шестнадцатое лето

Десятый «Б» варится в душном классе, как окуни в котле у удачливого рыболова – конец мая выходит жарким и поджимает под себя, заставляя ложиться грудью на парты и дышать ртом, точно как выброшенные на берег рыбы. Кто-то открывает окно нараспашку, но прохладного воздуха едва хватает на четверть вдоха, и снова наступает засуха. Статная учительница литературы обмахивается чьим-то сочинением и мечтательно смотрит в окно, рассказывая о любви Татьяны к Онегину. Она не замечает, как кудрявый паренек на четвертой парте выдирает разлинованный листок из и так уже тощей тетради. Что-то быстро пишет на нем и складывает в кривой самолетик, высунув кончик языка. Самолетик прилетает Ване аккурат чуть повыше локтя, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Он поднимает беглый взгляд на Карину Евгеньевну, которая продолжает свой монолог о трепетных чувствах Татьяны, не замечая ничего вокруг. Пародия на воздушный транспорт одиноко валяется у ваниного кроссовка, выставив мятые крылья. Он наклоняется и разворачивает бумажку. На линованной бумаге криво нарисован кудрявый человечек с тонкими ручками-ножками, обведенный в кружок. Рядом с ним – еще один, маленький, с грустным лицом и баскетбольным мячом в руках, который он пытается забросить в сетку, нарисованную гораздо выше его головы. Подпись пляшущими буквами неровного почерка: «Я или физкультура???». Ваня усмехается. Краем глаза он все еще следит за педагогом, когда обводит кудрявого человечка зеленым маркером поверх ручки и быстро приписывает внизу примечание. Складывает самолетик обратно и прицеливается, прищурив глаз. Выделывать такое на первой парте, прямо под носом у преподавателя – высший пилотаж, но один раз же живем, в конце концов. Стас ловит записку еще в полете, разворачивает, и губы сами собой растягиваются в широкую улыбку. «*только потому что я больше не могу здесь находиться* *** И еще, наверняка, потому что у Стаса никого нет дома. И потому что его сестра готовит лучший в мире домашний лимонад. И потому что из его парадной проще простого выбраться на крышу, откуда спальный район Питера виден, словно держишь его на раскрытой ладони. Крыша горячая, как раскаленная сковорода, и Ваня прячет колени на прохладном пледе, хотя ладонью все равно из любопытства касается металла. Стас тянет лимонад из стеклянной бутылки и передает его Ване, откидываясь головой на парапет. Они по очереди пьют из стеклянного горлышка, погружаясь в приятное молчание. Ваня ложится на клетчатый плед и вытягивает ноги, слушая приглушенные гудки машин и голоса прохожих где-то внизу в раскаленном полудне города. Черное полотно под закрытыми веками мерцает полу-фантомными вспышками желто-оранжевых искр, на языке кисло-горькая цедра, а впереди – шестнадцатое лето, которое, возможно, захочется поставить на репит. Стас щекочет его нос кудрями, наклоняясь к нему, и Кузнецов чувствует бьющееся сердце в солнечном сплетении, когда лимонно-мятные губы накрывают его собственные – привычно, но постоянно как в первый раз. Они целуются неторопливо, позабыв про ход времени – Ваня запускает ладонь в растрепанные кудрявые волосы и тянет его ближе к себе, обнимает за нагретые на солнце плечи. Плед под ними сбивается неизбежно на скользком шифере, маленькие клеточки идут ребристыми волнами. Стас прерывает поцелуй и чмокает его в лоб почти целомудренно, укладывая его русую голову себе на грудь. Ваня смотрит на переплетения их ног – красные потрепанные вэнсы и ярко-желтые найки. У него сердце стучит, наверняка, за сто двадцать, хочет, глупое, ребра ему пробить. Стас прижимается щекой к его макушке и улыбается. - Ванька, ты же, вроде, высоты не боишься больше. Чего же сердечко так стучит? Ванька не отвечает. Он думает о том, что порой чье-то присутствие рядом вызывает больше волнения, чем нахождение в кресле самолета, который делает мертвую петлю. Что вид приборной панели с множеством непонятных и неизученных кнопок почти внушает спокойствие по сравнению с чьими-то лихорадочно блестящими глазами. Что шасси убраны, самолет оторвался от земли, а теперь только плавный полёт дальше и дальше – пусть даже с воздушными ямами, пусть даже кончится все аварийной посадкой когда-нибудь. Только пока полёт нормальный, и у Вани такая головокружительная любовь к полётам, такой чистый кайф от разреженного воздуха, что кажется сам себе одним из братьев Райт – будто это он сам придумал, что можно вот так вот взять и