Симфония жизни для Разрушителя Времени (в трех актах)

*** Которая уже счету это была ночь, Кросс, если честно, уже и не помнил. Он сидел и курил, облокотившись на арфу, и задумчиво глядя в окно; вокруг него были разбросаны исписанные и исчерканные листы бумаги, но в голове, как бы то ни было досадно, не возникало ни одной мысли. "Как назло, черт возьми!" Тимканпи восседал на резной верхушке инструмента крошечным золотым шариком - оттуда ему было удобно держать в поле зрения всю комнату. Аллен, как это было ни странно, спал, а священник, меж тем, - все пялился в окно, потерявшись где-то в своих мыслях. Работа не шла. Вот не шла, и все: рифма не складывалась, слова не звучали, мелодия не плелась, и все то, что ему удавалось сотворить за ночь, наутро казалось нелепым, бессмысленным и глупым, и Кросс, раздосадованный осознанием этого факта, вздыхал тяжело и начинал все сначала. И так уже несколько дней. Мариан вздохнул который уже раз и нахмурился; казалось бы, оставалось не так уж и много, но тут то ли капризная Муза решила его оставить, то ли усталость брала свое, и ему просто нужно было немного передохнуть. Пытаясь унять снова внезапно напомнившее о себе раздражение, которое не оставляло его с того момента, как песня просто-напросто перестала у него получаться, Кросс напомнил себе, что спешка - она ни к чему, и любое стоящее дело требует времени, и потому нечего психовать на пустом месте; лучше еще раз послушать удачные отрывки и подумать, попытаться найти что-то, что показалось бы ему... нет, не достаточно приемлемым - настолько поверхностных вещей он никогда не признавал, потому что "приемлемое" не удовлетворяло, а "идеальное"... Мужчина закрыл глаза ненадолго, подавив очередной тяжкий вздох. "Идеальное" для каждого отдельного случая было своим, и его-то он каждый раз и старался найти, зацепить и раскрыть в полной мере, но давалось это либо сложно, либо не давалось вообще. Он был недоволен почти постоянно, и эта неудовлетворенность злила, заставляя работать еще и еще, добиваясь и разыскивая неустанно то самое "идеально". Генерал Кросс не умел по-другому. Не мог. И не хотел. ...а еще он не мог перестать думать о том, почему же Аллен откликнулся, заслышав эту песню? И Аллен ли это? Мог ли повлиять на него таким образом Четырнадцатый, или же это была его собственная, врожденная способность? И... Кросс нахмурился. "Кого же в итоге призовет эта песня?" Все эти мысли давили на Мариана, мешали сосредоточиться и отыскать "идеальное" - то самое, благодаря чему песню можно было бы назвать целостной, завершенной, передающей идеально мысль и суть. Мысль... А действительно, что же он хотел сказать этой песней? Почему вообще сел ее писать? Для чего? Генерал вдруг выдыхает раздраженно и поднимается с табурета, взлохмачивает челку и направляется к выходу из комнаты. - Тим, - обращается он к голему, - до утра он на тебе.

"Сны за твоей слезою Приходят злые чаще перед восходом..."

