О дурости (Arbeitstitel)

      Юра был выше Отабека почти на голову теперь, но последнего это, казалось, ничуть не волновало. Хотя Юра намекал, да что там, открыто говорил, что теперь он в их паре главный. Ледяной русский тигр, да. Отабек, правда, говорил, что в двадцать лет рано ещё думать о рукотворном памятнике, тем более изо льда, пока Плисецкий понемногу зверел. Ну как можно быть таким спокойным, когда твой парень, который, на минуточку, на три года тебя младше, выше на целых (минут сорок с линейкой возился, отмеряя точно) семнадцать сантиметров и три миллиметра. Отабек, скотина такая, говорил, что, учитывая Юрины тринадцать, теперь у него одиннадцать и два форы и то, пока они ещё на диване. Юра бился головой о подушку и угрожал сердечным приступом. Бек только сдержанно улыбался. Плисецкий не мог ничего противопоставить этой его улыбке, когда серьёзное лицо неуловимо менялось, становясь мягче. Конечно, блондин мог сказать об этой улыбке много всего, вот только… Да, чёрт возьми, Алтын был похож на персидского кота, такого, с приплюснутой мордочкой и коротким носом. Вероятно, это даже выглядело несколько непривлекательно, однако Юрка мог гладить и целовать это лицо часами, когда Бек задрёмывал у него на коленях или в кресле, совершенно не заботясь о том, чтобы выглядеть хоть немного менее соблазнительно.       Их общая квартира в Питере не была тайной, журналисты очень любили про неё спрашивать. Алтын отвечал, пока Плисецкий, смотрящий или слушающий запись этих бесед, заливался краской. Ну как можно быть таким идеальным и при этом так хорошо ориентироваться с этими пираньями? Отабек, в разговорах с журналюгами, не сказал и слова лжи, только чистую первозданную правду, которой, впрочем, под толстым слоем разномастных воспоминаний и не разглядеть было. Да, живём вместе. Да, дружим. Нет, что вы, какие сердечные дела, когда сплошные соревнования почти без перерывов, просто Питерский лёд намного лучше. Нет, никаких упрёков, просто спрос рождает предложения, да и госпожа Барановская — именно так, с отголосками старины и консерватизма, но Юра каждый раз грыз руки от ревности — ни в коем случае не согласится покинуть своих учеников ради одного, который никогда не станет выступать под флагом её страны. Да, конечно здесь есть и личные причины, но на то они и личные. Простите, время, которое мы вам отводили вышло. До свидания. Это был максимум информации, которую все СМИ мира могли выудить из Героя Казахстана. Со временем Юра просто заучил всё, что в таких случаях говорил Отабек, добавил немного от себя и забыл о проблемах. На время.       Пока однажды Алтына не спросили прямо. На официальной конференции. Хамски врываясь в чужое личное пространство. Бек тогда так и не сказал не слова, потемнел лицом, меж бровей залегла злая складка. Все, кто тогда видел эту сцену, содрогались от воспоминаний о том, как в оглушительной тишине казах отодвинул стул, проехавшись ножками по полу, последний раз презрительно глянул на присмиревшего журналиста и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Плисецкий у себя в Питере спешно искал паспорт и думал, куда бежать. Только скандала так и не случилось, в новостях спорта только бегло упомянули о том, что какое-то там издательство принесло официальные извинения. Отабек подал заявление в суд. Юра ушам своим не поверил, а в тот же день, вечером, когда обычно звонил Бек, раздался звонок от Кацуки. Разговор вышел немного скомканный, но суть оказалась проста. Гомофобия в России и Казахстане — страшная вещь, а Отабек врать не умеет, даже пытаться не стоило, поэтому тот просто вышел, не желая продолжать поток неприятных ему вопросов. Только фанаты, да и журналисты приняли это за взрыв оскорблённой гордости. Отабек якобы, ярость свою тоже выказывал неявно, а тут такое оскорбление. Плисецкий в который раз поразился тому, с какой лёгкостью его парень оборачивал себе во благо даже самые безвыходные ситуации, а Юри обмолвился, что журналистам ещё повезло, что Русскому Тигру уже есть восемнадцать, в противном случае за обвинение в педофилии Алтын имел бы право и в Европейский суд прошение подать. Светловолосый только отстранённо кивал в камеру.       А уже следующей ночью Юра, всё-таки больше походящий на фею, уложенную поверх белых простыней, сгорал от стыда и возбуждения с привязанными к спинке кровати руками. Отабек приехал всего на несколько часов, говорить было некогда, да и не хотелось. Вспоминая ту ночь, светловолосый до сих пор подносил пальцы к стыку плеча и шеи, где какое-то время красовался довольно болезненный укус. Это было одно из тех волшебных воспоминаний, которые не с кем не желаешь делить.       