messed up

Ох, эти золотые годы, когда кажется, что твои интересы меняются также быстро, как снег тает с наступлением теплых деньков, хотя казалось бы, только недавно наступила зима. Когда ты либо проводишь время за выпивкой и с 'друзьями', которые кажутся не такими фальшивыми благодаря тому же алкоголю, либо же ты сидишь в одиночестве дома, мирясь со званием книжного червя (которое Чхве, кстати, всегда считал убогим и неправильным по отношению к личной жизни и личному времени человека). Это время, когда все считают себя особенными, но на самом деле, каждый третий проживает свою жизнь точно также, как и миллион других, тратя и так не вечную молодость на мимолетную симпатию и утекающую в никуда преданность. И каждый повторяет свои дни один за другим, считая себя главным героем в фильме 'День Сурка'. Хотя иногда, под влиянием чего-то, бывают дни когда казалось бы, хэй, всё кажется улучшилось, кажется, ты разгреб всё свое дерьмо и наконец почувствовал себя живым на долю секунды. Но такие дни как правило аналогичны падению звезд с неба; вот тебе и эйфория, и огонь прожигающий легкие, и искры в глазах, а потом бум. 'Бум' и небо снова темно синее, и глаза не сияют больше, и в душе какое-то едкое сомнение. Хансоль ненавидел такие моменты больше всего, он хотел бы, чтобы в его жизни звезды падали с неба каждый день. Только очень малому количеству людей удается прожить этот период жизни не жалея себя, не жалея о совершенном поступке или же, не желая вернуться в беззаботное детство с теплым объятиями в любой момент, и всем окружающим миром, что казался таким искрящимся, ярким и размытым в свете солнечных лучей, а небо было всегда чистым, ярко синим, казалось, он мог дотянутья до него своим маленьким детским пальчиком всего лишь потянув руку к небу. Вы никогда не думали об этом? А Хансоль думал, думал постоянно, и прокручивал это у себя в голове каждый раз когда переезжал с места на место, когда Нью-Йорское солнце светило из окна уже его третьей по счету дешевой съемной квартиры в центре, с нудными соседями и скрипучей дверью, пробуждая его вместе с пятым по счету будильником, готовя его к новому и еще одному дню с погоней 'от' или 'за'. И когда он приходил в кафе на 10 улице где продают только кофе, а сам заказывал чай. Просто потому что. Когда смешной официант второй раз на неделе вежливо повторял 'мы не продаем чай, может кофе?', а его натурально красные губы немного выходящие за контур так неаккуратно, снова и снова улыбались Чхве, словно смазанная деталь картины, оставленной под дождем. Да и весь он был такой ненастоящий, словно вышедший из детского мультика, такой смешной и добрый, 'он бы подружился с моей сестрой' думается Хансолю. И правда, его сестра всегда любила таких как Бу, таких немного чудаковатых и капельку волшебных. По секрету, Чхве нравилось играть в только лишь ему понятные игры, ему нравилось иметь свои правила и законы, о которых никто кроме него не знал. Ему нравилось делать что-то, что отличалось бы, что привносило бы какие-то изменения, выходило за края всего обыденного и такого скучного, точно также, как немного красные губы официанта, о которых ему стоило бы уже забыть. Ему бы стоило забыть о них и все остальные несколько раз, когда он продолжал приходить ровно в 13.13 каждую субботу. И даже тогда, когда он поцеловал эти самые губы впервые, уже тогда он должен был всё закончить, чтобы не обещать, чтобы не давать надежд, чтобы просто напросто не делать больно, но с другой стороны, ведь ему никто не запрещал. Сынкван правда не дурак, знает и всегда знал, что смотреть на мир гораздо приятнее (правильнее) не через призму розовых очков, но он не может отрицать тот факт, что эти розовые очки ему неимоверно подходят, а Вернон кажется с ними не таким жестоким, когда снова и снова мнет его сердце в своих ладонях, подобно пластилину. Только рукам Хансоля он это позволял, только в его руках с огнем на кончиках пальцев он позволял лепить из себя всё, что вздумается, подстраивать и переделывать как тому хочется. Ведь Чхве не нравились скучные вещи, однообразность, те самые будильники по утрам с одной и той же песней на повторе. Поэтому он давал тому право делать из себя что-то новое каждый раз. Розовые очки на Сынкване не потрескались даже после всех дней с одним пустующим местом в 13.13. 'Так всё это и закончится', промелькнула мысль в голове. Не прощальным визитом, не объяснением, не даже жалкой записки. И Сынквану не нужно было даже ломать голову над причиной и бесконечными почему, всё и так понятно. Он надоел. Он просто стал тем самым 'Днем Сурка' и будильником с раздражающей мелодией. 'Словно кофе с молоком и прохладный ветер в апрельское утро, но только кофе тонет в молоке и теряет вкус, а утро подходит к концу и начинается прохладный вечер с холодной травой щекочущей ноги. Так это ощущалось. Так ощущался Чхве Хансоль. Он уходит, он теряет себя и позволяет терять его, он пропадает где-то между горизонтами, обещая больше не вернуться. А Бу будет лишь сидеть на месте, на его месте, в кафе, в центре Нью-Йорка, и подливать молоко в кофе, потому что хочет также. Хочет расплыться, потерять весь вкус как то же кофе. Потому что Сынкван может только так, только с Хансолем, только любить.'