Сталь

      Если и была вещь, которую Хико твердо усвоил, так это то, что дети меняют тебя. И не имело никакого значения, произвел ли ты их на свет самостоятельно или подобрал на обочине дороги. Ты можешь зваться их Мастером, учителем или опекуном, чтобы сделать родство наиболее дальним, но с той поры, как ты принял их под свое крыло, изменения захватывают тебя, подобно шторму.       В свои двадцать три Хико был ожесточившимся обозленным ронином, не имеющим никакого предназначения в жизни, единственной целью которого было увидеть дно кувшина с саке под конец дня. Он блуждал по провинциям, используя меч для разрешения таких проблем как бандиты, разбойники и прочая шваль, что осложняли жизнь простого честного люда. Он жил сегодняшним днем, не задумываясь о следующем, но даже если бы и задумывался, то совершенно точно не собирался передавать мастерство дальше так скоро или становиться приемным родителем/главным воспитателем чертова коротышки-полукровки, проданного сутенеру.       Но тем не менее стал и в короткий срок был вынужден пересмотреть всю свою жизнь, искоренить худшие из своих плохих привычек и найти стабильный источник заработка. Черт побери, он даже вернулся в старую хижину своего Мастера в Нагато, несмотря на горькие воспоминания, связанные с ней, только для того, чтобы иметь зимой крышу над головой. Разумеется, он нашел для себя множество оправданий – это было необходимо для тренировок, проходивших более эффективно в постоянном месте пребывания… но, сказать по правде, все это было ради ребенка.       Ради Кеншина.       Забавно, как дети врастают в тебя. Как грибок, как плесень, как сыпь, от которой невозможно избавиться. Почти шесть лет он прожил рядом с этим крохой, уповающим на него, делая вид, что не замечает, как мальчик смотрит на него – как на лучшее, что с ним когда-либо случалось, как на мудреца, на человека, который знает все… до поры, до времени.       Вы не понимаете! Мы должны покинуть эту гору и помочь людям!       Наивные злые слова, которые мальчик бросал ему тогда, он сейчас слышал так же ясно, словно они были произнесены вчера.       Слова мальчика были глупостью.       Он знал сейчас, как знал и тогда, что революция – это грязное дело, которое случится и так, без еще одного меча. И самое последнее дело для его мягкосердечного ученика ввязываться в нее. Но ничто – ни самые злые слова, ни самая жестокая правда, ни самые жесткие аргументы не смогли переубедить его глупого идеалистически настроенного ученика.       Хико нахмурился, глядя в чашку. Было ли это просто грузом старых ран или полупрозрачное вино подернулось красным? Он сделал глоток, позволив горькому вину с легким привкусом меди облечь его язык.       На вкус как кровь.       Одинокий фонарь на углу энгавы не мог дать много света, но повернув чашку в руках, он заметил более темное пятно с краю. Ему не нужно было думать дважды, чтобы понять, откуда оно взялось – на его указательном пальце была кровь, оставшаяся с того момента, когда он помогал наверху.       Какая-то темная радость возникла от того, что в его напитке и его мрачном настроении есть одно общее – от Кеншина.       – Могу ли я присоединиться к вам, Хико-сан, – спросил высокий голос.       Хико поднял взгляд в направлении, из которого он послышался, отметив про себя, что его владелица не удосужилась дождаться ответа, прежде чем присоединиться к нему. Вежливости, кажется, ожидать не следовало от упрямой Камия Каору.       Она пришла сюда с какой-то целью и, видимо, не принимала отказа.       Хико коротко вздохнул, стараясь скрыть раздражение.       – Пожалуйста, – сказал он и приглашающе взмахнул рукой с чашкой в ней.       – Спасибо, – пробормотала она, опускаясь было на колени, как надлежит, но потом внезапно меняя решение и присаживаясь так, что ноги свободно свисали с края энгавы.       Это сразу сделало ее еще моложе.       