Темнота расступалась медленно и неохотно, истончалась, становилась зыбкой и прозрачной. Перед глазами тлели неясно обрывки сновидений, догорали и исчезали без следа, не оставляя о себе даже воспоминаний. Сны... Даже если они и снились ему, он не запоминал их. Просто потому что не мог отличить реальное от нереального - все слилось в один бесконечный ночной кошмар. Но у этого кошмара был враг - сильный, пронзительно чистый и яркий. "Враг" приходил всегда в одно и то же время и каждый раз бился с его кошмаром, заставлял его отступать, и кошмар слабел, выпуская потихоньку свою жертву из цепких лап непроглядного мрака. Сегодня же темнота расступилась совсем, а тишина наполнилась звуками и жизнью. Было настолько необычно и удивительно, что он даже рискнул посмотреть, что происходит вокруг - веки его дрогнули и медленно разомкнулись. Оказывается, он лежал все на той же кровати, свернувшись клубком и закутавшись в одеяло, и, открыв глаза - с удивлением обнаружил, что находится он все в той же комнате, только... сейчас тут было светло. Солнце - яркое, но все еще зимнее - заливает светом все пространство, и блики его скачут по всем отражающим поверхностям, в том числе и по огромному музыкальному инструменту, что стоит по-прежнему посреди этой комнаты, путаются меж его тончайших струн. "Ух ты!.." Заметив арфу, он сел на кровати и потер глаза, зевнул и снова уставился на музыкальный инструмент. Это ведь она? Она издавала те прекрасные звуки? Она "разбудила" его? На всякий случай, он оглядывается, стремится убедиться, что в комнате он совсем один, пусть этого и не нужно, и только после этого осторожно слезает с кровати, едва не запутавшись в куске одеяла и не свалившись неуклюже на пол. Кое-как справившись с возникшей проблемой и снова оглядевшись - ну так, мало ли - он нетвердой походкой направляется к арфе. Он двигается медленно, и его чуть пошатывает - складывается впечатление, будто он за это время разучился ходить. Такой маленький и слабый, он тянется к арфе и наконец-то касается ее гладкой деревянной поверхности; колонна* музыкального инструмента, похожая на кариатиду*, возвышается над ним, но не давит, и он разглядывает ее с интересом, широко распахнув глаза. Он осторожно оглаживает теплое дерево и подходит ближе, продолжая разглядывать инструмент, затаив дыхание и не заметив совершенно, как с макушки кариатиды сорвался и вылетел прочь из комнаты крохотный золотой шарик, проскользнув в щель неплотно прикрытой двери. На струны арфы он смотрит очень долго, все не решаясь коснуться их и любуясь тем, как переливаются на солнце эти тончайшие металлические нити. Так красиво... Завораживающе. Он все-таки протягивает маленькую ручку и касается золотых струн самыми кончиками пальцев; арфа отзывается тут же, звучит мелодично и нежно, и он, затаив дыхание, еще шире распахивает глаза, завороженно вслушиваясь в тающие отзвуки. Еще... он хочет коснуться их еще, но тут дверь в комнату распахивается, заставляя его испуганно вздрогнуть и резко обернуться; на пороге стоит высокий незнакомый мужчина и, впившись в него взглядом, пытается отдышаться, а пальцы его немилосердно впиваются в дверной косяк. Рядом с его головой маячит крохотный золотой шарик с крылышками и хвостиком. Мужчина смотрит на него некоторое время ошарашенно, словно не веря своим глазам, и он может наконец-то рассмотреть его как следует: высокий, очень высокий, с собранными в низкий хвост непослушными, торчащими во все стороны рыжими волосами. У него красивое строгое лицо, скрытое наполовину маской, а на носу сидят очки. Одет он просто - рубаха, брюки да тяжелые сапоги. Разглядывая его, он едва не упустил тот момент, когда мужчина, справившись с собственным удивлением, делает шаг ему навстречу - осторожно так, крадучись, словно кошка. Это пугает. По сравнению с ним, он такой маленький, такой слабый и совершенно беззащитный. Он не знает, чего можно ожидать от этого человека, и потому он начинает пятиться назад, обратно к кровати, задрожав и уставившись на него во все глаза. Заметив это, мужчина останавливается