Пас на доверие

В номере было темно. Тусклый свет падал из окна на пол и бледной дорожкой пересекал комнату, как бы деля ее на две одинаковые темные половины. Плотные шторы были почти полностью завешаны, и если бы щель между ними не была так мала, в комнате было бы даже светло. Но Белов не хотел, чтобы было светло, а Модестас, сидевший рядом с ним на диване, не настаивал на этом. Разговор, на который он вызвал Сергея, был одним из тех разговоров, которые совершаются в доверительной темноте. — У тебя есть девушка? Сергей немного помолчал и как бы нехотя ответил: — Нет. Вернее, была, но больше не хочется. Модестас удивленно приподнял брови. — Почему? — спросил он, глядя на друга с нескрываемым любопытством. Сергей нахмурился. Эта игра, которую предложил ему Паулаускас, переставала ему нравиться. Да и кому понравится, если к нему ночью в номер завалится товарищ по баскетболу и предложит какую-то чушь?.. Правда, Модестас принес с собой ампулу с обезболивающим, и Сергей именно поэтому не мог выставить его за дверь. Тем более, литовец после своего неудачного побега и удачной игры чувствовал себя не очень хорошо, если не сказать совсем прегадко. А Сергей, несмотря на то что никогда до этой ночи не находил в себе таких чувств как сострадание и желание поддержать другого, вдруг почувствовал, что Паулаускасу это нужно. Что Модестасу нужен он. И вот теперь они сидели рядом на диване, свесив длинные ноги на ковер, и задавали друг другу очень личные и, по мнению Белова, совершенно тупые и лишние вопросы. Паулаускас называл это «Пас на доверие». Сергей называл это верхом тупости. Вопрос повис в комнате и тихо, но настойчиво давил на Сергея. Он пошевелил ногой. Колено затихло, и пока не болело. А Белов был рад любой передышке. И это была заслуга Модестаса. Сергею пришлось ответить, чтобы хоть как-то отплатить ему. Если Паулаускасу так интересно, пусть послушает. Сергей не делал из этой истории секрета. — Она… Ей надоело, что я часто уезжаю. Тренировки, тренировки… Мы мало виделись. Модестас понимающе кивнул. — Что ты киваешь? — раздраженно спросил Сергей. Помолчал. А потом сказал с досадой неожиданно для самого себя: — Она меня любила. Наверно. Я так думаю, что любила. А я выбрал баскетбол. Совсем скоро мои колени рассыпятся, и я останусь один. — Белов поскреб ногтем обивку дивана, потом хлопнул ладонью по подлокотнику и вздохнул. — Ладно, это уже неважно. Следующий вопрос мой? Модестас смотрел мимо Сергея, в окно. Его взгляд в темноте как-то странно горел, как горят кошачьи глаза. Нет, не кошачьи. Тигриные. — Вы с ней давно не виделись? — спросил он, проигнорировав вопрос Сергея. Белов долго не отвечал. И, когда уже литовец собирался перевести разговор на другую тему, процедил сквозь зубы: — Пять лет. — И у тебя больше…никого не было? — недоверчиво спросил Модестас. Белов отрицательно покачал головой: — Никого. — В команде все удивлялись этому, — Паулаускас криво усмехнулся. — Кто-то с девушкой гуляет, кто-то к родителям между играми уезжает… А ты всегда один. И тебе это…нравится? — По-моему, ты уже задал свой вопрос, — раздраженно заметил Сергей и нахмурился. — Теперь моя очередь. Модестас равнодушно пожал плечами. — Итак… — начал Белов и замолчал, собираясь с мыслями. — Почему ты вернулся? Теперь настала очередь Паулаускаса недовольно зыркнуть на Сергея. Тема, которую затронул Белов, вероятнее всего для того, чтобы отомстить ему, резала литовца по живому. Модестас открыл рот, хотел сказать что-то красивое вроде того, что сборная СССР — это его вторая семья, потом хотел съехидничать о том, что в его неудавшемся побеге виноват брат, который потерял ключи от машины, но в итоге у него против воли вырвалось: — Из-за тебя, Серый. Белов от неожиданности дернулся. — Из-за меня? — глухо переспросил он, и его лицо повернулось к Модестасу. — Из-за тебя, — уже увереннее ответил Паулаускас. Между ними повисло напряженное молчание. Никто не знал, что нужно сказать. Тишину нарушил Сергей: — Я думал… Мои слова для тебя ничего не значат. Вы говорите, что русские вас не понимают. А сами? Ты понимаешь меня? — Что ты хочешь сказать? — Модестас оскалился. — Я хочу сказать, что ты только о себе всегда заботился, и даже тогда, когда передумал сбежать, ты не о сборной нашей думал, а о себе! Ты ведь испугался бежать дальше, да? — глаза Белова вдруг оказались совсем близко к Паулаускасу, и литовец от неожиданности невольно отпрянул. — По себе людей судишь? — прошипел Модестас. — Да нет, Модя, — Белов усмехнулся. — Я просто давно тебя знаю. — Мы знакомы давно, да это другое. Видно, совсем ты меня не знаешь… А-а! — Паулаускас махнул рукой и замолчал. — Ну так скажи мне тогда, в чем я ошибся. — В том, что я не из-за страха в сборную вернулся. Просто я подумал, что ты… Что ты никогда бы не предал свою команду. Модестас поднялся с дивана. — Наверно, не следовало нам начинать этот разговор, — совсем тихо сказал он. — Я вижу теперь, что ты действительно одиночка. Паулаускас развернулся, чтобы уйти, но голос Белова заставил его остановиться. — Мы похожи в этом, ты сам знаешь. Поэтому и пришел. Паулаускас тихо засмеялся. — Я пришел, чтобы принести тебе лекарство. Сергей встал. Теперь их глаза были на одном уровне. Модестас смотрел прямо на него, и его глаза были другими. Но в чем именно была перемена, Белов не мог понять. — Ты бы спать лег, — наигранно-развязным тоном бросил Паулаускас. — Завтра вылетаем в Москву. И тут Белова осенило. — Ты рад! — сказал он, пожалуй, слишком громко, и Модестас поморщился. — Ты, черт возьми, рад, что возвращаешься в Москву! Глаза Паулаускаса улыбались — вот в чем была перемена. Белов никогда не видел, чтобы литовец улыбался так искренне. Даже когда Паулаускас растягивал губы в своей обычной самоуверенно-холодной улыбке, его глаза оставались безразличными. — Рад, — признался Паулаускас. — Но только я рад тому, что лечу в Москву с тобой. — Давно ли ты так полюбил мое общество? — попытался съехидничать Белов, но Модестас совершенно серьезно ответил: — Давно. Понял только сейчас. Паулаускас вышел, мягко притворив за собой дверь. Но его слова все еще витали в лунной дорожке. Скоро наступит утро, и Модестас опять станет прежним. Как и раньше, будет ворчать на тренера, ругаться, когда кто-то не сможет выговорить его фамилию, ходить мрачным и со всей силы бить по мячу. А потом снова придет ночь. И тогда глаза Паулаускаса будут смеяться.