«Опомнись! Срывая маску, ты только сдерешь у него кожу с лица.»
— Прошу, постой, можешь не говорить со мной, просто послушай. Я хочу признаться, — он хватает её за руку чуть выше плеча, поворачивает к себе. Девочка, раньше она выжидала момент, чтобы побыть с ним. А теперь убегает. — В чём? — с раздражением бросает Громова. — Та драка с Максом. Я специально его спровоцировал и позволил избить себя до полусмерти, — он рассказывает ей всё со смелость камикадзе. — Зачем? — удивление в её глазах. Она не догадалась, так и не догадалась. — Ты ненавидишь насилие, я это знаю. Я хотел, чтобы он набросился на меня, а ты попала под горячую руку. Я очень хотел, чтобы ты ушла… от него, — он наблюдает за её реакцией, а в глазах боль. — А зачем? — она явно сдерживается, чтобы не разрыдаться у него на глазах. «Я тебя больше не боюсь». Боишься, ещё как боишься. Ходит волк, зубами щёлк. — Почему ты мне сейчас об этом говоришь? — Потому что ты не представляешь себе, как я любил тебя. Я был готов на всё, чтобы тебя удержать. А теперь я хочу выкинуть тебя из головы. Ты свободна. Можешь идти, — выплевывает он последние слова. — Герман, пожалуйста, я тебя очень прошу, помоги мне зашить капитана. Я сделаю всё, что угодно, слышишь? Он вскидывает голову. Всё, что угодно… — Пожалуйста, — Ксения сейчас расплачется, точно расплачется. — Всё, что угодно? — хорошо, что она сейчас не видит его лица. Глупая, она не понимает, что подписала приговор. — Развязывай меня. Ксения смотрит, как он легко накладывает швы на неровный разрез. Морщится, когда пот со лба капает на веки, но молча терпит. Помощь доктора ему явно не нужна. На секунду поворачивает голову. Ксения ловит его взгляд. Он словно говорит: «Смотри, как надо». Превосходство, полное превосходство. Делает последний стежок, аккуратно заканчивая работу. Бросает щипцы в лоток, отозвавшийся железным звоном. Стягивает маску и перчатки. — Всё, — выдыхает он. — Теперь ты мне должна. И когда мне будет нужно, ты сделаешь всё, что я скажу. Сегодня он может смело пойти и застрелиться. Или повеситься. Наглотаться таблеток, коих у Ксении достаточное количество. Утопиться. — Герман, тебе осталось выполнить последнее задание, — вкрадчиво говорит Элеонора. — Александр сказал, если ты выполнишь его, то твоего заложника вернут. — Ты блефуешь, — сухо произносит он. — Как и всегда. — О нет, только не в этот раз, — смеётся она. — Ты уже всем порядком надоел, ты знаешь об этом? — Я не могу быть уверен, — выдыхает он. — Никаких подтверждений опять-таки нет, верно? — Почему же? У меня на руках твой договор и ещё один документ Александра. Заверенный и подписанный, разумеется, — уточняет девушка. — И что же там? — ухмыляется он. Плавали, знаем. Пока они не найдут землю, дочь ему никто не вернёт. — Там твоё последнее задание, — внушительно говорит Элеонора. — Ты должен убить Алёну и Валерию Громовых. «Ты должен убить Алёну и Валерию Громовых». — Конечно, один ты не сделаешь этого, — поспешно добавляет Элеонора. — Мы тебе поможем, всё будет выглядеть, как очередной захват корабля с целью забрать чёрный ящик. И совершенно случайно дочери капитана погибнут при этом. Хотя, собственно, не они одни, ещё пара курсантов, чтобы всё выглядело достаточно правдоподобно. — Почему я? — не раздумывая спросил Герман. — почему не Виктор с Андреем? — Такого личное распоряжение Александра, — Герман ясно видит, как девушка пожимает плечами, удивляясь его глупости. Александр, видимо, решил показать, что случается, если не выполнять его приказы. Тогда странно, что «заказал» Алёну с Валерией, а не Макса, который уже давно должен был отправиться кормить рыб. Он жил в неведении неделю, возможно, чуть больше, сам не помнил. Сумасшедшие, наполненные тревогой дни, ожидание атаки. Алёна, эта девочка принесла ему столько проблем, сколько у него не было ни разу за всю карьеру в ISPA. Они с сестрой даже не были избранными, Громов забрал их в последний момент, документы оформлялись задним числом, готовилась каюта, чтобы хватило места и для Валерии. Лера, Лерочка, так напоминавшая Герману дочь, даром, что девочка была младше. Но у Германа, когда он видел Валерию, каждый раз перехватывало дыхание. Маленькая, светловолосая, лучик света на корабле.