Ему холодно.
Он холоднее чем этот дом.
Томас прислоняет к сухим губам любимую фляжку и делает глоток, ощущая, как алкоголь обжигает глотку, а позже и желудок — во истину, любимое и специфическое чувство. Он прирывисто выдыхает воздух, подобая нервному смешку, и закидывает в рот пластинку мятной жвачки, зажевывая тяжелый запах палёного виски. Следующую пластинку ждёт та же участь. «Он очень заботится о своих зубах», — думают большинство тех, кто незнаком с Риджуэллом. Парень вдыхает полной грудью ледяной аромат, который оседает где-то на внутренних стенках организма, как пар на холодном стекле, и тихо признаёт, что любит и слегка ненавидит ментоловый привкус. Не по своей воле он жрёт эту дрянь. Одной из причин использования жевательной резинки был Гоулд. Друг буквально бесился от любви Тома к алкоголю, и если пристрастие и то, что черноглазый находился в нетрезвом состоянии большую часть времени можно было стерпеть, то вот перегар нет. И поэтому, Эдд не единожды грозился вылить всё бухло Риджуэлла в сортир и помахать на прощание ручкой уходящему потоку, а позже и печени черноглазого. Том невольно ухмыльнулся, вспоминая, как недавно Эдд отчитал его, когда обнаружил в комнате Риджуэлла небольшой припас на чёрный день, в виде пятилитровой фляги водки, наличие которой парень, вроде как, и не скрывал. Ему тогда знатно прилетело от друга, а всё бы обошлось, если бы не Ларссон, чтоб его.Кстати, где он?
Этот вопрос наименьше всего интересует Тома этим вечером. Он наименьше интересует его всегда. Они с Тордом так часто собачились, что их, мягко говоря, неприязнь стала повседневным делом. И если Мэтт уже давно понял, что все усилия побороть их ненависть тщетны, то Гоулд не прекращал попыток примирить своих лучших друзей. Никто даже и не помнил с чего всё началось.Ну, ну.
Характерный хлопок закрывающейся входной двери — возврат в реальность. Как любил говорить Харгривс, порой отрываясь от зеркала: вспомнишь лучик — вот и солнце. Только для Торда эта поговорка была слишком мягкой. Слишком.Тоже мне лучик.
В коридоре включается слабый свет одной из последних работающих лампочек, оповещающий чей-то приход, но позже гаснет. Характерный звук слегка ковыляющей походки недалеко от зала, кажется слишком громким. Томас отварачивается обратно к телевизору, продолжая безразлично листать каналы один за другим. Его это не интересует. — Привет, Томми… Торд плечом опирается на косяк двери, держа в руке пустую бутылку палёной водки. Кое-где на красной толстовке проступили пятна пота. Кожа, и так нездорового оттенка, от слабого голубого свечения кажется ещё более серой и болезненной. На лице заметна пьяная улыбка, уголки губ всего чуть-чуть были подняты вверх, но этого было достаточно, чтобы понять, что он пребывает в чудесном расположении духа или под сильным градусом. Несмотря на весь помятый вид Ларссона, его волосы в полном порядке и как всегда зачёсаны в подобие рогов. Он немного хрипло произносит имя Риджуэлла снова и снова, пытаясь привлечь внимание. Растягивает последнюю гласную, казалось, придерживая звук около лица или же под носом, не делая его слишком громким или тихим, и расплывается в подобии ухмылки.Он надеется, что спрашивает для приличия.
