, фанаты, в конце концов. Только ему самому это не нужно с той самой жаркой июльской ночи, забравшей у него всё.
Но я просто тело, что тупо болит. Нелепое тело, что тупо болит.
Прости, что не смог удержать.