Замечательно наглый

      — С сегодняшнего дня у тебя лейтенант.       Закусив нижнюю губу, Аомине лениво царапает затылок. Акаши его к себе вообще по приятным поводам не вызывает, но это звучит получше выговора за то, что снова задержался дольше положенного в Мире живых, упился до неходячего состояния и разболтал какой-то такой же пьяной девице про всю структуру Готея 13.       Но и это звучит тоже… так себе.       — Мне не нужен лейтенант. По-моему, я говорил это уже не раз.       — По-моему, я не спрашивал твоего мнения, а отдал тебе приказ, — Акаши слегка щурится, и Аомине уже много раз видел этот недобрый слегка заметный огонёк в его глазах. Да, он уже давно знает, когда надо бы замолчать и вспомнить, что Акаши — капитан Первого отряда, приказы которого выполняют без лишнего писка, но… Но!       — Насколько я помню, капитаны сами могут принимать решения о назначении лейтенантов, а я пока что капитан, — Аомине тоже умеет добавлять в голос прохладные острые нотки, словно хочет ими кого-то напугать. — И поэтому в девятом отряде…       — Девятый отряд. В Готей 13 нет отряда сильнее, — Акаши не даёт ему договорить, и Аомине настороженно слушает. — Твой отряд, Аомине, силён именно тем, что каждый синигами действует в нём сам за себя и может справиться в одиночку там, где не справится никто. Поэтому у твоего отряда должен быть и сильный капитан.       — Хочешь сказать, я слаб?       — До тех пор, пока некому прикрыть твою спину — да. Или так и думаешь, что это будут делать чужие лейтенанты?       А вот это уже удар по больному и да, его слабость. Аомине нечего ответить, только и остаётся, что сжать ладони в кулаки, сразу вспоминая побледневшего Кисе, который прикрыл его от серо одного из Пустых, когда он сам замешкался. Со времён Академии всегда так было — Аомине шёл напролом, а Кисе, самый верный друг, с самой беззаботной улыбкой прикрывал его зад.       Только Кисе давно уже лейтенант Касамацу, хоть и верен старым недобрым привычкам.       Акаши верно воспринимает его хмурое молчание за полную капитуляцию.       — Кагами Тайга. На вид лет восемнадцать. Попал в Общество душ два месяца назад, так что задача не из лёгких, потому что всё его обучение будет на тебе, — спокойно начинает до этого молчавший Куроко — лейтенант Акаши, — но его ровный и размеренный тон Аомине нисколько не успокаивает.       — Чего? Пацан, который даже в Академию не заходил? Вы издеваетесь, что я с ним делать буду? — на одном дыхании зло выпаливает Аомине, но ни Акаши, ни Куроко этим не пронять.       — Ты сам не окончил Академию до конца, так что не будем об этом.       — Я — другое дело.       — Как и он. У парня необычная духовная сила, такую надо держать с собой рядом. Отправим его в Академию — и можем не дождаться, его сразу заметят все, — Акаши чеканит слова ровно и аккуратно, и Аомине всё-таки прислушивается — серьёзное, значит, дело. — Он уже справляется с духовным мечом. Это не обычная душа, Аомине.       — Ладно, не обычная, но… Почему я?       — Я бы тоже хотел, чтобы им занялся кто-то более ответственный, но я всё-таки думаю, что ты подходишь лучше всего. Что-то есть в ваших духовных силах схожее, и мне интересно, как вы сработаетесь.       — Экспериментатор хренов, — ворчит тихо Аомине уже на выходе из его особняка и тут же чуть не нос в нос сталкивается с высоким парнем. Точнее, носом в красно-рыжий затылок — ну и яркая же шевелюра у этой долговязины! И чего он прямо на пути встал?       Дайки не успевает спросить — успевает почувствовать. От этого парня исходят такие волны духовной силы, дикой, неприрученной, концентрированной и яркой, что Аомине почти что поддаётся — почти. Он капитан, а не какой-то юнец, поэтому он не будет расслабляться, позволять себе отключить все желания, кроме одного — прикрыть глаза, попробовать ощутить эту силу ещё глубже, лучше… Вот же чёрт, кто же он такой? Хотя Аомине, похоже, знает ответ.       — Кагами Тайга, да?       