Том слышит, как Ларссон пытается опустить на пол пустую бутылку, но заходится в рваном кашле, и случайно роняет, от чего та катится куда-то в глубь комнаты, и рвано вздыхает. Черноглазый дожевывает последний вкус жвачки и достаёт шерховатыми, вероятно от игры на гитаре, подушечками пальцев очередную пластинку. Немного подумав, он закидывает в рот новую порцию леденящей мяты и переводит взгляд на Торда. — Такого. А что, волнуешься? — Спрашивает Ларссон, ещё больше наваливаясь на дверной косяк. В этот момент, Том прикладывает пальцы к переносице и устало прикрывает глаза, пытаясь совладать эмоциями и не давать повод для разговора. Торд лыбится, забавляясь реакцией соседа, и ищет что-то в карманах толстовки. Его движения резкие и неуклюжие — выпитое даёт о себе знать. Том давится воздухом, слыша горький запах спирта и табака. Злость охватывает его, затягивая невидимую шерховатую петлю на шее. Щелк и она затягивается. Душит. Пусть Риджуэлл и сам пьёт почти 24/7, но перегар его раздражает лишь потому, что он от Ларссона. Знаете, вот есть такие люди, которые бесят вас одним лишь своим существованием, только тем, что они дышат и ходят по земле — вот, это как раз наш случай. — Не я, а Эдд. Он сдавлено выдыхает. — Верно. Ларссон щелкает непослушной зажигалкой, пока маленький огонёк не облизывает кончик сигары. — Торд, блять, ты рехнулся? — Огромные пустые глаза Тома резко увеличились в размере, — кури в другом месте, мудозвон! Голос парня до сих пор почти безэмоциональный — ему просто не хочется снова драться, снова провоцировать — но он на взводе. Том чуть ли не выблёвывает слова. Не сказать, что по Риджуэллу сейчас видно, что он ненавидит Торда — он действительно на дух его не переносит, но ему сейчас настолько хуёво, что он попросту не хочет тратить нервы на этого уёбка. Его тошнит от этого ублюдка. Но парень просто немного мягче сегодня. Томас наблюдает, как фитиль сигары слабо мерцает и Торд затягивается, убирая старую зажигалку обратно в карман. Ларссон облегченно выдыхает, выпуская сизый дым из лёгких в потолок и кривит губы в оскале. — Ваше Высочество не переносит табачный дым? Извините меня, смертного, — он огрызается. Торд возможно мог попробовать поклониться, но он слишком неустойчиво стоит и не решается это сделать. Вместо этого, он лишь нагло улыбается и поглубже затягивается. Риджуэлл оценил шутку: уголки губ немного вздёрнулись, но веселиться ему не хочется. Он так устал, что придумывать остроты для этого человека не было ни малейшего желания, поэтому он использовал уже давно проверенный и самый эффективный метод. — Иди нахуй… И Торд смеётся — рвано, истерично, как будто только что выловил труп откинувшейся от передоза шлюхи на набережной Темзы. Том брезгливо наблюдает за этой истерикой, царапающей перепонки и слепящей глаза, и берет белую подушечку жвачки. Он сдавлено вздыхает и чувствует, как мята снова распускает свои листья во рту и лёгких, обдавая ментолом и создавая ложное ощущение холода. Позже до него доносится неимоверно сильный запах сигар с терпким и неприятным вкусом, которые, наверное, курил лишь Ларссон. Он знает, что тот не уйдёт. Торд ковыляя подходит к дивану, пару раз чуть не споткнувшись о какую-то из жестяных банок или же о кота, и немного склоняется над Риджуэллом, кожей ощущая щекотливое напряжение. Он последний раз глубоко затягивается, держа дым в легких. Стряхивает пепел на футболку Тома, игнорируя его недовольство, и тушит сигару о тыльную сторону собственной ладони, запуская окурок куда-то в сторону полностью заполненной пепельницы, ещё больше склоняясь над Томасом. Он выдыхает сизый дым в лицо парню, при этом невинно улыбаясь и наблюдая как изменилось лицо соседа. Последняя капля. От неожиданности Риджуэлл резко вдыхает, но позже понимает свою ошибку — смог пробрался в лёгкие, вызывая кашель. Что-то острое терзает мягкие ткани. Парень сухо рвёт глотку и бешенеет от ужасного смрада; его тошнит и почти выворачивает наружу. Табачный дым медленно убывает цвет мяты в его бронхах и забирает прохладу, оставляя лишь сожженую слизистую. Его не покидает ощущение, словно пронизанные звенящими иглами лёгкие превратились в губки, погруженные