Маленькая хрупкая девушка с большим сердцем, добрыми намерениями и куда большим наивным оптимизмом, который когда-либо был у его глупого ученика. О, святой Будда, можно было только догадываться, для чего она пришла. Хико сделал большой глоток саке, приготовившись уклоняться от ее печальных взглядов и тревожных вопросов и не сказать ничего бесполезно жестокого.       – Итак, что привело вас сюда, девочка? – спросил он в надежде побыстрее покончить с этим. – Сегодня я неважный собеседник.       Она пожала плечами.       – Это долгая ночь. Никто не спит, а вы выглядите так, словно нуждаетесь в компании.       Нуждаетесь – не хотите… Хико отметил разницу.       – Это не первый раз, когда этот глупец чуть не погиб, – сказал он, не став уклоняться от темы. – По крайней мере, сейчас он получил должный уход и его друзья рядом. Это больше, чем большинство людей может получить, когда придет их время.       – Мегуми-сан сделала все, что могла, – согласилась девушка, глядя на него печальными глазами. – Теперь все, что нам остается, это наблюдать за ним и ждать.       Хико согласно хмыкнул, поднимая кувшин и наполняя свою чашку новой порцией саке. Тяжесть горя отягощала плечи, скручивая внутренности страхом. Он провел несколько часов, наблюдая, как леди-доктор погружает пальцы в плоть Кеншина, сшивая поврежденные сосуды и кожу аккуратными стежками. Он сделал все, что от него зависело, чтобы помочь, но это не ослабило чувство вины, что сжимало его сердце. Слабое утешение. Кеншин потерял так много крови и был так изранен…       – Кеншин справится, – прошептала девушка, и в ее голосе было столько убежденности. – Я знаю, он сможет.       Хико обратил на эти пустые банальности столько внимания, сколько они заслуживали, то есть нисколько. И почти столько же было у него наивной надежды или идеализма. Они не принесли ему ничего, кроме разбитого сердца и боли. Проклятая заварушка с Шишио была последней в длинной цепочке поражений и неудач, источником которой являлось одно единственное решение, о котором он сожалел многие годы.       – Вы знаете, почему я позволил Кеншину уйти и присоединиться к революционерам, будь они прокляты? – тихо спросил он, больше себя, чем ее. Эта тема терзала его разум весь вечер, теперь, когда ребенок, которого он вырастил и научил всему, что знал сам, был на волосок от смерти, и нельзя было сделать ничего, кроме как ждать и надеяться.       – Вы позволили ему? – переспросила девушка. – Но я думала…       – Вы и вправду думаете, что мальчик смог бы пройти больше пяти миль, если бы я не позволил ему? Я не был согласен с его планами. Конечно, не был – но я не остановил его, потому что он принял собственное решение. Обязанность учителя подготовить ученика и дать ему свободу следовать своей дорогой в жизни.       – О, понимаю. Но он же был так молод.       – Ему было тринадцать, – ответил Хико безразлично. – Молод, но близок к тому, чтобы стать мужчиной, и он освоил почти все, чему я мог его научить. Даже если бы он был более чем готов, я все равно не смог бы научить его терминальной атаке раньше, чем через несколько лет. – Он вздохнул и бросил взгляд на чашку, раздумывая, достаточно ли горек вкус саке, чтобы перебить ту горечь, которую принес ему этот разговор.       Он снова вздохнул и осушил чашку одним глотком.       Не помогло. Впрочем, и неудивительно.       – Временами Кеншин был хорош настолько, чтобы доставить мне ряд неприятностей во время спаррингов. Он был слишком хорош, чтобы всякая шушера могла причинить ему вред. Так что я решил, что если позволю ему уйти, он вернется домой через несколько месяцев, наученный горьким опытом, – продолжал Хико. – В конце концов, даже лучшую глину нужно закалить огнем. Иначе все впустую.       – Понимаю. – Она посмотрела на него странным взглядом, словно пыталась что-то разглядеть.       Что? Можно только догадываться.       Ее быстрые пальцы теребили бинты на израненных запястьях, скорее задумчиво, чем нервно.       – Думаю, что я понимаю вас. Я хотела сказать Яхико, чтобы он воздержался от битвы сегодня, только чтобы он оставался в безопасности… но не смогла. Я не смогла отказать ему в возможности попытаться. Я знаю, как он хорош, как далеко продвинулся за такое короткое время. Так что взяла его с собой и позволила встретиться с опасностью.       Да, верно – девочка ведь тоже наставник, не так ли?       Хико повернулся к ней, глядя на нее новым взглядом. Ему не удалось посмотреть на их бой, но, судя по отзывам, она и ее юный ученик хорошо держались, сделав все, что могли сделать девушка и одиннадцатилетний мальчик.       – Так же рассудил и я, – признал Хико, но внутренне ощутил себя больным. Добрые намерения и лучшие побуждения не имеют никакого значения, если приводят к ужасным результатам. Чувство вины, как клубок змей, сжимало все внутри. – И хотя я думаю, что мои рассуждения были правильными, было глупо с моей стороны доверять надежде. Я знал, какое опасное оружие дал в руки мальчику, знал величину его наивности, знал, насколько ужасающе идеалистичным он был – я должен был знать, как легко его убеждения могут быть извращены политиками.       Хико закрыл глаза, мысленно возвращаясь в те ужасные дни мрачной осени, когда потерял последние следы Кеншина. Никто не слышал о его блудном ученике с тех пор, как он покинул Кихетай и примкнул к свите Кацуры Когоро, и Хико пришлось кочевать от одного бара к другому в поисках слухов, боясь того дня, когда наконец услышит что-нибудь о рыжеволосом мечнике. Вопрос был не если, а когда – он знал, что Кеншин привлечет внимание, так или иначе. И он не мог поверить ушам, когда услышал имя хитокири Баттосай в первый раз.       Горе воспаленной раной ужалило сердце. Даже темнота ночи и дурман саке не смогли ослабить его.       – Каждый мечник собирает свою долю вины и сожалений за многие годы, – тихо сказал он, не в силах сдержать свой гнев и боль. – Это неизбежно. Убийства отягощают душу, и бремя Кеншина велико. Однако моей ошибкой было позволить ему пойти по худшему из путей, который он мог вынести. Даже лучшая глина трескается, в конце концов.       Тишина повисла между ними.       Почти приятная.       Хико не нуждался в ее сочувствии или понимании.       Она была просто девочкой, слишком юной и невинной, чтобы знать, что такое сожаление, чувство вины и ужасное, разрывающее душу горе, что следует за худшей в жизни ошибкой. Ошибкой настолько большой, что разрушает человека, уничтожая больше, чем его жизнь – его будущее.       У Хико не было никакого намерения объяснять этой девушке, как он охотился за каждым слухом о карьере хитокири Баттосая – если это можно было так назвать – и как он выяснил сведения об остальных ошибках его глупого ученика, его женитьбе на девушке Юкиширо и трагедии, которой она окончилась. Он определенно не собирался рассказывать Камия или кому-нибудь еще, что основной причиной того, что он обосновался возле Киото и занялся гончарным ремеслом, была возможность быть в курсе столичных слухов, возможность ловить ухом новости о его глупом ученике. Нет, не было необходимости рассказывать ей обо всем об этом. Хватит того, что никто не знает, что принесет утро – облегчение или горе.       Шорох одежды рядом выдернул Хико из его мрачных мыслей.       – Хико-сан. – Она повернулась к нему лицом. – Никто, кроме вас, не может винить вас за заботу.       – Что? – Брови Хико поползли вверх.       Ее синие глаза сверкали в лунном свете, как самая твердая сталь.       – Я не говорю, что вы не могли поступить иначе. Конечно, могли. И если бы сделали, многое могло бы измениться – или остаться по-прежнему. Однако, если есть что-то, что я узнала о Кеншине за эти несколько месяцев, что я его знаю, это то, что он может быть невероятно упрям, следуя своим, выбранным им путем. Он испытывает сильные чувства и следует за этими чувствами, мало думая о собственном благополучии. Вы и в самом деле думаете, что кто-нибудь смог бы остановить его от прыжка головой в бездну, если он решил так поступить?       