Парень, уже повернувшийся к нему лицом, лениво кивает, поглядывая исподлобья. Вот же реально высоченный, ростом с самого Аомине, и, похоже, тело у него крепкое и сильное — вон какие плечи-то широкие. Ещё бы морду поприветливей — и вообще красота.       Но Тайга задумчиво разглядывает его и только через пару минут выдаёт:       — Ты мой капитан, что ли? Как там… самый главный распиздяй во всём Готее?       И лыбится так вредно. Точно не сдаст заразу, которая дала Аомине такую чёткую характеристику.       Что ж, так ведь только интереснее? ***       На самом деле Тайга оказывается вполне весёлым и активным парнем, но Аомине не спешит расстраиваться. У Тайги хорошая улыбка и интересное реяцу, которое его, Аомине, заставляет вздрагивать приятной дрожью. Что-то знакомое чувствуется в его неудержимой и пока не контролируемой силе, что даже катана подрагивает нетерпеливо в ножнах. А уж Куройикари всегда чувствует, пантера же — вот нюх и кошачий. Чувствует, но пока молчит, и попадать в свой внутренний мир без её приглашения Аомине так и не научился.       А вот Тайге поболтать со своим занпакто давно уже пора, потому что левое крыло штаба их отряда так и не восстановили пока до конца после самой первой тренировки. Поэтому они теперь и тренируются на окраине Руконгая, в самом унылом месте, где сдохнуть от тоски можно, посмотрев только на развалы булыжников и кое-где даже мусора.       Но Тайга скучать не даёт, и Аомине с особым удовольствием выкрикивает: «Рычи, Куройикари*!», — и тогда вокруг всё вмиг становится оглушительно ярко и резко. Шикай Аомине даёт ему животную силу, ловкость пантеры и все инстинкты дикого хищника, поэтому, какой бы разрушительной ни была сила Тайги — она его не заденет. Аомине всегда уходит от любой волны его реяцу, и Тайга каждый раз глотает пыль, прижатый за шею к земле цепкой хваткой руки.       — Ну вот, снова располосовал, — ворчит он, и Аомине без капли раскаяния рассматривает длинные царапины на коже.       — Снова, — пожимает он плечами. Что поделать, если у него ещё появляются и острые когти, а шея Тайги… Чертовски классная у него шея, крепкая, загорелая, так и хочется полоснуть по ней до капелек крови, а потом слизать их все до единой. Аомине уже устал думать о том, что будит в нём такие мысли — то, что он давно не трахался, или банальный животный инстинкт, которым Куройикари его одаривает с избытком.       — Я вообще когда-нибудь смогу тебя задеть? Аж бесишь уже, — обиженно ворчит Тайга, убирая свой меч, и Аомине кое-как уговаривает себя не пялиться на то, как медленно затягиваются царапины на его шее.       — Никогда, пока не научишься управлять своей силой. Ты атакуешь не думая, поэтому твои удары, они, ну… рассеиваются и теряют мощь. Их легко обойти. Тебе надо больше концентрироваться.       — Да как? — злится Тайга. — Как будто я не пытаюсь.       Аомине задумчиво закусывает нижнюю губу, пока Тайга въедливо сверлит его испытывающим взглядом:       — Твой занпакто — ты с ним так и не смог пообщаться?       Тайга только вздыхает — ну конечно, Аомине этим уже ему всю плешь проел, но без этого вопроса никак, хотя Аомине лучше всех понимает, что донимать им нельзя.       — Ладно, не кисни, это дело не быстрое. Мечи — они те ещё засранцы, пока сами не захотят, не достучишься до них.       — И у тебя такой же?       — Моя Куройикари — шикарная стерва, — с гордостью заявляет Аомине, поглаживая ладонью матово-чёрную рукоять своей катаны, и Тайга только фыркает от смеха.       Идея приходит Аомине уже в штабе отряда — и как ему это раньше в голову не пришло, всё ведь так просто! Тайга, распаренный и раскрасневшийся после горячего источника, только крепче запахивает на себе юкату.       — Чего замыслил, капитан? — и почему слово «капитан» от него всегда звучит с каким-то подъёбом? — Взгляд у тебя… Ну, хорошего не обещает.       Аомине старается улыбнуться как можно дружелюбнее, и на лице Тайги ещё больше расползается печать подозрения.       — Да ничего я не замыслил, — сдаётся Аомине. — Точнее, да, замыслил, но это тебе на пользу. Короче… Ты хорошо отдыхаешь? Ну, там, крепко спишь, кошмары не мучают? А то ты задолбал уже, вечно крутишься юлой, никакого с тобой спокойствия.       — Вообще-то я тренируюсь. Я хочу стать хорошим лейтенантом, чтобы… — оскорблено выпаливает Тайга и резко замолкает с недовольным цыканьем.       — Чтобы что? — осторожно продолжает Аомине, смакуя всю прелесть этой неловкости. Тайга точно хотел сказать что-то хорошее и приятное, но…       — Конечно, чтоб надрать твой самодовольный зад, — огрызается тот — и, конечно, лжёт. Вон, руки скрестил на груди, думает, что Аомине его не прочитает, ага-ага.       — Ладно, проехали. Я к тому, что тебе надо просто отдохнуть. Хотя мы, шинигами, можем обойтись без еды и сна, это не значит, что они нам не нужны. Нужны. Нам надо восстанавливать свою духовную энергию. Сейчас твоя энергия в постоянном напряжении и ожидании, и я устаю, даже просто ощущая это от тебя. Я хочу, чтобы ты отдохнул и перестал думать о том, как станешь сильнее. Я приказываю тебе это, как твой капитан.       Аомине говорит медленно и тихо, но видит, как Тайга жадно вслушивается в каждое слово. Он ждёт очередной злой колкости в ответ, но на этот раз Тайга послушно опускает руки, открывает эту невидимую клетку и только тихо говорит:       — Хорошо.       От неожиданности Аомине даже не сразу находит, что сказать.       — Ну, это… Тогда иди и спи? — удаётся кое-как выдавить в ответ, но Тайга всё равно смотрит на него пытливым взглядом и неловко теребит пальцами край пояса юкаты.       — Я на самом деле плохо сплю. Много мыслей. Много… всего.       И снова Аомине не может найти нужные слова. Он всегда готов к тому, что Тайга огрызнётся, запрётся на все замки, но не к тому, что он будет откровенен. Поэтому у Аомине только арсенал самых разных колкостей в ответ, но что он может сказать сейчас? Аомине и не говорит ничего, кроме: «Ладно, пошли». Провожает Тайгу до его комнаты, скептически обсматривает его футон — а ведь хороший и мягкий, — и на пару минут убегает к себе.       — Это ещё чего? — настороженно косится Тайга на флакон с миндальным маслом в его руках, когда он возвращается.       — Одно из моих главных сокровищ. Так, верх вот снимай. Или всё снимай, как тебе больше нравится. И на футон на живот.       Тайга только пятится на шаг назад от него и снова нервно теребит край пояса, и Аомине фыркает от смеха.       — Чего ты как… Массаж тебе сделаю. Это масло хорошо мышцы разогреет, расслабишься и уснёшь.       Тайга всё-таки аккуратно и медленно стягивает с плеч юкату, выпутывается из рукавов, и теперь они повисают аж почти до пола. Но вид у него всё равно подозрительный, и Аомине не выдерживает:       — Так, давай сразу решим. Ты мне веришь?       — Нет, — слишком быстро выпаливает Тайга, и, конечно, это явная ложь. Не верит — и подставляет под его ладони свою беззащитную спину и шею? Аомине не пронять этими играми в прятки настоящих эмоций, хотя он и сам уже заигрался. Врал ли он сам Акаши ещё несколько месяцев назад, когда говорил, что ему не нужен лейтенант?       Хотя к чёрту всех лейтенантов, Тайга — нужен, и Аомине, растирая меж ладоней масло, готов заворчать от удовольствия диким котом. От кожи Тайги веет теплом, его реяцу ласкает кончики пальцев, а от них скользит всё дальше и дальше… Аомине изо всех сил старается удержаться и не поёрзать на чужих бёдрах — сидеть на них удобно — и жарко. Тайга опаляет, и кажется, перед глазами всё плывёт в раскалённом воздухе. Аомине может только жмуриться, полагаться на ощущения, на собственные ладони, разминающие тёплую кожу и твёрдые мышцы и постоянно натыкающиеся на тонкую металлическую цепочку. Полагаться и на собственную реяцу — или уже чужую? Странно это всё. Ведь чужую силу всегда хотелось подавить. Теперь её хочется только узнать, подпустить ближе, договориться.       А Тайге, похоже, ничего не хочется — вон как уже сладко спит, уткнувшись носом в край футона. И Аомине едва ощутимо щёлкает его пальцем по рыжим вихрам.       