Seven Deadly Sins

Маммон нравились деньги. Ночами она часто сидела, перебирая купюры самыми кончиками пальцев. Ей нравилось это еле чувсвующееся, но такое невыразимо прекрасное ощущение а кончиках пальцев. Это знали все – и Вария, и Аркоболено. Время – деньги Каждая секунда может стать пенни. Деньги – это единственная вещь, вокруг которой вертится весь мир. Конечно, это было лишь личное мнение Маммон, и, согласно рейтингу в рейтинговой книге Фууты, она была богатейшей мафиози. Но этого было мало. Всего того, что она зарабатывала на коллегах и на миссиях, не было достаточно. Ей нужно было больше. Еще. Еще. И еще. Сколько бы она не заработала, этого не хватало. И когда этот зеленоволосый мальчишка, что заменял ее пока она была «мертва», спросил ее почему именно так, она смолчала. Она сказала, что собирает деньги, потому что она умерла. Потом воскресла. И несмотря ни на что, у нее были ее деньги. Потому что жизнь любого человека – порочный круг, не имеющий конца. Он просто молча уставился на нее в ответ, не мигая, как, впрочем, и всегда. Но она же сказала правду, не правда ли? Да, Маммон любила деньги. Всегда о них заботилась. И даже сейчас, когда она освободилась от оков жалкого детского тела, все в ее жизни вертелось вокруг денег. Она просто старалась накопить настолько много, насколько это было возможно. Просто копила. Копила. Копила. Крала. Зарабатывала. Все больше. И больше. И больше. Она неестественно часто проверяла свои счета, разбросанные по миру, улыбаясь только при виде увеличившихся цифр. Честно говоря, Маммон ненавидела свою детскую форму всеми фибрами своей души. Ненавидела быть ребенком. Быть беспомощной. Чтобы открыть дверь, ей нужна была Фантазма. На таких крохотных ножках было сложно много ходить, поэтому она использовала Бельфегора, чтобы тот ее носил. Ей пришлось отказаться от острой еды, потому что из-за нее было сложно дышать от пожара во рту. У нее теперь были пухлые щеки и она была кругленькой с головы до ног. В бытие ребенком не было ничего страшного. И она ненавидела это. В этой форме она была отвратительно слаба физически. Она, конечно, никогда не была особенно сильной, но она как минимум могла поднимать не особенно тяжелые вещи. Сейчас она еле могла поднять пять книг... хотя, она была настолько мала, что ее за ними не было видно. Она была киллером, и опять же в ее состоянии не было ничего смущающего. Но все равно это было не так, как должно было быть. Когда то она могла заглядывать в глаза людям и видеть там страх. Чувствовать свое превосходство над ними. А теперь она была плюшевой игрушкой слишком взрослого ребенка (Бельфегору действительно надо было от этого отучиться, НЕМЕДЛЕННО), а также воспитателем ребенка, не знающего такого слова, как «уважение». И где же ее гордость? Но деньги подбадривали ее. Несмотря на своего владельца, у них была реальная власть. С ними она могла сделать хоть что-то. Власть, в которой она нуждалась, влача существование в этой жалкой форме. И когда она избавится от проклятья, власть будет именно в ее руках. Бел перестанет называть ее деткой. Он перестанет тискать ее за щеки и сажать в детский стульчик, когда они все едят в ресторане. Фран перестанет тыкать ей в щеки, когда она пьет клубничное молоко, что бы проверить рассказы принца о их пухлости. Луссурия перестанет пытаться нарядить ее в «няшные» розовые платьица. Когда она станет прежней, они перестанут смотреть на нее свысока, и она будет получать уважение, полагающееся ей по праву. Кстати, следует ли продолжать перевод?