Постпраздничный синдром

– Евгений Вячеславович сказал, что пора уже убрать ёлку, – задумчиво глядя на новогодний атрибут, изрекла Козлова. – Обычно что-то подобное горничные делают, но никто ещё не вернулся из отпуска. Придётся самим. Мне ничего не оставалось делать, кроме как всплакнуть по тем временам, когда папка находил время, чтобы в нашей старой квартире на третьем этаже и ставить, и убирать ёлку вместе со мной. Двойную жизнь ему вести уже не приходилось, а времени свободного больше не стало. И что за парадокс? Большой дом Аффари вообще казался особенно пустым в это время. Все многочисленные горничные, повара и секретари разъехались, отец появлялся редко. В особняке остался только Димас, которому некуда было уехать. Я помнила его печальную историю по рассказам Громова и вопросами не донимала. Впрочем, в коттедже он чувствовал себя вполне комфортно. – Мы тогда сходим пока за коробками для всего этого богатства, – Артём обвёл широким жестом увешанные гирляндами стены, – а вы пока шары с ёлки поснимайте. Нет в зимних праздниках ничего грустнее этого времени. Салюты отгремели, салаты доедены, даже по телеку прекратилась бесконечная череда «голубых огоньков», сменившись очередным повтором «Шрека» и «Битвы экстарасенсов». – Грустно это, – вздохнула я, снимая с ёлки верхушечку. – За окном тьма и холод, да ещё и возвращаться обратно в школу. Экза-а-амены. – Контрольная по покрытосеменным, – ободряюще похлопал меня по плечу Громов – Иди ты со своими покрытосеменными! – вспылила я, чуть не ухнув вниз с шаткой табуретки. – И так донимаешь меня почти каждый день, всё время в дневник замечания пишешь, злодей! Думаешь, хоть кто-то их читает? – Их читает твой старший брат! – радостно подал голос Артём, притащивший откуда-то с чердака здоровенную коробку из-под ёлки. – По большей части он над ними ржёт, – скептично поправила Даха, придерживая ему дверь. – Использую их как статусы в соцсети! – радостно похвастался младший Заславский. – Вот, например, мой любимый: «Подпевала песням Стаса Михайлова после звонка», или вот ещё шедевральный: «На уроке ругалась немецким матом». Козлова лениво усмехнулась. – Лично мне нравится: «Тыкала палочкой чучело совы». Хотя я считаю, там не хватает замечания: «Трахалась с учителем биологии в подсобке на большой перемене». Громов поперхнулся, Артём игриво присвистнул. – Ты знала? – я выронила на пол большой синий шар с весёлым снегирём, красным, как мои щёки. За одно и челюсть пришёл придерживать. – Если бы не я, вся школа бы об этом знала. А так пришлось стоять в дверях и уверять пятиклассников, что в кабинетно сдох подопытный тушканчик, больной сибирской язвой, и в класс нельзя заходить до произведения дезинфекции. Кстати, чем вызван столь бурный энтузиазм? – Даха нарочито медленно и грациозно прошествовала вглубь комнаты и по-хозяйски взяла Громова за галстук, оборачиваясь ко мне. – Наверстываешь упущенное? Ебаная провокаторша. – Не трогай его! – хором воскликнули мы с Артёмом. – Одного раза достаточно, – деловито прибавила я. – Одного раза? – Заславский-младший приподнял брови, и окинул каждого из присутствующих по очереди внимательным взглядом, после чего, кажется, его мафиозная проницательная натура всё поняла. – Пойдём выйдем, Дарья. Дверь за ними закрылась, а легче не стало. Во мне с новой силой клокотало негодование. Из нас двоих первой он оприходовал её! Да ещё и прямо на своём учительском столе! Каждый раз, когда я думала об этом, злилась. Не на Громова лично. На него злиться было невозможно. Тем более сегодня, в этом своём синем костюме, он выглядел особенно охуенным. Но я никак не могла избавиться от назойливого чувства, что за этот прокол ещё не отыгралась. Досадливо цокнула языком, и серёжка пирсинга клацнула по нижнему