«Атакуй с чем пришел! Коли, руби, гони, отрезывай, не упускай! Ура! — чудеса творит, братцы!»
Они напали около полудня во время дежурств, вахт, уборок, когда экипаж было достаточно легко застать врасплох. Застали. Герман надеялся, что его хоть как-то предупредят о начале штурма, дурак безмозглый. Он и попал первым под раздачу, что получилось совершенно случайно, боец с подлодки думал, что это курсант, и с размаху ударил прикладом, выскочив из-за двери возле библиотеки. Герман успел отшатнуться в последний момент, закрыв голову руками, но лицо ему разбили прилично в первые же десять минут нападения. Губы, нос, бровь — крови уйма, воротник рубашки быстро потерял свой естественный цвет, на шее были засохшие бордовые потёки. Зато, как и говорила Элеонора, всё правдоподобно. Экипаж не пытались согнать в кают-компанию, как в прошлый раз, наоборот, разыскивали по одному, по двое и где-то запирали, давая Герману шанс найти капитанских дочек. Довольно трудная задача с учётом того, что с Алёной был наверняка Макс, а Валерия находилась с отцом. Герман вытащил из-за пояса пистолет, на ходу снимая с предохранителя. Ему нужно было спуститься в кают-компанию и найти Элеонору, которая была назначена главной на время этой операции. На нижней палубе было удивительно тихо, как будто Герман остался один на корабле. Спустился по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек и постоянно оглядываясь. В столовой — никого, только несколько свежих пятен крови на полу и пара капель на столе. Тишина давила, у Ворожцова появилось ощущение, что он сходит с ума, в ушах зазвенело. Он помотал головой, словно вынырнув из воды. Заглянул на камбуз, клетчатый фартук Надежды лежал, смятый, на скамье. Герман рывком открыл дверь в кладовую, огляделся. Здесь явно кто-то был, и этому кому-то не слишком повезло, на полу были такие следы, как будто курсанта тащили по полу. Герман поёжился, в темноте это выглядело жутко, но свет включать было нельзя — чёртова демаскировка. И тут раздался шум, Герман рефлекторно отшатнулся назад, мягко захлопнув дверь, но осторожно выглядывая в маленькое окошечко. В кают-компанию с топотом ворвался курсант, один из тех, кто когда-то поддерживал Германа, особенно его назначение старпомом. Как же его звали, не то Павел, не то Сергей. Курсант с дикими от ужаса глазами заметался, пытаясь найти себе укромное место. Его явно подстёгивали голоса бойцов с подлодки, приближавшихся к двери. Наконец, парень, гонимый ужасом, побежал на камбуз, попытался спрятаться под большим столом Надежды, но также безрезультатно. Взгляд парня упал на дверь в кладовую. Герман едва громко не выругался. Если курсант сейчас зайдёт, то Герману конец. А солдаты ISPA приближались, дверь в столовую едва не слетела с петель от удара об стену, когда её открыли, она явно не привыкла к такому обращению. Парень бросился к кладовой и попытался открыть дверь, заколотил кулаками. Герман поднял пистолет и плавно, на выдохе, выстрелил. Пуля покинула родной «магазин», легко разнесла окошечко на осколки и попала курсанту прямо в голову чуть выше переносицы. Герман вовремя выскочил и подхватил парня, чтобы не наделать больше шума, пистолет-то был с хорошим глушителем. Но не услышать выстрел было нереально, и бойцы потянулись