в формальдегид и вывешенные сохнуть на солнце. Если бы у Тома были зрачки — они бы взорвались от ярости. Грудь болит. Ненависть больше всего туманит его сознание. Больше, чем животная похоть, и даже больше, чем передозировка LSD. — Ты вообще охренел, Коммунист хренов! Том резко, как только может, поднимается, чтобы съездить Ларссону по морде, но тот неожиданно мягко кладёт руки черноглазому на плечи, препятствуя , и ловко толкает его обратно на диван. Торд тяжело дышит, вдыхая воздух через открытый рот, и падает, (наверняка специально), на шокированого Риджуэлла, оседлав его. Ларссон слишком пьян, чтобы контролировать себя, но всё-же он перехватывает руку, норовящую попасть в челюсть и лишить парня нескольких зубов, и вжимает её в мягкую обивку дивана. — Слезай с меня, блять! — Том, подобно кобре шипит, лавиной бросая проклятия. Он чувствует царапающую стенки желудка тошноту. — Тссс… Тише… — Торд улыбается чересчур хитро и кроваво, горячо выдыхает и прислоняет палец к губам черноглазого, как знак чтобы тот замолчал. Его голос, словно горячий воск, течёт и обжигает кожу, — ты же не хочешь, чтобы нас услышали… Так ведь? В его серых глазах горят странные огоньки, которых Риджуэлл никогда ещё не видел. Губы Торда приоткрываются, обнажая клыки, немного длинные и возможно острее, чем обычные. Ничего странного. Воздух настолько тяжелый, что им практически не возможно дышать. Он давит на грудь. Томас чувствует вибрацию, необычную дрожь, пронизывающую тело сверху. На мгновение парень перестаёт сопротивляться и сглатывает пропитавшуюся горечью слюну, а из глаз вот-вот и начнут течь слёзы, огнём обжигая покрасневшие щеки. Это зарождается где-то в глубине живота — сковывающее чувство абсолютного ужаса. Оно наполняет вены, жжет глаза, сушит рот. В горле так чешется и дерёт.Торд горяч.
В этот момент Риджуэлла ожидает все что только можно и нельзя ожидать, но только не ебучий поцелуй. Он ожидает, что его не церемонясь придушат диванной подушкой, или же руками, и попросту дадут скончаться от асфиксии. Ожидает, что Торд возмёт острейший нож, может даже скальпель, и будет резать его кожу, снимать её пластами, обнажая кровь и кости. Врежется тонким железом в нити сухожилий с экстазом кукловода. Вдарит острие в основание шеи, вертикально распарывая первый сокровенный пласт кожи, обнажая бешеную артерию. Это же в стиле Торда, правда? Либо ожидает такое же, как и он сам, холодное дуло у виска и размазывающий мозги по стенам свинец, или же, почти полностью уверен, что на него обвалится потолок и убьёт его, но никакой чёртов поцелуй, блять, он не ожидает! Умереть кажется самым прекрасным подарком. Его пустые глаза широко открыты. Паника, страх и отвращение смешиваются в единую жижу, когда Торд, неожиданно аккуратно дотрагивается до губ соседа своими. Легко, смазано, не спеша. Поцелуй робкий, и не особо чувственен, скорее пьяный и рваный. Возможно Ларссон слишком много выпил, чтобы делать это быстро, или он попросту даёт парню время свыкнуться с мыслью, что сделал его злейший враг. Скорей первое, чем второе. Воздух в комнате тяжелеет, а свет, кажется, почти полностью исчезает. Торд прижимается сильнее к чужим губам, заставляя их раскрыться для глубокого поцелуя, игнорируя непрекращаемые попытки вырваться. Сердце всё падает комом, цепляясь за оголённые рёбра. Риджуэлл от безысходности немного прикрывает глаза и просто на мгновение позволяет парню делать с ним всё, что тому хочется. Но лишь на мгновение. Вкус сигар смешивается с мятой. Томасу впервые за долгое время тепло. Он старается не смотреть на Ларссона. Сейчас лицо коммуниста напоминает прикосновение к капоту машины, которая простояла на улице в пятидесяти градусную погоду под палящим солнцем. Не самый лучший вид, но Тома это не очень-то интересует. Он уже почти полностью уверен, что сейчас время для старых-добрых таблеток снотворного, чтобы сослать весь этот ужас на обычный ночной кошмар. Может быть, пару штук. Может, горсть, бутылку или, даже лучше, закинуться отбеливателем из шкафа! Это было бы действительно интересно.Ему кажется, что это длится вечность. Тому хочется блевать. Но ему нравится?
Он противоречит сам себе.