ряду зубов. И мне ударила в голову пьяная мысль. Я медленно подошла к Денису, привычным движением поправила сбитый Козловой галстук. Дыхание уже тогда сбилось от волнения и предвкушения. Смазано чмокнула его в губы и опустилась на колени, оказавшись как раз напротив его восхитительного ремня из чёрной кожи, которым меня даже пару раз били за несделанную домашку. Сейчас я расстёгивала его дрожащими пальцами. – Барковская, не пори горяку, – почувствовал неладное горе-биолог. – Мы даже не заперты. – Можно подумать в твоей подсобке мы были заперты, – я облизнулась, спуская с бёдер его штаны. Поцеловала сквозь ткань наливающуюся жаром плоть, мягко провела носом, чувствуя, как твердеет. Громов тяжело выдохнул сквозь сжатые зубы. Ладонь легла на мои волосы. Сдался. Получив карт бланш, я спустила вниз резинку его трусов. Прошлась рядом отрывистых невесомых поцелуев вдоль вен, поддразнивая, вырывая из горла своего мужчины утробный рык. От основания обратно к головке, неторопливо, очень жарко, я уже давно думала об этом, но решилась только сейчас. Потом плотно обхватила губами его член, помогая себе языком, пуская в ход серёжку. Она как будто специально ждала этого момента. Громов очень красиво откидывает голову назад, оказывается. – Господи, что же я делаю, ты же еще совсем... – взялся за предплечье и легонько потянул меня вверх, взгляд мутный, растопленное блаженством золото. – Совершеннолетняя, – категорически, с пошлым придыханием прервала я его череду самоукоров. А меня ноги плохо держали, поэтому плотно прижалась к Денису, обдавая судорожным дыханием его шею. Не совсем понимаю, что я творю, но мне это нравится. – И не в меру прыткая, – он вдруг развернул меня к себе и нагнул над столом, удерживая одной рукой за шею. Вторая уже залезла мне под юбку, по-хозяйски огладила бёдра, спустила трусы. Сейчас меня накажут за дерзость. Он медленно, но всё же одним движением вошёл до основания. Я задохнулась, царапая короткими ногтями дорогую поверхность письменного стола. Если до этого я старалась не ложиться на него, то теперь сила в локтях ушла, и я прижалась щекой к восхитительно-шершавому дереву, закусила палец. Долбанный Громов, это так охуенно, что я сейчас растекусь лужей по этому прокля тому столу. С каждым новым толчком мои томные бесстыдные вздохи становились всё громче и чаще, почти срываясь на стоны, так что в конце концов Денису пришлось зажимать мне рот рукой. Безумная страсть, счастье, ничегонесоображание. Мишура, аккуратно разложенная на углу, оказалась сметённой на пол, но в глазах всё ещё стояли искры восторга, словно от новогодней гирлянды. Мы всё еще дышали сбито, резкими неверными движениями приводя в порядок волосы, одежду, когда дверная ручка отошла вниз и дверь раскрылась. В комнату буднично вошёл Димас, но увидев происходящее, замер еще на пороге. – Да вы издеваетесь что ли, – всплеснул руками суровый киллер, наблюдая воцарившийся бедлам и всем своим видом намекая, что его истинная причина была ему прекрасно известна. – Мы просто... – Денис осёкся, прикинув, наверное, что ему сложно будет обмануть напарника после стольких лет совместной службы. – Мы фильм смотрели... – пришла на помощь я, брякнув первое, что пришло в голову. – Я бы сказал, что ваш папа не одобрит просмотр фильмов с подобным содержанием, – вздохнул Димас так тоскливо, что захотелось его погладить, – но прежде чем врать что-то, убедитесь, что в комнате хотя бы есть телевизор. После этой фразы должно было воцариться неловкое молчание, но его почти сразу нарушил протяжный и сладкий стон, возвещавший о том, что мой брат закончил с выяснением отношений, и теперь они с Козловой собираются «смотреть фильм» так, что слышно это будет во всём доме. – Да и чёрт с вами, – устало махнул рукой Димас.