Хико уставился на нее, пораженный тем, как глубоко его задели ее слова.       – Не могу сказать, что многое знаю… но насколько я могла понять, Кеншин любит вас. Это было очевидно, когда он вернулся к роли ученика и смотрел на вас так, словно и не было лет, проведенных вдали. – Ее глаза смягчились, проникаясь состраданием. – И если Кеншин не винит вас за то, что произошло за эти годы, то почему вы делаете это?       Она словно убивала его своей добротой. Ее слова как острый нож вонзались в сердце, годами зараженное чувством вины, и сжигали, сжигали, словно иссушающее пламя восьмого круга ада. В какой-то момент Хико захотелось зарычать в гневе от ее дерзости. Как смеет она комментировать то, о чем не имеет никакого представления? То, что она даже не пыталась анализировать?       Он прищурился, его ки бушевала, как гроза, вокруг них.       Она встретила его взгляд спокойно, не моргнув глазом, не уклоняясь от дурного нрава, который разбудила. Нет, ее спина осталась прямой, а подбородок вздернутым, словно она была совершенно уверена в том, о чем говорила и имела право заявлять об этом.       – Вы хороший человек, Хико-сан, – сказала она. – Если вы не можете поверить мне, я уверена, что Кеншин скажет вам это, когда проснется.       – …когда проснется?       – Да. Когда, – повторила она. – Он обещал мне вернуться. Он всегда держит обещания.       Непоколебимая уверенность в ее глазах… была безумно искренней, но и странным образом утешающей. Хико испустил коротких вздох и покачал головой, и гроза его горькой ярости, чувства вины и сожалений ушла, так и не вырвавшись на свободу.       – Посмотрим, – медленно ответил он.       – Хорошо, – кивнула она, потом опустила ноги на землю и встала, выпрямившись во весь рост – даже сейчас, когда она стояла, а он сидел на энгаве, она была вынуждена смотреть на него снизу вверх. – Пойду на кухню, посмотрю, где Онивабан держат чайники. Уверена, что Мегуми не откажется от чашки или хотя бы отвлечется, чтобы покритиковать мои кулинарные навыки. Приглашаю вас присоединиться к нам, Хико-сан.       Тон, которым это было произнесено, требовал ответа.       – Я подумаю об этом, – фыркнул Хико.       – Мы будем вас ждать, – кивнула она, развернулась на пятках и ушла внутрь.       Хико посмотрел ей вслед с некоторым удивлением. Как он назвал ее раньше? Маленькой девочкой, слишком наивной и невинной, чтобы понимать тяжесть реальной жизни? Ха! Он не мог бы придумать более подходящего описания, даже если бы захотел.       Внезапно ему не составило никакого труда понять, почему Кеншин казался таким влюбленным в нее. Его привлекли не только идеализм и позитивный настрой, но и внутренний стержень, сила воли, преданность, честность и поистине ослиное упрямство.       Хико глянул на ополовиненный кувшин с саке и тяжко вздохнул. Саке не дало ему ничего кроме туманного оцепенения, слишком слабого, чтобы утишить его боль. Хуже того, это вытаскивало наружу старые воспоминания, чувство вины и сожаления. Не раздумывая более, он встал и перевернул кувшин в цветочный горшок.       Кеншин был так изранен… но он пока не умер. У его мальчика хороший уход и теперь его друзья присматривают за ним, всегда готовые помочь. Теперь дело за Кеншином – побороться за свое выздоровление. И если и была вещь, которую – Хико был уверен, – он смог вбить в тупую башку своего глупого ученика за последние несколько дней, это осознание того, что даже его собственная жизнь стоила того, чтобы за нее бороться.       Слабая улыбка тронула его губы, когда Хико направился в дом.       Возможно, ему следует получше познакомиться с девушкой и той пестрой компанией, которую собрал вокруг себя его своенравный сын. Хотя бы для того, чтобы знать тех, кто придет на свадьбу.