Торд слегка прикусывает губу и буквально на несколько сантиметров отстраняется, чтобы привести мысли в порядок. В этот момент внутри Риджуэлла что-то ломается льдом, хрустит и не даёт дышать. Сероглазый тяжело дышит, отпуская ладонь парня, и переносит свои руки на живот. Щеки Ларссона приобретают яркий румянец, не особо заметный из-за мягкого свечения, но крайне неловкий. Он осознает, что наделал. По его лбу скатываются несколько капель пота — то ли от напряжения, то ли от духоты. Он слышит, как его кровь кричит и касается под кожей. Торд отводит взгляд и набирает побольше воздуха в лёгкие, чтобы быстро прошептать извинения за то, что не совладал с собой, как бы сложно это не было, и свалить раньше, чем Риджуэлл достанет гарпун и пронзит его насквозь. Ему действительно сложно это сделать. Также как и смотреть на своего, точно шокированого, врага или признать, что он чувствует нечто совершенно иного рода, чем ненависть. Он снова рвано вздыхает, и уже почти готов делать ноги, но пара холодных рук, с трепетностью дремлющего тигра, с азартом закипающей в жилах густой крови, возвращают его в прежнее положение. Теперь уже очередь Томаса шокировать. Он прижимается к телу Ларссона и припадает к шершавым губам, постепенно углубляя поцелуй, требуя ответа. И Торд без сомнений отвечает. Сильнее. Слаще. Уверенней. Тома тошнит от осознания содеяного. Вся та башня ненависти, которую они так упорно строили и лелеяли, как собственного ребёнка, с самого их знакомства, рушится карточным домиком. Миллионы картинок проносятся в голове Риджуэлла со скоростью раскрученного барабана перед выстрелом, словно в предсмертной агонии, парень хватается за кроваво-красную ткань. Он уже чувствует тепло чужой кожи, чувствует призрачный вкус губ напротив, он валит Торда на себя, потому что так сильно тянется и потому что так сильно жмурит глаза, вытягивая губы. Порозовевший и пьяный Риджуэлл задерживает дыхание и видит звёзды перед закрытыми веками. Ему снова тепло. Сигареты убивают зелень. Крыша едет окончательно. Вкус самых ужасных сигар и самого леденящего ментола вихрем разносится во рту парней. Теперь мята распускает листья и во рту Торда: вот она на губах, зубах, нёбе, щеках. Она растёт в гортани и бронхах. Проростает в легких и желудке, рвёт их, кроваво впиваясь мягкими листьями в органы, пронзая их, и оставаясь там наверное навсегда. Холодно. Противно. Мерзко. Хочется навсегда сохранить это ощущение: поместить его в формалин и законсервировать, дабы через столетье открыть и насладится, приступом очередной грусти.Том не против вкуса мяты и спирта. Томас против мяты и сигарет. Но он не против Торда.
— Чёрт… Риджуэлл рвано выдыхает, ощущая жар в низу живота и пытается не смотреть на Ларссона, всё ещё покрывающего поцелуями щёки и шею черноглазого. Том определённо испуган. Он не хочет признавать себе это. Парень буквально чувствует, как что-то гадкое трепетно и мягко оплетает внутренние органы, сдавливает тисками и подкатывает к горлу. Раздумия застывают и стираются, как только Торд пытается снять с парня серую футболку, что удалось ему не сразу. Эмоции обжигают своим накалом, эмоции бьют жаркой волной. Кажется, что сердце вот-вот проломит грудную клетку, без зазрения совести вываливая всё на землю. Горячо. Здравый смысл летит непонятно куда: в потолок, кошмар, детство, под землю, опять к люстре, летит с облегчением. Отовсюду ненужный, маячит вокруг сферы вселенной, в конвульсиях лынёт к урану — пот на висках замораживается и шипит.Он признаёт.
Томас точно уверен, что он не против этого мудака рядом, на себе,Торд горяч. Он чертовски горяч.
В этот момент Том успевает мысленно попрощаться со всеми: с Эддом, с Мэттом, с миром, с чертовым, мать его, Ларссоном, послать их всех к чертям собачим и кошачим, и представить как будет сейчас, где-то в баре, реветь, что было совершенно ему не свойственно, обнимать бутылку выслушивать чьи-то насмешки, когда поймёт что он сделал. Поддался своим желаниям. Признался, что тот ему не безразличен. Он матерится в своих мыслях.Хаос. Вот. Видите, какой пиздец у него в голове? Всё перемешалось. Системы наебнулись.