в камбуз. Герман едва успел обернуться, как на него уже были направлены несколько автоматов. — Что здесь происходит? — грозно спросил один из солдат. — Он пытался спрятаться, — Герман всегда быстро соображал. — Наткнулся на меня с оружием, — пистолет у Ворожцова изъяли несколько дней назад, этот он забрал у капитана, только глушитель добавил. Но говорить об этом было нельзя, Александр мог легко квалифицировать это как неисполнение протокола. — и напал. — Ладно, — после недолгого молчания ответил боец. — С нами пойдёшь, Элеонора заждалась. — Не надо никуда идти, я уже здесь, — раздался знакомый голос. Девушка приблизилась к Герману. — О, неплохо выглядишь, — протянула она, бросив взгляд на разбитое лицо Германа. — Где все остальные? — поинтересовался Ворожцов. — Только не говори, что всех пустили в расход. — Экипаж прячется на верхней палубе и в своих родных каютах. Где именно, не знаю, — безучастно бросила Элеонора. — Тебя ждали. Сейчас туда поднимемся, и у тебя будет достаточно времени для выполнения приказа. До верхней палубы они шли медленно, «на мягких лапах», и тихо, едва ступая, стараясь не скрипеть амуницией. Остановились в коридоре. Элеонора склонилась к самому уху Германа и прошептала: — Зайдёшь в любое подсобное помещение. Ждёшь семь минут, нам хватит, чтобы устроить переполох. Дальше сам разберёшься. Только изображай, пожалуйста, максимальную помощь экипажу. — Да? И как ты мне прикажешь это делать? Сначала помогать, а потом у них на глазах пристрелить дочерей капитана? — Герман начинал язвить. Он порядком забегался, даже глаз начал дёргаться, губы и нос отчаянно кровили. — И в этом мы тебе тоже поможем, — Элеонора вдруг сменила тон на более мягкий, словно забыв, что она руководит. — Будем постепенно всех сгонять в машинное отделение, а Громовы совершенно случайно будут убиты за попытку бегства. — Тогда ты можешь сразу пристрелить и меня, потому что капитан и так сделает это после того, как вы уйдёте. Всё подозрение сразу падёт на меня, не так ли? — яростно заговорил Герман. — Я буду единственным, кого не будет внизу, вместе со всеми. Никакого алиби. — Здесь тоже всё продумано, — отозвалась Элеонора. — По этому поводу можешь не волноваться. Вскоре после нашего ухода тебя найдут где-нибудь в трюме, без сознания, естественно. Пропустил несколько пуль и так далее… — успокоила она Германа. Ворожцов кивнул, чувствуя, что сердце у него сейчас выскочит из груди. Он неделю жил со знанием, что ему придётся это сделать. Не слишком большая плата за жизнь его дочери. Но тот факт, что его намеренно ранят после всего этого, после убийства ни в чём неповинного ребёнка и своей корабельной «любви». «Нет, ребята, это слишком», — как в стихах Барто… Зря он это вспомнил, его дочь очень любил эту книжку. Стало только тяжелее. Но пути назад нет. Техническое помещение, а точнее каморка со швабрами, вёдрами и плесневеющими тряпками, таким запахом, словно кто-то умер и влажностью, как во Вьетнаме, нашлась возле лестницы. Удобно, практично, Герман сможет задержать сестёр Громовых и не дать им пройти мимо. Едва он зашёл, как Элеонора захлопнула за ним дверь. Прошло три секунды, и раздались выстрелы, сопровождаемые воплями и голосом Элеоноры: — Всем быстро покинуть каюты! Не будете сопротивляться — никто не пострадает! Герман осел возле стены с закрытыми глазами, не обращая внимание на время, считая про себя. Четыреста двадцать секунд показались ему вечностью. Наконец, он прошептал «Ноль», рывком встал и вышел в коридор. На поясе тут же зашипела рация. — Герман, приём, — Элеонора, конечно же. — Мы их потеряли. И контуженого тоже. — Замечательно! — взорвался Герман. — Прекрасно! И где мне их теперь искать по всему кораблю? — Заткнись и выполняй приказ! — Элеонора