Но на самом деле всё это теперь стало не столь важным. Он теперь не фея, руки подкачал, щетину изредка забывает сбривать, хотя светлая и не видно, только волосы длинные да животные принты остались, потому что на кой ляд отказываться от любимого образа? А если кому-то не нравится, выход обозначен дверью, открывать от себя. Но больше всего Плисецкого беспокоили комплексы, которых как-то не было. Ну не было же, да? Врать самому себе было бесполезным делом, поэтому юноша, едва обогнал своего парня в росте, тут же и смирился, что роль нижнего его уже не настолько заводит. То есть заводит конечно, но обычно кто ниже, тот и с низу. И только обняв Алтына после их четвёртого совместного Гран-При, где Отабек просто выгрыз своё второе золото, светловолосый осознал, насколько его Герой крепче. Так как казах его на руках особо не таскал до того момента, то и убедится в том, кто тут глава прайда, возможности не было. Зато виктимное либидо послало все доводы, весело размахивая платочком «баба». Что бы ты не делал, Плисецкий, ты — баба, и всегда ею будешь, а тебе ведь предлагали. Отабек и правда предлагал, удерживал светловолосого едва не до девятнадцатого дня рождения, после которого тот стремительно начал расти, а уже у постели, стряхивая с поджарого тела футболку, спросил: «Хочешь быть сверху?» У Плисецкого в мозгу будто защёлкали колёсики, процесс пошёл, а вот остальным частям тела на это было плевать. Хотелось, он тогда ещё не знал точно, чего, главное — скорее. Казах его не удерживал до какого-то момента, а потом Юрочка неожиданно оказался на коленях, упираясь лбом в сложенные руки. И ему понравилось, хотя, видят боги, он бы убил того, кто прознал бы об этом. Первое время было просто страшно, потом что-то отпустило. А потом…       Потом Лилия стала гонять в три раза жёстче, прыжки перестали выходить, злость накапливалась, только сейчас, спустя почти полтора года Тигр сумел восстановить форму. И то не до конца. Но вчера, в чёртову пятницу тринадцатого у Юрия Плисецкого идеально получилась короткая программа, за одну технику в которой можно было получить 90 баллов, а был ещё артистизм, с которым юноша пока не заморачивался. Одна программа грела душу и позволяла считать себя едва ли не героем, в обычное время Плисецкий бы не позволил себе так нагло завалится в кровать прямо в одежде, особенно — в верхней. Только сейчас на душе было особенно тоскливо, и когда Алтын наконец открыл входную дверь, окликая, юноша, пообещавший себе не шевелиться и вообще не подавать признаков жизни, едва не бросился своему парню на шею с радостными криками, Отабек бы точно не понял. Но через какое-то время обеспокоенный казах заглянул и в спальню. Его брови тут же взметнулись вверх в немом удивлении. Сейчас он его разденет, совсем как маленького, с тоской подумал Юра, уложит под одеяло и будет смотреть так мягко-ласково, что через полчаса Ледяной Тигр России сам приползёт ему под бок, греться и мурлыкать, как домашний кот. Нужно было решаться, действовать или навсегда смириться, потому что раз не смог, так значит и не очень-то хотел. Блондин скривился, садясь на кровати и опуская ноги в грязных ботинках, с которых уже и так сильно натекло, на пол. Отабек смотрел на Плисецкого с такой заботливой участливостью, что захотелось повесится. Как он вообще посмел думать о таком, этот святой человек к нему со всей душой, а он. И Юра выпаливает на одном дыхании: — Бек, а можно я буду теперь сверху? — и тут же жалеет о сказанном, Отабек каменеет лицом, пару секунд думает, напряжённо, как заводная кукла, кивает и уходит на кухню, что-то там греть.       Блондин остаётся в комнате, думать и раскаиваться, хоть это уже и поздно делать. В голову закрадывается некая мерзкая мысль. Состоит она в том, что если Бек захочет, то сможет взять силой, а вот Юра — нет, вырвется, вывернется и самого быстро скрутит. Юноше мерзко и плохо, воздух будто напичкали свинцом. Ест он в этот день мало и спать остаётся на диване, хотя Алтын и зовёт его пару раз из комнаты, где он совсем недавно убирался, низко наклонившись. Наблюдавший украдкой Плисецкий неожиданно осознал, что хоть ему и нравится задница его парня, но он не может представить себя в ней. Серьёзно. Юрий Плисецкий ни разу не думал обстоятельно о сексе в роли ведущего. Получается, он обидел Алтына зря. Зачем, спрашивается? Разве ему было бы приятно, если бы придя домой он обнаружил своего парня в грязной уличной одежде и ботинках на не заправленной кровати, а сутью первой его фразы было бы «Я хочу теперь сам тебя трахать, не буду больше нижним». Не было, на месте Бека Юра бы сцапал наглеца и всыпал ремня. А то вот как интересно, сначала мы согласны, а потом пошли вы далеко и надолго. Сразу думать надо было, дружок. Да Алтын у него святой, срочно нужно что-нибудь для него сделать приятное, чтобы забыл о глупой «шутке», да. Засыпал Плисецкий именно с такими мыслями.       После пробуждения радужные очки треснули: Алтын ушёл. Нет, конечно не на тренировку или в магазин, а вещи все оставил только потому, что ничего общего с Плисецким вообще иметь не хочет! В итоге Юра, двадцатилетний парень под два метра ростом, позорно разревелся посреди гостиной, кутаясь в плед. Как оказалось, ушёл Отабек недалеко, всего то на кухню. Поэтому, услышав всхлипы, мгновенно бросился в комнату, где бросились уже на него, обвили руками и ногами, уткнулись носом в шею и принялись спешно оправдываться, мол, это не специально, просто вырвалось, он вообще ни о чём таком не думал, правда-правда, это всё природа, масоны и иллюминаты, а вообще не пойти бы всему этому лесом! Отабек только смеялся, прижимая к себе, зарёванную мордашку.