подняться на эту сумасшедшую высоту. - У меня у родственников дом за городом, - приглушенно говорит Стас в его макушку. – Мы могли бы съездить туда в июне. - Надолго? - На сколько хочешь. - А что там будет? - Я. - А еще? - Тебе мало? Ваня смеется и ойкает, попадая локтем на горячую поверхность крыши. Возится несколько секунд, расправляя под собой плед. Стас наблюдает за ним из-под полуприкрытых век. - Можно будет еще лимонада захватить, - произносит Ваня, снова утыкаясь щекой в чужое плечо. - Он шикарный, правда. *** В последний учебный день перед каникулами лысеющий химик травит байки из жизни, грузно оперевшись на край стола. Первые ряды то и дело взрываются хохотом – видимо, мужик и правда рассказывает что-то забавное. Ване после сложной и вытянувшей все силы контрольной по математике уже откровенно все равно на приключения химика и его армейских друзей – он рассматривает сочно-зеленую листву деревьев за окном и щурится от почти-июньского солнца. Впереди еще пятнадцать минут до свободы – долгие и бесконечно-тянучие, как невкусная жвачная резинка. Кузнецов подпирает ладонь щекой и думает об автобусе, который увезет их со Стасом в деревню, название которой он не запомнил. Представляет, как они будут громко смеяться, игнорируя тяжелые взгляды направляющихся на дачу старушек, а за окном бирюзовые поля будут сменять изумрудно-зеленые. Они будут ходить по утрам на речку - вода будет, конечно, не самая чистая, но есть ли разница, если будет стоять жара? Пальцы будут постоянно измазаны в черничном соке, старые кроссовки заношены до дыр от внезапных походов «куда-нибудь, а что дома-то сидеть», а на спине и места живого не останется от комариных укусов. У Стаса все щеки засыпет веснушками от ласкового солнца, и Ваня будет без конца припоминать ему это. А ночью они будут смотреть на млечный путь, который никогда в жизни не увидишь из города, и гадать, сколько же сотен лет назад погибли эти яркие красивые звезды. Что-то врезается в его плечо буквально за минуту до звонка, от неожиданности он чуть не издает громкое «ой!», но успевает вовремя вспомнить, что находится на уроке. Самолетик из шоколадной обертки хлопается ему на колено. Ваня раскрывает оригами – на стол сыпятся мелкие крошки молочного шоколада. На внутренней стороне обертки черной ручкой нарисован все тот же кудрявый человечек, лежащий на шезлонге и попивающий здоровенный коктейль. Маленькая фигурка рядом вскапывает грядки с недовольным выражением лица. Ваня усмехается и закатывает глаза – ну не может его дурак жить без подколов. В нижнем правом углу Кузнецов находит кривенькое сердечко, а в нем – торопливым и скошенным почерком: «Шучу, люблю тебя очень и поскорее бы завтра». Пронзительной трелью заливается школьный звонок, оповещая об окончании предпоследнего учебного года. *** Младшеклассники высыпают на школьный двор разноцветной галдящей гурьбой – они бегут с таким напором, что невозможно протиснуться через их толпу. Ваню чуть не сбивают с ног три круглолицые девчонки в почти одинаковых розовых платьях, но Стас вовремя хватает его за руку и удерживает от позорного падения на школьный паркет. Они ждут окончания этого мини-землетрясения, чтобы спокойно выйти на улицу и вдохнуть полной грудью этот аромат поздней весны, который чувствуешь, наверное, только тридцать первого мая и только в шестнадцать. Стас закидывает руку Ване на плечо и хочет что-то сказать, но не успевает – Ваню окликают две девчонки из параллельного класса. Смеются звонко и наперебой рассказывают ему о какой-то летней вечеринке на следующей неделе – утверждают, что будут все, и пропустить такое ну никак нельзя. Ваня смущается и столбенеет – сказывается природная нерешительность – и полминуты соображает, глядя на Стаса, как отказать таким милым девочкам. Но Стас только хмыкает и разворачивает парня за плечо. - Знаете, песня такая есть, девчонки, - бросает им кудрявый, ослепительно улыбаясь. – Первым делом – самолеты, ну а девушки? А девушки потом. Они отходят от остолбеневших девчонок, и спустя несколько метров Ваня смеется громко, как ребенок. - У меня только самолеты, - говорит он, на мгновение склоняя голову к чужому плечу. – Девушек мне не надо. Те самолеты, которые прилетали к нему на уроках в течение всего долгого учебного года, и которые теперь бережно хранятся в одном из ящиков в его комнате. Стас целует его за первым поворотом, прижимая к ярко-оранжевой стене. Шестнадцатое лето будет потрясающим.