Снежные хлопья

— Кто идет? — крикнул стрелец, выходя из освещенного костром круга в темноту.  — Басманов, аль не узнал? — Фёдор смерил его насмешливым взглядом из-под длинных ресниц. Стрелец отшатнулся и поклонился до земли. Над Ризоположенским мостом* кружились снежные хлопья. Фёдор направился в Кремль, ему хотелось хоть ненадолго выйти из полного оговорами и наветами Опричного двора, побродить по темным улицам, послушать ночную тишину, прикоснуться к холодным стенам соборов. Снег скрипел под его ногами, в Кремле уже давно спали, и в темноте светились лишь факелы стражников, да в прорехи меж тучами тускло светил месяц. Фёдор поднял руку, чтобы в его призрачном свете полюбоваться вчерашним подарком государя — перстнем с огромным рубином. Хорош камень. Фёдор улыбался. При дворе как всегда клеветали, затевали местнические споры да боролись за власть. Только с некоторых пор ему все было нипочем. Вчера государь вкрадчивым шепотом пересказал Фёдору все, что донесли на него за последнюю неделю, потрепал по волосам и добавил: — Ах, Федька, ах, шельмец! Сколько врагов у тебя, а ты все плечами поводишь, все смеешься, как девица красная. Вот что про тебя говорят, и такой, и сякой… Покажешь мне, какой ты? — Да, государь, все тебе покажу, все, что пожелаешь, — Фёдор покорно опустился перед Иоанном на колени. — Ничего не утаю от государя моего. — Ах, Федька, — покачал головой Иоанн, с восхищением смотря на него, — ах, срамник, нельзя таким быть. Гореть тебе в аду. Да и мне вместе с тобой, — Иоанн притянул Фёдора к себе и вынул что-то из ларца на столе. — Вот, держи, тебе перстенёк, я Марии хотел подарить, но на тебе краше будет. Пальцы у тебя тонкие, нежные, словно девичьи, — государь оглядел руки Фёдора и с усмешкой надел перстень на единственный свободный от колец палец. — Ну, показывай, что обещал, — он увлек Фёдора в опочивальню и повалил на пол. Хоть от похоти государевой и саднило внутри так, что иногда по три дня сидеть было больно, и синяки оставались по всему телу, и губы в кровь бывали раскусаны, но никогда не отказывал Фёдор государю. Нравилось ему смеяться доносчикам в лицо, зная, что государь все равно ему одному поверит, нравилось жить своей молодой беззаботной жизнью, радоваться солнцу яркому, снегу белому, не прислушиваться к каждому разговору придворному, не опасаться за жизнь свою и положение при дворе. Да и, чего таить, подарки государевы, перстни драгоценные да шубы шелковые, соболем подбитые, нравились тоже. Золотые кресты соборов зловеще поблескивали в лунном свете. Не будет ему спасения, ибо нет прощения за грехи его тяжкие… Вспомнил Фёдор со злорадством сегодняшний пир. Проходя между лавками, он направлялся к Трубецкому с чашей от государя. Малюта перегнулся через стол к Вяземскому, с ухмылкой проводя пальцем по своим губам: — Смотри, знатно Федьке нашему вчера досталось. Вяземский заржал, аки конь, по залу пробежал оживленный шепот, кое-где послышались смешки. Фёдор на миг замедлил шаг, но быстро совладал с собой и, бесстыдно приоткрыв распухшие от поцелуев государевых губы, двинулся дальше. В конце концов, будто не знал он, что говорят про него за спиной. Государь гневно сверкнул на Малюту очами, словно две молнии вылетели из-под бровей его, и сказал тихим голосом: — Хотел я, Малюта, Фёдора послать к тебе чашу поднести со стола моего, но вижу, пьян ты и без того, — Иоанн задумчиво провел пальцами по камням, украшавшим подлокотник трона. — Пошел вон! — вдруг крикнул он на любимца своего. Малюта поклонился и поспешно стал пробираться к выходу. В зале воцарилось молчание, никто больше не смеялся, Вяземский