едва не сорвалась на крик. — Это ты плаваешь на этом судне два месяца, не я. Пошевели мозгами! Контуженного тоже в ноль, если будет нужно. С папкой сами разберемся, сейчас важнее покончить с Громовыми. Конец связи. Герман злобно уставился на рацию, с трудом сдерживаясь, чтобы не разбить её об стену. В конце концов закрепил на поясе, но никуда не пошёл, обхватил руками голову. Задумался. Громовых никто не видел, Орлушу тоже. Куда они могли пропасть, если только… Вентиляция, чёрт побери, конечно же, вентиляция! На подлодке не знают про этот способ перемещения. И куда можно попасть по шахте? Туда, где их не найдут. Тридцать первая каюта! Герман побежал вниз по лестнице, не особенно заботясь о тишине. В коридоре опомнился и пошёл гораздо тише и мягче. Шёл без опаски, достойных соперников не осталось, всех согнали в машинное отделение. Ворожцов даже не оглядывался, когда скрипели двери или половицы. Только возле последнего поворота остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду. Вот и всё, время пришло. Несколько шагов, и он вновь станет убийцей. Разница в том, что сегодня от его руки должен погибнуть ребёнок. Про Алёну и Орлушу Герман почему-то не думал, все мысли крутились вокруг Валерии и его собственной дочери. Грудь словно сжимало, он с трудом мог вдохнуть. Стиснул пистолет в чуть подрагивающих пальцах. Это всё только для дочери. Последнее задание, и это всё закончится. Для Алёны — Герман едва не закрыл глаза перед тем, как выстрелить в неё, — всё закончилось быстро, она даже не успела ничего понять. Герман перестал быть тем человеком, чью роль играл, на миг забыл, что он не преподаватель по основам выживания на деревянной посудине, а боец, офицер спецсназа. Он легко, как учили, открыл дверь и сделал два выстрела, всего две пули. Рука солдата не дрогнула, он, не колеблясь ни минуты, дважды нажал на спусковой крючок. Алёна в этот момент гипнотизировала стену взглядом и на вход не смотрела, этим, по-видимому, должен был заниматься Орлуша. Громова-старшая даже не вскрикнула, повалившись с кровати Пети и Иры на пол, стену позади неё украсили кровавые брызги. Первая же пуля оказалась для неё смертельной, вторая была просто для подстраховки, контрольной. Орлуша, стоявший возле небольшого комода, обернулся. К счастью, в сторону Алёны, а не Германа, замершего в проёме иначе подписал бы себе приговор, Герман бы сразу пристрелил его, если бы Орлов его узнал. А так Ворожцов всего лишь ударил его рукояткой пистолета, придержав, чтобы не наделать шуму. Морщась от тяжести и от боли в руках, втащил неожиданно потяжелевшего Иннокентия на кровать. Вот и всё, прилёг человек отдохнуть. Человек, без которого информация в красной папке останется нерасшифрованной. Валерии в комнате не было, чего Герман, собственно, и ожидал. В прошлый раз девочка легко убежала из каюты к отцу, едва не погибнув. Какая ирония: тогда Герман был готов пожертвовать жизнью, но спасти ребёнка, а сегодня он убьёт её ради своей дочери. Но девочку нужно найти. Герман перезарядил пистолет — Элеонора смиловистилась и выдала ему вторую обойму, после двух месяцев плавания у Ворожцова остался только один патрон. Из тридцать первой каюты он вышел, тихо, без скрипа захлопнув за собой дверь, чтобы в будущем не вызвать никаких подозрений в свою сторону, бойцы с подлодки были аккуратны, следовало соответствовать легенде. К телу Алёны он не стал подходить, как в американских боевиках, когда главный герой убивает какого-то своего старого друга, а потом проливает потоки слёз над его трупом. А Герман не герой. И, кроме того, это было бы больно, действительно больно. Хотя Ворожцов почему-то не сомневался, что Алёна к нему в кошмарах приходить не будет. Кто бы знал, откуда такая уверенность?«Кто в деле смел, тот слов не устрашится.»