На следующий день он не спрашивает, помогло ли. И так всё видно по отдохнувшему лицу и весёлым глазам. А ещё его реяцу словно ластится послушной кошкой — Аомине это чувствует, когда хлопает по крепкому плечу или почти что касается чужой ладони своей.       Наверное, договориться всё-таки получается? Узнать, подпустить ближе, понять — на ближайшем задании по зачистке тёмного местечка в Бруклине в Нью-Йорке от целой компании Пустых это получается сполна. У них нет никакого плана, они никогда не договоривались о том, как будут сражаться бок о бок.       — Только не мельтеши сильно, ладно? — Аомине делает вид, что он суровый капитан, но с Тайгой это никогда не проходит — только едкое фырканье в ответ:       — С тебя десяток двойных чизбургеров после того, как я спасу твою наглую задницу, — и он первым обнажает меч.       Он всегда говорит об этих чизбургерах, гамбургерах и прочих вкусных «-герах», что, наверное, у каждого шинигами, отправляющегося на задание в Мир живых, вошло в привычку по возвращении притаскивать с собой их целый бумажный пакет — потому что Аомине тоже теперь всегда о них говорит. Да, они шинигами, им вообще нет нужды в еде, но они умудряются в тренировочном бою выяснять, кому достанется последний бургер.       Сейчас они не спорят ни на что. Сейчас они просто делают свою работу, и сейчас все инстинкты Аомине обострены в тысячу раз — с тренировками не сравнить. Сейчас он упивается своей-чужой духовной силой и чувствует, как у Куройикари подрагивает лезвие клинка, когда Тайга одним ударом своего меча рассекает маску последнего Пустого прямо посередине.       В сизых октябрьских сумерках Бруклина гаснут следы тающих очищенных душ вместе с обрывками защитного барьера, и Мир живых снова царит в этом месте, словно всё совсем обычно. Великая армейская площадь перед входом в Проспект-Парк в один миг заполняется людьми — а их с Тайгой никто не видит, никто не чувствует. И это только больше раззадоривает и сводит с ума, толкает в жар — загребущих рук и сухих напористых губ. И вот теперь, целуя его упорно и пытливо, Аомине хочет только покорить. Запутать, срываясь с грубого укуса на мягкую ласку и посасывая самый кончик горячего языка. И Тайга льнёт в ответ, жмётся грудь в грудь, и это ещё больше распаляет — сейчас можно всё, в этой не видящей их толпе. Аомине ныряет ладонью под край чёрной косодэ, щекочет кончиками пальцев горячую кожу, нащупывает пресловутую цепочку — Тайга с ней не расстаётся. На ней… Кольцо же вроде? Удивительно холодное, и Аомине ловит среди плывущих мыслей одну тревожную, правда, не может пока разобраться в ней. Он лениво кусает запрокинувшего голову Тайгу под подбородком и крепче натягивает цепочку.       И Тайга болезненно охает слишком внезапно, пытается отстраниться, а проклятая цацка настолько ледяная, что, кажется, сейчас кожа на пальцах слезет, как от ожога. В сизых сумерках наконец-то в один миг разгораются все фонари, и теперь Аомине всё понимает, всё видит — особенно красные следы свежей тонкой раны вокруг шеи и на груди Тайги. И как он раньше это не заметил? Или Тайга пытался это скрыть? Сейчас уже не время выяснять.       — Это кольцо… Оно было с тобой, пока ты… — сложно сказать: «Пока ты был жив». По сути Тайга ведь и сейчас тоже жив, просто теперь его мир полностью другой. Просто в прошлом мире осталось что-то, что ранит его сейчас. — Снимай. Живо.       Тайга молча мотает головой, и Аомине сильнее тянет его за цепочку за себя. Кольцо уже краями, похоже, режет ладонь.       — Оно разрушит тебя, и именно я разобью твою маску Пустого, ты же ведь это понимаешь?       Тайга дёргается на шаг назад, и натянутая цепочка всё-таки лопается на его шее, повисая с кулака Аомине.       — Тебя за язык никто не тянул, — выпаливает Тайга, выдергивая кольцо из его ладони, и больше в этот вечер он ничего не говорит.       В этот вечер стоит только Аомине закрыть глаза, проваливаясь в беспокойный сон — и в нос рвётся свежесть нагретой солнцем травы. Куройикари наконец-то решила поболтать, а вместо приветствий — вредно протянутый звонким голосом упрёк:       — Балбес ты у меня, балбес.       