Том как будто в стакане с бурей, в вакууме, в самом его эпицентре. Его нервы растекаются по подушке, как волосы. — Эй, Том, ты еще не сп..! Т-торд?! В проходе, явно испуганный Мэтт чудом не роняет две банки колы и издаёт короткий возглас удивления. Смесь удивления, шока и интереса отобразилась на его лице в виде скобки-улыбки. Казалось, что ему хотелось, толи визжать, толи смеяться, толи застрелиться, и похоже, что лучше он ещё не решил. Том с перепугу отталкивает от себя Ларссона и пытается поскорее найти свою старую-добрую футболку, чтобы прикрыться. — Это не то, о чём ты думаешь! Том быстро тараторит, пытаясь прогнать с лица пунцовый цвет и найдя лишь свою бессменную синюю толстовку, быстро одевает её. — Ага… — лицо Мэтта не меняется, а голос остаётся удивленным. Он делает ответ очень протяжным. Его зрачки словно разрывает от ударов колючего тока. — На самом деле, я пытался его убить… — Ага… — А он пытался убить меня… — Ага… — На самом деле — мы не целовались… — Он выдерживает паузу. — Ты же не расскажешь Эдду? Том беззвучно молит Харгривса молчать, чувствуя неуместную вспышку смущения. Беспокойно вибрирует испуганное сердце, запертое в межреберной клетке, а надежда рассыпается кусками комет на его ладони. — Несомненно. Как будто он не в курсе о вас, — говорит Мэтт и с безучастным лицом возвращается в комнату Гоулда, пока вторая банка колы не нагрелась, оставив Тома с отвисшей челюстью «переваривать» сложившуюся ситуацию.Блять.
Резкая боль бьёт где-то в висках и затылке, будто кто-то колошматит его головой о порог. Он рукавом утирает влажные от поцелуев щеки. Внутри него всё плавится. Сильное похмелье и тошнота подобно отцу и матери приняли черноглазого в свои объятия. Он протрезвел буквально за пару секунд, едко ощущая как его сердце и кости приторно-сладкой кислотой разъедает досада. — Чёрт возьми, — Риджуэлл тихо зашипел, бессильно сжимая кулаки. Голова тяжёлая, а веки кажется ещё тяжелей. Просто сдохнуть было бы самым офигенным подарком. И похуй куда его потом положат. Хоть на помойку сносите сейчас, ему поебать. Хочется пятнадцать раз протереться спиртом, сполоснуться перекисью, выколоть глаза и залить их уксусом, а потом, для пущей радости, вынести на кафель мозги с дробаша, заранее ополоснув их хлоркой, чтобы забыть весь этот тихий ужас. И забыть то что он испытывает к Ларссону, блять. Это же надо было так трагикомично вляпаться в такую фигню, как влюблённость! Он смотрит на Торда. Тот умудрился уснуть за это время, почти на коленях парня, тяжело дыша. Том ещё подумывает задушить ли Ларссона пока тот в отключке, но всё-же решает отложить это на потом. У него ещё будет время. Они же ненавидели друг друга, что пошло, блять, не так, а? Он истерично улыбается, так сильно, что его губа трескается, а кровь заполняет рот. Вязкая. Противная. Позже на губах появится засохшая корка, трещины, как на измученной временем извести. Ему не привыкать. Он запивает тёмную кровь новой дозой алкоголя, выключает телевизор и открывает новую упаковку жвачки. Цвет мяты снова заполняет его рот.Мята стирает вкус Торда с его губ. Том любит и слегка ненавидит её за это.
Он устраивается рядом с Ларссоном, через время чувствуя, как горячие руки смыкаются на его груди в объятиях и прижимают к такому же горячему телу. Тепло разъедает его кожу. В душе Риджуэлла падают пятидесятиэтажные небоскребы. Загораются, как бумажные, как пропитанные бензином волосы. И не поможет никакая кислородная маска. Никакие инструкции. Он запихивает горькие слёзы вглубь глотки. Что совершенно новое терновым кустом оплетает парня, а шипы больно и одновременно сладко впиваются в кожу, оставляя невидимые глазу следы. Уголки губ трогает улыбка. Едва заметная. Она не несёт света. Он не чувствует её на своих губах. Он закрывает глаза и засыпает, стараясь игнорировать вкус меди и железа на языке. Ему снова тепло.