внимательно рассматривал содержимое своего кубка. Малюта аж споткнулся, когда Фёдор, торжествующе улыбаясь, специально пошел к нему навстречу. Знать, не зря он плясал в бабьем летнике на голое тело. Не зря колени в кровь разбивал, когда государь юбку задирал да сзади пристраивался. На протяжении всего пира Фёдор с таким нескрываемым удовольствием улыбался, поднося чаши, что государь даже пригрозил ему пальцем. Видимо, улыбка получилась чересчур развратной. Да только по другому улыбаться Фёдор не умел. После пира государь позвал его в свои покои и, как только двери за ними закрылись, схватил Фёдора за волосы: — Ах ты, бесовское отродье! Что же ты, Феденька, на всех смотришь так призывно! Аки кобыла перед случкой! — Иоанн повалил его на кровать. Фёдор с притворным смущением закрывался руками, мешая государю срывать с него одежду. По полу зазвенели золотые пуговицы. Фёдор лежал, распластавшись под царем и чувствуя над своим ухом его тяжелое дыхание. Возбужденная плоть Иоанна раскаленным кинжалом ощущалась внутри. — Что не кричишь, не стонешь под своим государем? Налюбился уже с кем-нибудь? Отвечай, негодник! — Иоанн ударил Фёдора по щеке. — Как же можно… государь? — задыхаясь, с трудом вымолвил Фёдор. Лицо его ритмично вжималось в подушку. — Я… от любви твоей безмерной… хожу-то с трудом. И Фёдор послушно кричал, пока государь не отстранился от него, аж голос сорвал. И хотя разум подсказывал, что надо было бы удалиться под благовидным предлогом и хотя бы день не попадаться на глаза государевы, в своих покоях раны любовные зализывать, снадобьями залечивать заморскими, Фёдор себя жалеть не стал. И, когда после короткой сладостной дремы государь вновь начал оглаживать его бедра упругие, Фёдор зашептал: — Месяц мой ясный, сокол мой, еще, еще… Под Рязанью он сражался за государя, себя не жалел и под Вязьмой сражался, не страшась ни плена, ни смерти. Неужто в опочивальне царской он себя для государя и пожалеет? Ведь обещал он отцу служить государю верой и правдой… Воспоминания заставили Фёдора содрогнуться. Он плотнее завернулся в шубу, подошел к колокольне и прислонился щекой к ее шершавому камню. Едва ощутимый сейчас, на морозе, этот земляной, сыроватый запах стен всегда успокаивал его. Три года назад, его первая ночь с Иоанном… Ничего не подозревающий, польщенный вниманием государя, он впервые заходит в царские покои, оставляет на лавке саблю, выпивает предложенную чарку вина, не понимая, за что ему выпала такая честь. Иоанн оглядывает его с головы до ног и вдруг притягивает к себе железной хваткой. Фёдор испуганными глазами непонимающе смотрит на государя, а тот, усмехаясь, говорит: — Не ломайся, дурачок, я с батюшкой твоим уже переговорил. В долгу не останусь. У Фёдора перехватывает дыхание. Его предал родной отец. Не спросил, не предупредил, не сказал ни слова. Руки государя по-хозяйски гуляют по его телу, забираются под одежду, словно пауки. Обнаженный, с пылающими от стыда щеками, он стоит перед государем, прикрывает ладонями срамное место, опустив глаза в пол, мечтая провалиться сквозь землю, хоть бы и сразу в преисподнюю. Государь ходит вокруг него, смотрит да посмеивается в бороду густую. Не чувствуя ног, Фёдор идет вслед за Иоанном к царскому ложу. Больно, очень больно делает ему Иоанн. Но предательство отца все равно больнее. Бедра его мокры от собственной крови и сока государева, простыни мокры от его слез. После той ночи Фёдор больше никогда не плакал. С готовностью предлагал он себя государю и с улыбкой на красивых губах отправлял людей на смерть. Государь, отдышавшись, встает, кидает рядом с ним шубу