и, медленно опустившись перед ним на одно колено, протягивает к нему руку. - Аллен, - негромко зовет он, и мальчик застывает, забывая выдохнуть - имя показалось ему знакомым, отозвалось где-то внутри крохотной белой искоркой. Голос мужчины негромкий, низкий, чуть хрипловатый - кажется, он уже слышал его раньше. - Аллен, - он зовет его снова, и ребенок напротив него понемногу перестает дрожать. Он все еще напряжен, но страх постепенно отпускает его, а взгляд огромных серых глаз с любопытством скользит по незнакомцу, разглядывает, изучает. - Аллен, - в третий раз зовет его мужчина, и тот позволяет себе довериться этому голосу, решается сам сделать шаг ему навстречу. - Вот так, молодец, - голос мужчины заметно теплеет, когда мальчик начинает осторожно подходить к нему; сам он по-прежнему сидит с протянутой к нему рукой и терпеливо ждет, когда тот сам приблизится к нему. - Не бойся, - снова подает голос мужчина, когда тот движется осторожно по направлению к нему, - все хорошо. Все хорошо... Мальчик позволяет себе поверить и в это, потому что это наконец-то не сон. Не кошмар. Потому что чужая широкая ладонь, осторожно коснувшаяся его головы - теплая, почти ласковая. Мужчина гладит его по голове как щенка, и тот жмурится, испытывая одновременно столько эмоций, что не может даже с точностью определить их. Аллен. Кажется, это его имя. Единственное, что он помнил. Единственное, что связывало его с этим миром. Имя. И эта песня. Аллен. Оно отдается где-то глубоко внутри, отзывается так звонко и пронзительно, словно задетая чужими пальцами струна. Аллен. Звук собственного имени действует на него умиротворяюще, и все гложущие его тревоги как-то разом отпускают, уходят в тень до поры и не беспокоят его более. Аллен. Аллен... "Аллен" Юноша неохотно приоткрывает глаза и некоторое время бездумно смотрит пустым расфокусированным взглядом куда-то в темноту перед собой. Темноту... Где это он? Ему нужно время, чтобы осознать, что лежит он уже на кровати, заботливо укрытый одеялом и прижатый к чужой широкой груди. Странно, как он здесь оказался-то? В голове пусто, и он позволяет себе еще некоторое время просто полежать, слушая чужое дыхание и наслаждаясь объятиями крепкими, но бережными - они, как ни странно, его ничуть не смущают. "Интересно, сколько сейчас времени?" Глаза его постепенно привыкают к темноте, и Аллен пробует, наконец, пошевелиться и сесть на кровати - уж очень хочется осмотреться и понять, куда его нелегкая принесла. Он с трудом поднимается и кое-как садиться на постели, ненадолго замирая и пытаясь выдохнуть; поясницу ломит, а где-то там, меж бедер, неприятно тянет и болит, напоминая ему о том, что произошло совсем недавно между ним и его самураем. - Ох!.. Сам он, оказывается, раздет - кроме рубашки на нем нет ничего, да и та, кажется, с чужого плеча. Окинув сначала коротким взглядом самого себя, он поднял голову и, наконец, осмотрелся. Комната. И, судя по всему, не его. Обставлена она так же, как и любая другая жилая комната в этом здании, только на всем этом лежит уже отпечаток здешнего обитателя. Юноша бросил короткий взгляд за плечо и предсказуемо обнаружил на кровати мирно спящего Канду - тот, кажется, хмурился сквозь сон, и рука его чуть подергивалась, готовая в любой момент начать шарить по простыни рядом с собой в поисках куда-то исчезнувшего источника тепла. Так вот чья это комната! Седовласый экзорцист улыбнулся и, решив не беспокоить его, отвернулся и снова уставился пустым взглядом в пространство перед собой. Он пытался все вспомнить, что же ему снилось, но вместо этого перед глазами вставали совершенно другие воспоминания: ...