Всё пошло наперекосяк, когда Герман поднимался вверх по лестнице, ведущей на палубу. Он уже чувствовал, что порядком забегался, а ведь прошло всего пятнадцать минут от начала штурма. Наверное, беготня по коридорам порядком сказалась, Герман делал зарядку, но по кораблю не носился, как раненый известно куда олень. Стоило, как выяснилось, ещё через пять минут он начал по-настоящему задыхаться, в груди отчётливо слышались хрипы. Он поднялся до верхней палубы, но наружу не стал торопиться идти, немного посидел на ступенях, переводя дыхание. Его стало накрывать. Ему нужно убить ребёнка, ребёнка, такого же, как и его дочь! Валерии семь лет, она даже не жила толком! Смерть матери, конец света, который, правда, для девочки прошёл практически бесследно. Она уже, потеряла сестру, хоть и не знает об этом. И, если повезёт, сама умрёт быстро. Герман рывком встал, отряхивая рубашку, пытаясь ещё больше не измазать её кровью. Он огляделся и толкнул дверь на палубу. В лицо ударил порыв холодного ветра, погода за утро резко изменилась, на них, скорее всего, надвигался небольшой шторм, вместе с порывами ветра в лицо летели капли. Герман не успел даже обойти всю палубу, обошёл рубку, заглядывая за туго скрученные канаты, огромные канистры. Картину довершали брошенные швабры и, конечно же, кровь. Здесь её было больше, чем в кают-компании и в коридорах вместе взятых, даже кровавые отпечатки ладоней на поручнях. Герман досконально смотрел везде и успел порядком замёрзнуть, где в глубине мозга жалея, что не надел ничего практичнее футболки и рубашки поверх. Бьётся головой об какой-то ящик, заглядывая за него и, уже не выдерживая, громко зовёт: — Валерия, где ты? Выходи! — и, скрепя сердце, пользуется самым беспроигрышным вариантом. — Тебя папа уже давно ищет и… — Герман хотел добавить и про Алёну, но вовремя одёрнул себя. Он же ничего не знает об этом, не знает, что девушка мертва. — Папа? — раздаётся совсем рядом тихий детский голосок. Герман оборачивается. Громкий железный лязг, и с огромной старой бочки от топлива вылезает Лера. Её жёлтое платье с забавными мишками кое-где в пятнах. У Германа сжимается сердце. — Ой, дядя Герман! — девочка чуть-чуть веселеет. — А где папа? — Папа скоро придёт, — скорее машинально отвечает Герман, незаметно пряча пистолет за пояс. Одёргивает рубашку и присаживается, чтобы быть на одном уровне с ребёнком. — А ты что здесь делаешь? — А мне Макс сказал сюда залезть, — с небольшой толикой удивления в голосе отвечает Валерия. — Стало очень шумно, он сказал, что мы будем играть в прятки, и что я не должна вылезать, пока он не придёт и не позовёт. Я думала, что это он. Герман про себя усмехается. Молодец, Макс, ничего не скажешь, здорово придумал. Только не объяснил ребёнку, что высовываться самой не нужно. — Мы пойдём к папе? — нетерпеливо дёргает Ворожцова за рукав Валерия. — Да, конечно. Идём, — выдыхает Герман, едва не выплёвывая слова. Он убьёт её возле дверей внутрь, пропустит девочку вперёд, когда нужно будет заходить. Чтобы она ничего не поняла, не подняла крик. Ещё хуже становится, когда Валерия цепко берёт его за руку чуть выше запястья и ведёт за собой. Практически возле «точки невозврата» он лезет негнущимися пальцами за пистолетом. Понимает, что так и носил его заряженным. Повезло, мог бы и ногу себе отстрелить. Девочка хочет толкнуть дверь, как вдруг раздаются приглушенные голоса бойцов с подлодки. — У нас уже трое «двухсотых» из членов экипажа, плюс ещё один — задание этого… — пауза. — Как там его? — Тихо! — одёргивают говоруна. — Мы на задании. «Этому» осталось закончить со своей работой и найти для нас красную папку. Если, конечно, сегодня не «сдвухсотится». Герман инстинктивно