Лениво открывая глаза, Аомине переворачивается на живот и утыкается носом в мягкую траву. В её внутреннем мире всегда так по-летнему светло, птички поют вон, солнышко светит — в контраст привычному настроению его «шикарной стервы».       Судя по шуму ткани — а у Куройикари любимое чёрное платье почему-то аж похрустывает всегда, — она присаживается на траву рядом. И с усердным пыхтением надавливает крепким небольшим кулаком на его затылок.       — Ребёнка обидел и напугал, унылая ты бессовестная задница.       С ней бы и поспорить, но пока Аомине может только отплёвываться от травы. Куройикари мучает его затылок недолго, уже через минуту ерошит ладонью волосы и гладит пальцами по макушке.       — Ты же знаешь, что не станет он Пустым, — бормочет она, и Аомине поворачивает голову к ней. Мягкая трава теперь приятно щекочет щёку.       — Знаю. Но я всё равно испугался.       — Испугался он, — ворчит Куройикари и щурит свои зеленющие кошачьи глаза, а потом тоже падает на живот на траву и потягивается, как истинная пантера. Аомине легонько дёргает её за попавшуюся под руку длинную смоляную прядку волос.       — Что с реяцу Тайги? Почему она… такая? — у Аомине в голове крутится много слов, и наверняка Куройикари уже все их прочитала, не обманувшись невнятным вопросом.       — Потому что, балбес, потому что. Ты достал мироздание своим унылым образом жизни волка-одиночки, и оно над тобой сжалилось.       — Да ну тебя.       — Или просто мироздание любит меня и догадалось, что мне так по душе, когда рядом меч с родственной духовной силой, — на лице Куройикари появляется мечтательное выражение, и она на миг теряет всю свою спесь, но тут же вспоминает о своей едкой ухмылке. — Так что не порти мне тут ничего, я тебе спать спокойно не дам, буду зудеть у тебя в мозгах.       — Какая же ты вредная.       — Вся в тебя, хозяин, — фыркает Куройикари и в кошачьей манере пытается свернуться клубочком, подтягивая колени к груди. — И всё-таки… Душа этого парня могла обратиться Пустым, но он стал шинигами. Знаешь, почему?       — Мм?       — Пустые просто существуют, а он хочет именно жить. ***       — А здесь празднуют Рождество?       Голос у Тайги сиплый, почти незнакомый — хотя они так давно уже не разговаривали (а на деле — всего пару недель), что, может, Аомине просто забыл, как он звучит?       — Для нас Рождество — один из самых сложных дней в году, — не сразу находится с ответом он. В Обществе Душ обычно ровная солнечная погода, но раз в год всё сменяется на пару месяцев хмурыми метелями, которые напоминают о том, что расслабляться нельзя. Во время их тренировки как раз начал пробрызгивать первый снег.       Тайга молчит, не расспрашивает дальше, но Аомине не может не говорить. Он ведь так соскучился, ему так нужно, чтобы Тайга его послушал. Услышал.       — Люди всегда ждут Рождество. Верят, что случится в этот день какое-то волшебство, которое поможет им что-то изменить, начать всё заново. Они мечтают, дают обещания, верят. И не всегда могут это исполнить. В этот день Пустых обычно всегда больше всего. Они… они копят в себе всю боль и ярость именно для Рождества. Мы можем дать им только одно волшебство — освободить их.       Тайга слушает его. Тайга его слышит — потому что смотрит ему прямо в глаза, открыто и ясно, как и раньше. А ещё он не носит больше эту злополучную цепочку — Аомине уже давно это заметил. И несколько шагов меж ними — это очень много. Даже несколько сантиметров, пока Аомине не решается обнять Тайгу крепко-крепко, кажутся просто невозможными.       — Я не стану Пустым, — бормочет горячо Тайга, утыкаясь носом ему в ухо.       — Я знаю. Прости.       На Рождество все отряды готовы в бою с Акаши во главе, хотя у его лейтенанта Куроко более важная роль. Он самый сильный по созданию барьеров, и эта способность нужна как никогда. Нельзя допустить, чтобы кто-то из Мира живых пострадал. Хотя всегда этого не избежать — Пустые, как назло, выбирают самые людные места.       