некоторое время они сидят неподвижно и просто пытаются прийти в себя: седовласый юноша лежит на самурае, что обнимает его сейчас, запутавшись чуть подрагивающими пальцами в его мокрых волосах, и все никак не может отдышаться, цепляясь за любовника и щекоча дыханием его кожу. Тот же позволил себе запрокинуть голову назад и закрыть глаза, забывая на некоторое время обо всем на свете. Как же хорошо... - Эй, бобовое, - неизвестно, сколько времени прошло до того, как Юу снова позвал его, подняв голову и взъерошив волосы у него на затылке, - ты в порядке? Аллен не отвечает, все так же прижимаясь к нему и распластавшись на нем обессиленно. - Уснул что ли? Эй! - Канда зовет его негромко и садится ровнее, обнимая и поддерживая юношу, чтобы тот не свалился с него. - Ох!.. - Аллен резко выдыхает и наконец-то открывает глаза, чувствует прикосновение к своим волосам и нерешительно поднимает на него взгляд, снова краснея и отчего-то смущаясь. - Я тебя спросил, бобовое, ты в порядке? - самурай отводит его челку и ласково касается губами его переносицы. - Н-н... - у юноши нет сил на него даже злиться - тело полнится тяжестью и приятной истомой, а Юу снова так нежен с ним. Приятно. - Д-да, кажется... - Устал? - догадывается тот, целуя его куда-то в висок; ладонь Канды, меж тем, снова ложится осторожно ему на бедро. Аллен кивает, тянется к нему, и они позволяют себе еще пару минут ленивых нежностей, неторопливых ласк и сладких поцелуев. - Идем спать? - целуя его в щеку, выдыхает Юу и обнимает его бережно. - Идем, - улыбается тот устало и позволяет самураю снова приподнять себя, подхватив под ягодицы, тихо всхлипывает, почувствовав, как тот выскальзывает из его тела. Опуститься обратно он ему, однако, не дает, пока не натягивает обратно белье и не застегивает брюки, после чего уже сам усаживает его себе на колени, разворачивает боком, и, подхватив юношу на руки, поднимается с кушетки; Аллен негромко охнул от неожиданности, едва успевая обнять его за шею. - Обязательно таскать меня как принцессу, ты, дураКанда? - ворчит, смутившись, юноша, вопреки всему снова уложив голову ему на плечо и прижавшись к самураю. - Могу поставить обратно и посмотреть, как ты будешь тут корячиться, пытаясь одеться, - усмехается тот, уже направляясь к выходу из комнаты - тот показался вновь, когда Юу негромко напел уже знакомую им обоим мелодию. - Так что сиди молча и не возникай, Стручок гороховый, - он касается губами его волос, после чего обращает внимание на крохотный золотой шарик, который все это время сидел на крышке пианино: - Тим, - зовет голема Канда, и тот подчиняется, следует за ними, - понадобится твоя помощь. За то короткое время, что самурай несет его до кровати, юноша успевает пригреться и задремать у него на плече, и последним, что он помнил, было то, как Юу, уложив его в постель, нежно коснулся губами его лба - в сон он провалился почти сразу же, стоило его голове коснуться подушки. Вспоминать об этом и о случившемся было приятно, и Аллен, потерявшись в своих мыслях, не заметил совершенно, как зашелестело одеяло, и вздрогнул, очнувшись лишь тогда, когда почувствовал, как его боднули в плечо, ткнулись лицом куда-то в основание шеи, снова обнимая крепко за талию одной рукой. - Ну и куда ты собрался? - голос Канды звучит хрипловато спросонья; сам же он навалился на юношу едва ли не всем своим телом, но тот лишь улыбнулся, покосившись на него через плечо. - Никуда, - просто отвечает ему седовласый экзорцист и касается осторожно его волос. - Просто хотел понять, где я. Юу негромко хмыкает и снова ластится к нему как кот; даже сонливость не мешает ему боднуть его ласково в плечо еще раз, мазнуть кончиком носа вверх по его шее, щекоча нежную кожу горячим дыханием, поцеловать за ухом. - М-х... - Аллен вздыхает тихонько, прижимается спиной к его груди и снова подставляет ему шею, позволяет самураю ласкать себя ненавязчиво, почти невинно. Почти... Юу же касается его плеча самыми кончиками пальцев и осторожно стаскивает с него свою рубашку, оголяет белую кожу с отметинами Чистой Силы на ней и касается ее губами, принимается целовать нежно, почти невесомо. - Что ты делаешь? Ох... - интересуется юноша, когда он снова целует его шею, ведет, щекоча самыми кончиками пальцев вниз по его плечу, стаскивая расстегнутую рубашку еще сильнее. Канда не отвечает, продолжает нежничать с ним, и его челка щекочет Аллену плечо. Самурая - еще не до конца проснувшегося - снова сводит с ума эта близость, кружит голову