подхватывает Валерию и пятится назад, за угол, за лестницу, зажимая Громовой рот ладонью во избежание лишнего шума. Его обманули, вновь обманули, да как талантливо! Если Элеонора увидит, что девочка жива… Дальше его мозг, видимо, полностью отключился, перейдя в режим рефлексов и автопилота. Голоса приближаются, и Герман с девочкой на руках спешно отступает назад, всей душой надеясь, что успеет дойти до второй лестницы. Шум всё-таки точно был, солдаты ISPA, судя по топоту, ускорили шаг. Валерия давно не у него на руках, вырвалась и бежит рядом несмотря ни на что. Герман понимает — они не добегут, просто не успеют. Голова кружится от количества звуков и отчаянного желания понять, с какой стороны враг. — А ну, стоять! — раздаётся грозный окрик за спиной. Герман чувствует, как его ладони за секунду холодеют. Он разворачивается, закрывая собой Валерию, и стреляет, даже не успев разобраться, откуда кричат. Раздаётся громкий стон, а в стену рубки возле уха Германа попадает пуля. — Герман?! — кричит показавшаяся из-за угла Элеонора. — Какого чёрта? И почему ребёнок… Герман не даёт ей договорить, нельзя, чтобы Валерия услышала это. И стреляет в невысокого бойца за спиной у Элеоноры, попадая ему точно между глаз. Тот валится навзничь на палубу, грохоча оружием. В глазах у Элеоноры мелькает искра понимания происходящего. Она вскидывает автомат, тот выдаёт две короткие очереди с двухсекундным перерывом. — Это ещё не смертельное ранение, — с усмешкой выдаёт она, глядя, как Герман падает на колени, всё ещё закрывая собой Валерию. — И даже не боевые патроны. Дробь, она ранила его дробью в ногу и в плечо, россыпь дробинок, практически лишивших его способности передвигаться, попав, кажется, в колено. Это ещё хуже, останется хромым, если, конечно, выживет. — Герман, о чём мы с тобой говорили? — слегка скучающим тоном говорит Элеонора. — Выполняешь задание — получаешь свою дочь. — И ты вновь меня обманула, — Герман едва сдерживается, чтобы не застонать. Он сидит на грязных досках палубы, вытянув раненую ногу. Здоровой рукой он зажимает колено, штанина медленно промокает от крови, сочащейся между пальцами. — Красная папка до сих пор на корабле, а она вам нужна. Меня никто не отпустит. — Товарищ старший лейтенант! — вдруг оживает рация. — Охранники машинного отделения попали в плен к экипажу! Нужно уходить, они через несколько минут поднимутся к вам! — Чёрт, чёрт, чёрт! — Элеонора ругается так, что за спиной у Германа испуганно дёргается Валерия и крошечными детскими пальчиками хватает Германа за руку. — Итак, Герман, ты всё слышал. У тебя осталось пять минут! — Убирайся к дьяволу, — бросает Герман. Его начинает колотить, руки трясутся, резко становится холодно. Шок. — Ты ничего не сможешь сделать моей дочери, пока я вам нужен! — Элеонора, уходим! — вопят в рации. — Они уже на лестнице! Элеонора оглядывается в сторону двери, секунду о чём-то размышляет и, наконец, с явной улыбкой говорит: — Знаешь, Герман, а ты прав. Я ничего не могу сделать твоей дочери! — радостно скалится и добавляет. — А вот тебе — легко! Герман успевает подумать, что девушка ничего не успеет сделать, голоса экипажа всё ближе, даже тени приближаются. Но Элеонора была полна решимости доказать, что за любое неисполнение её приказа будет наказание. Она, практически на бегу к поручням, чтобы спастись в море, вновь стреляет. Вновь очередь дробью, длинная. Герман смешно, как ему кажется, всплёскивает руками и валится назад, едва не зацепив ребёнка. Слышится громкий всплеск, и Элеонора уходит под воду как раз тогда, когда капитан бежит к поручням, с которых она спрыгнула. Оборачивается, и Валерия словно отмирает. Бежит навстречу отцу, а Герман, надёжно скрытый бочкой, начинает