Вот и сейчас уже под раздачу попала пара крупных торговых центров, но у отрядов Аомине и Акаши, как у самых мощных, цель намного крупнее. В прошлом году были Елисейские поля в Париже, но «очаг» меняется каждый год, и теперь пришла очередь знаменитого Таймс-сквер.       Всё слишком быстро в этот день, всё в режиме полнейшей сумасшедшей сосредоточенности, и пусть Аомине не успевает увидеть Тайгу в пылу битвы рядом с собой, но чувствует его взрывную силу кожей. Пустых набралось на этот раз прилично, только и успевай их крошить, и пусть барьер Куроко просто идеален, чтобы защитить и скрыть людей вне него — но что делать с теми, кто остался внутри? Несколько молодых ребят оказываются в самом эпицентре. Пусть они и не видят того, что происходит на самом деле — но в это Рождество они всё равно видят страх. Внутри барьера защиты нет, и падающий рекламный экран так же опасен, как и любой Пустой. Аомине приходится делать выбор мгновенно, и он одним взмахом меча превращает огромную плазму в серебристую мягкую снежную пыль. Кажется, что один из парней видит именно его, потому что он задирает голову, смахивает с глаз длинную чёлку и смотрит прямо в глубину серебристого вихря, будто Аомине прямо перед ним. У этого парня внимательные серые глаза, родинка под левым, а ещё под развязавшимся шарфом на шее искрит тонкая металлическая цепочка. Аомине знает, что за его спиной один из Пустых. Не видит — чувствует. Знает, что ещё успеет активировать шикай, но из горла кое-как рвётся лишь сиплое:       — Рычи…       — Рычи, Сунотора*!       Тайга что молния — быстрее, чем когда-либо. У этого Пустого нет ни единого шанса. У Аомине нет ни единого шанса отвести взгляд от ярко горящих золотом глаз. Собственные разгораются так же через секунду — ведь Куройикари всё-таки «рычит» в его руках с мечом Тайги на пару.       Когда всё заканчивается, в Нью-Йорк приходит мягкий снегопад. За резными снежинками и не видно, как огоньками тают освободившиеся души, и пылью опадает уже ненужный барьер.       Вокруг люди говорят, что это волшебство, что упавший рекламный экран никого не придавил. Настоящее рождественское волшебство, которое сейчас пушистым снегом скроет обломки и растает каплями на тысячах ладоней. Парень с внимательными серыми глазами тоже раскрывает свои, и крошечные снежинки тают на них сразу же, пролетая через нависшую над ними ладонь Тайги, которую тот не решается опустить ниже.       — Тацу! — парень оборачивается к подбежавшему к нему высокому брюнету. Тот сгребает его в объятия так крепко-крепко. — Я думал, что…       — Хоть какое-то обещание на Рождество я должен исполнить, Шузо, — сдавленно отвечает Тацу, и Аомине, всматриваясь Тайге в лицо, видит его лёгкую улыбку.       — Ты тоже что-то обещал сделать на Рождество? — может, ещё рано для этого вопроса, но Тайга отвечает легко. Впервые за последний месяц у него весёлый звонкий голос.       — Я не думал, что у меня получится его исполнить.       — Тацу?       — Он мне как брат. После прошлогоднего Рождества я сразу уехал в Японию. Мы договорились, что в следующее встретимся здесь, на Таймс-сквер. Я оставил его с этим обещанием. Жаль, конечно, что он так и не узнает, что я смог его исполнить, — Тайга немного грустнеет, но улыбка у него всё равно светлая. Откуда-то из рукава косодэ он вытаскивает ту самую цепочку с кольцом, и она матово поблёскивает на его раскрытой ладони. — Знаешь, оно теперь тёплое.       Аомине знает. Знает, что они с Тайгой на это Рождество не давали друг другу никаких обещаний, но какая до этого разница?       — А ведь в Готей 13 всё-таки празднуют Рождество. После того, как мы спасаем здешнее. Как думаешь, раздобудем тут много-много чизбургеров? Я же тебе ещё должен за свою спасённую задницу.       — Наглую задницу, — добавляет Тайга, хотя Аомине ещё готов поспорить, чья наглее. Уж тёплые губы Тайги, прижавшиеся к его собственным, очень наглые.       Замечательно наглые.