собственный запах на коже любовника. Он сам не замечает, как все сильнее распаляется, лаская чужие плечи и шею смелее, чувственнее; он то и дело прихватывает губами чувствительную мочку уха юноши, играется с ней, в то время как ладонь его снова оглаживает впалый живот любовника, скользит сначала вверх, задевая грудь и касаясь ключиц, а затем - вниз, до самого низа живота. Аллен вздыхает громко и прерывисто, кусает губы, и снова оборачивается к нему. Юу поднимает голову и тянется к нему, ласково целует в щеку и просит без слов поцеловать уже себя. Седовласый экзорцист исполняет его немую просьбу и тихо стонет ему в губы, потому что Канда не перестает ласкать его тело, скользить по нему кончиками пальцев и касаться будто бы случайно самых чувствительных мест. Поцелуй выходит чувственным, нежным, совсем не глубоким, но этого достаточно, чтобы голову начали терять и тот, и другой. - Канда... - Аллен смотрит, как тот снова целует его плечо и едва сдерживает стон, когда чувствует, что Юу снова касается его груди, трогает самыми кончиками пальцев нежный сосок. В тот момент, когда Юу снова припадает губами к его шее - неожиданно жарко, порывисто - он позволяет ему уложить себя обратно в кровать, выгибается в его руках и запрокидывает голову, чувствует, как самурай прижимается к нему сзади. Ласкает он его все жарче, но прикосновения эти такие нежные, дразнящие, и это заводит до ужаса сильно. Юноша позволяет себе забыться в его объятиях, раствориться в этих ощущениях; ему кажется, что руки Канды везде и трогают его, совершенно не стесняясь. Он слышит, как тот дышит ему на ухо - тяжело и шумно - не переставая мазать губами по его плечам и лопаткам, покрывать их легкими поцелуями и дарить своей нежностью, изредка позволяя себе оставить на изласканной уже до этого коже новое алое клеймо. - Н-х... Ох!.. - Аллен дрожит, едва способный сдержать голос - стоны так и просятся наружу, готовые в любой момент сорваться с его губ. Оказывается, сдерживаться иной раз бывает так сложно, особенно если тебя ласкают любимые руки и губы. Рубашка, что была надета на нем, снова болтается где-то на локтях юноши; она раздражает Канду, и вскоре тот вовсе стаскивает ее с любовника и отбрасывает небрежно куда-то в сторону, прижимается к седовласому экзорцисту и трется о его бедра. Аллен снова выгибается в его руках, сам вжимается задницей в его пах и стонет тихо, забрасывает руку назад и цепляется за его шею, притягивает ближе к себе, чувствует, как ловко скользнула чужая горячая ладонь куда-то вниз, оглаживая, ласково сжимая его нетерпение. Канда прячет лицо где-то в изгибе его шеи, ласково прихватывает ее губами и прижимает его к себе, сам стонет глухо, едва различимо; кажется, он так завелся, что самого себя не помнит. Юноша же раскрывается в его объятиях, забрасывает ногу ему на бедро и закрывает глаза, без лишних слов отдавая ему всего себя, без остатка. Стыд же позабыт им, утрачен с той самой минуты, когда он позволил себе самому довериться этому невозможному человеку во всех смыслах, обнажив перед ним сначала свою душу, а затем - отдав свое тело. Он не сопротивляется ничуть, когда тот, скользнув горячим языком по его шее и жарко расцеловав его плечи, высоко задрал его ногу и снова потерся об него, прежде чем, ткнувшись лбом в основание его шеи, упереться в него и осторожно толкнуться в его тело. Аллен стонет, не сдержавшись, круто выгнув спину, когда самурай входит в него одним плавным движением, прижимается к нему крепко и до синяков впивается пальцами в его ногу. - Тише... - горячечно шепчет Канда куда-то ему в шею и снова припадает к ней губами, начиная двигаться в нем размеренно и плавно. Медленно. Стремясь в этот раз насладиться любовником как можно дольше; в прошлый раз все закончилось так быстро, что он не успел даже толком понять, что произошло. Помнил лишь, что было приятно, приятно до умопомрачения. Приятно им обоим. Поэтому сейчас он вслушивается в то, как тихо стонет юноша, пытаясь сдержаться и задыхаясь от удовольствия, позволяя ему делать с собой все, что