задыхаться. — Папа, папочка! — бросается она на руки к капитану, заливаясь слезами. — Папочка! А перед глазами у неё спина Германа, обтянутая чёрной рубашкой. Его рука, которую она судорожно сжимала, цепляясь, как за соломинку, утопая в жутком ожидании казалось бы неминуемой смерти. В ушах звуки выстрелов и стон человека, которого она не любила так, как только может не любить кого-то ребёнок. Капитан говорит Валерии что-то успокаивающее, а Герман с трудом поднимает голову, опираясь на локти. В груди клокочет, его здорово мутит, перед глазами пляшут рыжие мушки. Он теряет сознание. В любой другой ситуации он ни за что не попросил бы помощи у человека, чью дочь недавно убил. Но сейчас неожиданно подняло голову желание жить. — Товарищ… капитан… — едва слышно шепчет Герман. И роняет голову на палубу. Он очнулся через сутки, может, больше, после того, как его, полубессознательного, истекающего кровью, принесли в санчасть. Первым, что он увидел, был, естественно, белоснежный потолок санчасти, и железный лоток, наполненный дробью. Ксения едва не поседела за ту ночь: кроме Германа, который в общей сложности получил более тридцати дробинок в грудь, колено и плечо, Ксения пыталась откачать одного из курсантов, которому задели пулей лёгкое. Ренат, который перед захватчиками не выпендривался и ран не получил, помогал растерянному доктору. Но не вышло, к утру парень умер, а состояние Германа наоборот стабилизировалось. Ренат и просидел с Германом остаток ночи после операции. А это тяжело, очень тяжело, сидеть с кем-то после операции. Ночь, глубокая ночь, а спать нельзя. Герман бредил и горел, хотя повода для температуры не было вовсе. Ренат просидел на жестком стуле, прикладывал лёд к ранам, подавал воду. Ксения пытается спасти умирающего курсанта, который выдаёт бесконечные остановки сердца. Пневмоторакс и все остальные прелести пулевого ранения в грудь. Ксения совершила чудо хирургии в практически экстремальных условиях, смогла зашить края лёгкого, но курсант потерял слишком много крови. Доктор потом рассказала Герману, что она была готова пытаться оживить парня ещё очень долго, но случайно услышала неожиданные слова Ворожцова, произнесённые им в горячечном бреду: «Хватит. Остановись». Сам Герман не помнил, почему сказал такое, но после наркоза простительно. Ксения тогда поняла, что только мучает несчастного курсанта, и прекратила свою бурную реанимационную деятельность. Но для Германа всё было хуже некуда. Дробинки в груди оказались самой небольшой из всех проблем. Ксения по сути не была травматологом, обычным врачом с некоторыми навыками проведения экстренных операций, и не смогла должным образом «починить» ему колено, нога плохо гнулась, явно показывая владельцу, что оставшиеся лет тридцать жизни он будет хромать. — Господи, за что ты меня так наказываешь? — капитан, как и чуть больше двух месяцев назад, стоял на коленях в своей каюте. Валерия крепко спала, напоенная стаканом воды с парой капель слабого релаксанта, найденного в закромах санчасти. — За что ты отнял у меня дочь? Почему не позволил её спасти? — Витька, ты это чего удумал? — дежа вю да и только. В каюту вошёл старпом, который теперь часто приходил к другу по вечерам, стараясь хоть немного помочь ему принять потерю Алёны. — Ты что это, опять? Ракита присел возле капитана, обхватил его за плечи и попытался поднять, посадить на стул. — Юра, за что? — Громов уставился на него совершенно безумными глазами. — Сначала Света, теперь Алёна… — Витя, перестань, Валерку разбудишь, — зашикал на него старпом. — Где тут капли твои? Ракита, шелестя бумагами друга, как мышь под веником, явил свету крохотную, однако практически пустую бутылочку пустырника. Добыл стакан и графин, набулькал половину и добавил, глубоко