богатую да ожерелье жемчужное, наклоняется и говорит ему на ухо: «Поздравляю тебя кравчим». Фёдор отстранился от стены колокольни, задирая голову и ловя ртом снежинки. До сих пор слышит он в ушах этот голос. Звонкий и хлесткий, будто пощечина. Отца он простить так и не смог. Но ко всему привыкают. Да и видел Фёдор, как тяжело приходится государю, как он ночами не спит, все в заботах о Руси, о народе православном, и нужно душе и телу его отдохновение. И старался Фёдор и днем и ночью, себя не жалел, послушно ноги разводил, ублажал государя, как умел, и руками, и губами, и языком, по продажным девкам ходил, их приемы подсматривал, чтобы государь не заскучал. Уже и жена обижалась на него, говорила, что внимания мало он ей уделяет, что хочет она ребенка третьего. Хоть и было Фёдору совестно перед ней, но поделать он ничего не мог. Если и приходил он вечером домой, то сразу же засыпал в покоях своих мертвым сном, едва голова касалась подушки. А когда, проспав заутреню, возвращался Фёдор во дворец, то, не желая привлекать излишнего внимания к своему позднему возвращению, часто шел он по половине царицыной. Государь, прознав про это, только посмеялся его наглости. Встречая в пустынных коридорах царицу Марию, Фёдор почтительно кланялся ей, а она исподтишка бросала завистливый взгляд на его меха и серьги. Словно ее украшения были хоть чем-то хуже. И это каждый раз веселило Фёдора. *** Год спустя Фёдор болел уже целую неделю, метался по постели в бреду. Лекарь только руками разводил. Когда жар немного спадал, и сознание возвращалось к Фёдору, он первым делом осведомлялся у слуги, не приходил ли государь. Но дни шли, а Иоанн не появлялся. В очередной раз очнувшись, Фёдор попытался встать с кровати, но ноги не слушалась. Пот струился по его раскаленному лбу. Уж не отравили ли его? Наверняка кто-то из своих же, из верных псов государевых. Дверь открылась, и вошел Иоанн. Фёдор, не веря своему счастью, протянул к нему руку. — Пошел вон! — государь сверкнул глазами на слугу. — Что же ты, Фёдор, ко мне не заходишь? — грозно вопросил Иоанн, подходя к кровати. — Неужто не люб я тебе больше? — Царь мой… — слова с трудом слетали с пересохших губ. — Или кто другой тебе приглянулся, поэтому и не приходишь? — Иоанн нахмурил брови. — Государь, — Фёдор поднял на него полные отчаяния глаза, — я никого кроме тебя… — он закашлял и с ужасом увидел брызнувшие на белую рубашку капли крови. — Больным прикидываешься, лишь бы ко мне не приходить, — Иоанн раздосадованно покачал головой. — А не измену ли ты затеял против меня, Феденька? — с притворной лаской спросил он и, резко развернувшись, вышел из комнаты, бросив стоявшему в дверях Вяземскому: — Афоня, распорядись. Фёдор не поверил своим ушам. Он снова попытался встать, но комната закружилась перед глазами, и он упал на пол. Надо бы побежать за государем, броситься перед ним на колени и все объяснить ему. Но сил нет даже на то, чтобы забраться на кровать. — Афоня… — он умоляюще посмотрел на Вяземского. — Рад бы тебе помочь, Феденька, да государь не велел от изменников челобитные подавать, — с издёвкой сказал Вяземский и наклонился к нему. — Какой ты был красавец, какой затейник, а от царского гнева ничто тебя не спасло. Может быть, теперь и мы с Малютой потешимся, а, Федюша? — Вяземский засмеялся и медленно провел рукой по бедру Фёдора, задирая его рубашку. Фёдор, не раздумывая, дал ему пощечину. Было видно, что Вяземский боролся с желанием ударить в ответ, но, наверное, побоявшись, что царь еще помилует своего любовника, поднялся и злобно процедил сквозь зубы: — А ты все веселишься, я смотрю. В следующий