захочется, дышит тяжело ему на ухо и то и дело щекочет его шею. Аллен комкает простынь так сильно, что у него побелели костяшки пальцев, запрокидывает голову назад и путается в чужих волосах, сбивает их, гладит Канду по голове, притягивая к себе ближе. Когда чужая ладонь снова опускается на член юноши, тот вздрагивает крупно, тут же хватается за его запястье дрожащими пальцами. - Н-не надо, н-х!.. Ах... - оборачиваясь к нему, просит седовласый экзорцист, и Юу, подняв голову, наконец замечает, как он краснеет, пусть и едва-едва может различить это в темноте. - Почему? - он ловит его дыхание, нежно и коротко целует в губы, позволяя себе толкнуться в него чуть резче. - Слишком... М-х! Ах, слишком... - тихо, но чувственно стонет ему в губы юноша, жмурится от удовольствия. Канда улыбается едва заметно и убирает руку, принимается просто ласкать его тело, гладить самыми кончиками пальцев. Он любит его так горячо и так нежно, раскрывает его еще больше и позволяет себе толкаться в него чуть сильнее, двигаться в нем чуть резче. В этот раз он принимает его куда легче, чем в прошлый, но этот жар, эта узость... Он снова постепенно сходит с ума и кусает чужие плечи, сжимает Аллена в объятиях и наслаждается им: его стонами, его прикосновениями, его близостью. Так хорошо... Его горячее, хриплое дыхание обжигает чувствительную кожу юноши, и тот подставляет ему шею, напрягается все сильнее в его руках, мешает со стонами его имя, рискуя окончательно сорвать тормоза любовнику - тот сдерживается из последних сил, и глаза ему застит бледно-розовое марево. Когда он сжимает его, то слышит, как стонет Канда, чувствует, как он толкается в него сильнее, как потом немилосердно впивается зубами в основание его шеи, пытаясь не сойти с ума от удовольствия. Сначала он делает это неосознанно, но чуть позже - уже специально, заставляя самурая постепенно утратить рассудок и наплевать на осторожность, потому что он сам так хочет его. Всего. Без остатка. Безумие - горячее, невыразимо сладкое - в конце концов накрывает их с головой, и Юу, забывшись уже окончательно, с силой толкается в него, заставляет Аллена выгибать спину и захлебываться едва сдерживаемыми стонами, снова ласкает его грудь, сжимает твердые соски юноши. Тот же понимает, что еще немного, и он сорвется - настолько ему хорошо, настолько туго и сладко тянет уже где-то внизу живота. - Коснись меня... - просит вдруг Аллен, снова обернувшись на самурая и притягивая его к себе для поцелуя. Тот поднимает голову и без лишних слов исполняет его просьбу - жадно впивается поцелуем ему в губы и, позволив ему забросить ногу себе на бедро, касается своей горячей ладонью его члена, ласково скользит по нему вверх. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы юноша затрепетал в его руках, круто выгибая спину и сладко застонав ему в губы. Он замирает, пачкает чужую ладонь и простыни густой белой жидкостью и сжимает любовника так, что он срывается следом, двинув бедрами особенно резко и глухо застонав куда-то ему в шею. Темнота, последовавшая за фейерверком искр, была абсолютной и расступалась весьма неохотно; все, что в ней было - чужое рваное обжигающе горячее дыхание да объятия крепкие, но бережные. Они сами не заметили, как оторвались друг от друга, и лежали сейчас, тяжело дыша и пытаясь хоть немного прийти в себя. Аллен не открыл глаза, когда почувствовал, как Юу выходит из него, придерживая за бедро - настолько сильно он устал. Самурай же, укрыв их обоих одеялом, снова крепко обнимает его и прижимается к юноше, ластится к нему, словно кот, и целует за ухом. Седовласый экзорцист отчего-то улыбается счастливо и накрывает его ладони своими, сам прижимается спиной к его широкой груди; действия Канды всегда были честнее его слов. Сон одолевает моментально обоих, и они так и засыпают, крепко прижавшись друг к другу. Зимняя ночь длится долго, и до рассвета еще далеко; солнечный свет еще не скоро спугнет уютную дремоту, снова разлучая любовников и заставляя их играть роли простых сослуживцев, которые терпят общество друг друга весьма условно.