Подсолнух.

      Мы не могли быть друг с другом с самого начала жизни на этой планете. Теперь я это понимаю. Жаль только, что для этого понадобилась твоя смерть. Сегодня последний день, когда я позволяю себе утопить свое горе в шерри , когда я отдаюсь воспоминаниям о нас и о произошедшем. «Матисс.»       Единственным оставшимся напоминанием о тебе осталась фотокарточка, где мы с тобой на подсолнуховой плантации. Ты стоишь к снимающему тебя в пол-оборота, прижимаешь к груди три больших цветка с яркими желтыми лепестками и смеешься. Кажется, шел второй год нашего пребывания в специализированном лагере для колонистов в холодной Сибири. Биолог по образованию, ты находил очаровательной местную фауну. Ты умудрялся застревать во всех болотах, кустах и дуплах, кои только находил. Я уж молчу о том, сколько счастья у тебя было, когда какая-нибудь худющая белка с облезлым хвостом прыгала тебе на плечо и ты орешек за орешком кормил её, сияя словно звезда. И как-то летом мы нашли это поле. У местных что-то вроде традиции было здесь фотографии делать в начале лета и ты мне тоже предложил подобное. Я сам не стал фотографироваться, а вот тебя запечатлил. «Матисс. Матисс. Матисс!»       Там, на Земле, забыв обо всем и вся на свете, мы с тобой были счастливы. Черт, да даже жизнь в диком климате Сибири меня не заботила. Там ты улыбался только мне, отдавался весь, с твоими блядскими потрохами только мне! Мы были почти идеальной семьей! Почти идеальной потому, что с детьми не вышло: оба не подходили друг другу по генному, но мы планировали завести их тут, на Кадаре! По крайней мере я так уж точно. Помнишь, как мы отправлялись на корабль? Кстати забавное у него название было. «Титаник». Кто додумался так назвать – не знаю, но подшучивали мы с тобой о крушении частенько. Мол, налетит наш звездный крейсер на метеорит как Титаник на айсберг и помрем мы во сне. Забавно, но похоже в нас с тобой тогда и правда что-то умерло, стоило нам лишь взойти на борт. Ты стал более активным, более раскованным. Более сексуальным, что ли. Многие из мужчин смотрели на тебя с неприкрытым голодом, а ты словно упивался этим. Неужели тебе было так мало меня, что ты начал засматриваться на других? Поначалу я молчал и наблюдал. К чему скандалы из-за глупого лёгкого флирта? В конце концов я доверял тебе безоговорочно. Все зря.       После криосна и прибытия я уже не сомневался в том, что ты больше не мой. Когда мы заселились и более-менее обжились, ты начал исчезать. Говорил, что работа. Верил ли я? Да. Верил до последнего, сжав зубы и стараясь угодить во всем. Однако, чем больше я старался, тем больше ты меня костерил. В тот день мои нервы больше не выдержали. Скандал вышел знатный. Ты верещал словно резаный, обвиняя меня во всех смертных грехах: бесплодие, малогабаритность дома, что не о том ты мечтал, когда выходил за меня, что все время притворялся ангелом что бы мне соответствовать. Я слушал с удивлением. Мы всегда были открыты, а тут такое. Дальше — хуже… Ты начал швырять в меня все, что попадалось под руку с пожеланием смерти. И я не выдержал, не сдержался. Я ударил тебя. Дал пощечину, рассчитывая, что ты успокоишься, придешь в себя. Но вместо того, что-бы прижать свой зад к дивану и умерить пыл, ты вылетел из дома так быстро, что я и слова сказать не успел. «Я сделаю так, Йоанн, что ты будешь мучаться всю оставшуюся жизнь.»       В тот момент я не придал значения твоим словам. Мало ли что ты еще мог наговорить в душах. Сразу я не погнался за тобой, нет. Сам успокаивался и давал время остыть тебе. И очень зря. Ты, маленькая блядская душонка, рьяно отсасывал своему русскому «дружку-соседу», пока я метался по всему поселку в поисках. Специально ты это сделал или нет, мне уже не было дела. Мое сердце пронзили тысячи игл в раз, разрывая его. Вместо любви осталась лишь ноющая пустота и боль. Острая, дикая, необузданная.       Ты не хотел? Это не ты мне изменял, а кто-то другой? Ну же, начни хотя бы оправдываться! Умоляю тебя! Ты же молчал как партизан и улыбался. Я сам не заметил, как из кобуры извлек бластер, как навел на твоего друга дуло. Он даже не дернулся, только качнулся в сторону и дернулся под очередной волной кайфа. Еще и обдолбанный. В ту минуту я не отвечал за совершённые мною действия. Легкое нажатие - и твоего любовника нет как нет, лежит на земле с аккуратной маленькой дырочкой во лбу. «-Скажи что ты любишь меня, Матисс. Скажи это. Умоляю тебя. -Я… Я презираю тебя, Йоанн. Презираю.»       Еще один выстрел, ты вздрагиваешь. Я специально, а ты и рад, вновь начинал надо мной измываться. Столько обидных слов, столько грязи. Я не стерпел. После я уже думал, что лучше бы я сам застрелился, но сейчас, сидя в камере за этим дневником, понимаю, что поступил правильно. Сорняки выдирают с корнем. "Матисс..."