вздохнув, тридцать капель настойки. Виктор выпил всё залпом, даже не поморщившись от горечи. — Юра, вот объясни ты мне, — продолжил Громов через несколько минут, когда лекарство подействовало. — Почему тогда, во время первого захвата, он, — капитан не назвал имени, но Ракита и так понял, — он смог спасти их двоих. Смог же! А в этот раз что пошло не так? — Витя, ты совсем с ума сошёл? — Ракита аж подскочил. — Мозги последние потерял? Ты что это такое говоришь? Он Лерку спас, сам чуть не умер, ты радоваться должен! Ты ему уже столько раз обязан. А Алёнка… — старпом тяжело вздохнул. — Значит так было нужно. А ты брось всё это, о дочке лучше заботься. Он услышал это, услышал совершенно случайно, проходя, а точнее проползая, развивать бОльшую скорость пока возможности не было. Шёл в санчасть за таблетками — услышал истерику капитана. Старпом, несгибаемый, жёсткий, всегда следовавший морскому уставу, суровый моряк. Он встал на его защиту, думал, что он герой. Нет, нет, не герой — настоящий злодей. Он убил бы Валерию, если бы только не те голоса, если бы только он не узнал, что дочь ему не вернут. Здесь не было ни капли благородства, лишь холодная логика и правильный расчёт. — Может, хватит постоянно преследовать меня? — Каждый человек хочет быть рядом с тем, кого он любит, этого ты не можешь запретить. Я уже другой человек, Алена. — Кто это тебя так? Значит не все на корабле боятся тебя? Кто-то может и сдачи дать. Слушай, а может быть и мне пора перестать бояться твоих угроз? — Эмоции мешают тебе дать правильной оценки происходящему, эмоции и отсутствии информации, я хотел защитить тебя и твою семью от опасности — Защитить?! Каким образом?! Угрожая убить их? — Детей тоже пугают убийством, чтобы они пальцы в розетку не совали. Ты даже представить себе не можешь, как много поставлено на кон — Все, хватит. Хватит нести этот бред. Герман, ты сумасшедший, ты это понимаешь? Я прошу тебя, я очень прошу тебя, оставь меня в покое. Спасибо! — Там, в лодке, я каждую минуту думал о нас, представлял нашу будущую жизнь, мечтал как я смогу стать другим, все исправить. Я жив только благодаря тебе. Поэтому я прошу, дай мне всего один шанс, ну позволь мне попробовать стать другим, пожалуйста! — Любовь… она не вспыхивает сразу, она возникает постепенно, как дом, кирпич за кирпичиком. — Если ты хочешь быть со мной, обратно я тебя не отпущу. — А я только об этом и мечтаю. Он сидел в своей каюте, безмолвно уперев взгляд на стол, на пистолет, начищенный до блеска с одним-единственным патроном. Он был прав, Алёна не приходила к нему во снах, иначе бы Герман давно сошёл бы с ума. Его убивали воспоминания. Прошло две недели, целых две недели, а он совсем потерял сон, и не с кем было разделить своё немое горе, некому рассказать правду. Его считали спасителем, а этот спаситель легко бы положил весь экипаж ради своей дочери даже не задумываясь. Он просидел час в полной неподвижности, и был готов взвести курок, когда раздался негромкий стук в дверь. Герман спрятал пистолет в ящик, с трудом оторвал себя от стула и поплёлся открывать, придерживаясь за стену и сильно хромая, колено отзывалось острой жгучей болью, мешающей наступить на ногу. На пороге, нервно оглядываясь по сторонам, стоял Макс. — Зачем пришёл? Соскучился? — ухмыльнулся Герман. — Хотел составить тебе компанию, — улыбнулся парень. И жестом фокусника достал из-под жилетки небольшую бутылку с тёмной жидкостью. — Ты же знаешь, я не пью, — поморщился Герман. — Иди к капитану, вместе поплачете. — Да что я там забыл? — с непонятно откуда появившейся в глазах тоской сказал Григорьев. И добавил. — Я ведь тоже любил её. Герман отступил на шаг и махнул рукой, приглашая парня войти. Бутылку коньяка они так и не открыли той ночью.