раз, когда Фёдор пришел в себя, то он снова лежал на кровати, а рядом, качая головой, стоял отец: — Прогневал ты чем-то государя, Фёдор, говорил я тебе, слушайся и не прекословь. — Отец, — Фёдор с трудом приподнялся и сел в постели. — Я ли не исполнял все прихоти государевы? — комната расплывалась перед его глазами. — Плохо исполнял, значит, — Алексей Басманов сел на край кровати. — Я не виноват, что меня отравили, и это все из-за тебя, — Фёдор закашлял, прикрываясь рукой. Когда он убрал ладонь от лица, на ней багровели кровавые пятна. — Видишь! — разозлившись, он сунул руку отцу под нос. — Ты втянул меня в эти придворные интриги, ты отправил в постель государеву! Ты продал родного сына! — Никто тебя не травил, ты бредишь, — с раздражением сказал Алексей. — Продал, говоришь… А подарки-то царские ты не снял, я вижу, — он засмеялся. — Что же так, лежать-то на них, чай, не очень удобно? — Да забери себе эти подарки! — прошипел Фёдор и принялся непослушными пальцами торопливо снимать кольца и серьги. — Они мне все равно больше не понадобятся, — горько добавил он, протягивая украшения Алексею. — Забирай! — Ты как с отцом разговариваешь! — Алексей отдернул руку. Украшения с грохотом рассыпались по полу. — А, впрочем, кто предал государя, мне не сын. — Что?! — закричал Фёдор, вставая на колени в кровати. Злость придавала ему сил. — А когда я стонал в государевых покоях? Я тебе сын был? — Я все сказал, Фёдор, — Алексей фыркнул. — От тебя не убудет, подумаешь, ноги раздвинул на царских простынях. Покойная царица бы многое отдала, чтобы оказаться на твоем месте, — он поднялся с кровати. — Но я не царица! Ненавижу тебя, ненавижу! — Фёдор схватил лежавший под подушкой кинжал и, плохо понимая, что он делает, вцепился Басманову-старшему в плечо, и воткнул лезвие ему в горло. Алексей, захрипев, осел на пол и больше не шевелился. В глазах у Фёдора потемнело, ноги подкосились, и он без сил рухнул на подушки. Ему казалось, что он все еще бредит. Но нет, только что, наяву, он совершил непоправимое… Ну и пусть. Неприятная, липкая дрема душными волнами накатывала на него. Все равно нет и не будет ему прощения. Скольких людей он отправил на плаху, сколько умерли под пытками. Чем они были хуже его отца? *** Фёдор пришел в себя от того, что Малюта дал ему пощечину. Открыв глаза, Фёдор увидел небо, серо-голубое небо во влажном мареве слез, навернувшихся на глаза помимо его желания. Или то снежные хлопья упали на его ресницы? В окровавленной шелковой рубашке он стоял на коленях на деревянном помосте. Малюта грубо схватил его за подбородок: — Ну, называй своих сообщников, сколько уже можно! — Не буду, — Фёдор задрожал то ли от холода, то ли от жара. — Упрямец, называй, а то хуже будет. — Я ни в чем не повинен, и сообщников у меня нет, — Фёдор смотрел на небо. Таким оно бывает только на излете зимы. Как же красиво. — Ну тогда умоляй о пощаде! — Малюта начинал терять терпение. — Умоляй царя-батюшку, чтобы даровал тебе смерть легкую! — Я не буду… — слова Фёдора прервались кашлем. — Дурак ты, Федька, эх дурак. Все гордеца из себя строишь, все мнишь себя неприкосновенным, — Малюта недобро сощурил глаза. — Будто не знаешь, как здесь умирают. Моли о пощаде! — Не буду… — с трудом вымолвил Фёдор, скосив глаза на царя. На мгновение задумался он о том, кто же сегодня утешит государя после трудов его праведных. Но какое ему, Фёдору Басманову, теперь до этого дело… Государь устало махнул рукой, подавая знак палачу. Ледяным блеском сверкнуло лезвие топора. Последним, что увидел Фёдор, была птица, пролетавшая по жемчужному небу над кремлевской стеной.