Люди

Это происходит, и у этого — масса объяснений. Например, когда люди вдвоем, но при этом одни, — так случается. Так бывает во многих фильмах. В каждом порнофильме. Или это все потому, что нельзя мешать наркотики с алкоголем. Что наркотики вообще — нельзя. Даже такие. Легкие. Все приводит к веселью, конечно же, к абсолютно чистому рассудку. Потому и смех такой дрожливый, нервный, потому и вопроса вроде «Макс, ты охуел?» не звучало. Макс охуел в рамках этого вечера, утекающего в ночь. В происходящем — ничего опасного. Разве что нет презервативов, но выпитое и выкуренное сладко обещают, что до них бы в любом случае не дошло. Крошливая дурманная муть накрывает двоих. Питер. Коммуналка. Двое порочат всю округу, и дай им бог об этом не вспомнить. Началось все с простого дивана и одной на двоих чадящей дури. Глоток через общие затяжки, разговоры путаются, умные мысли кусаются болью в затылке, остаются тихие инстинкты. Если пальцы коснулись чужих губ, перехватывая окурок, и губы оказались в меру мягкими и теплыми, то их вполне стоит коснуться своими, особенно если жилка чужого виска бьется о собственный, и волосы на соседней голове пахнут чисто и даже неплохо. Они достаточной длины, чтобы пропустить их сквозь пальцы. Макс нелепо разевает рот, случайно роняя вовремя затухший окурок на пол. Он перебирает волосы на чьем-то затылке, и в голове конечно же есть это дурацкое имя «Веня», Макс осознает, но по мыслительному процессу резво едет каток «какая разница», а затем всю эту кашу сургучом припечатывает веское «похуй». Макс роняет себя на чужую нижнюю губу, облизывает ее, накрывает верхнюю, и очень-очень холодные пальцы вжимаются в его загривок, не отстраняя и не притягивая, но до синяков. У Макса устают плечи, и он перекатывается обратно, полукругом утягивая Веню к себе на колени. Становится удобнее, снизу Веня теплый, но ощущается совсем не так, как девушка. Макс на пробу прижимает ладонь к его груди, худой, плоской, очень живо опускающейся и поднимающейся в такт рваному дыханию. Кажется, они зацеловались, Веня отталкивается, глотает воздух, и в свете непонятно чего — вокруг полумрак, темнота (друг молодежи, враг здравого смысла), его рот блестит чужой и собственной слюной. Блядски, думает Макс. Тянет мысленно еще раз: бля-а-а-адски. Очень удачное слово. Сразу заполняет голову. — Макс, Макс, и что мы, — вдох, — блять, — шепотом, — что это за, — выдох, — нет, нет, Макс, это… Это фиаско, Вень, поддакивает Макс у себя в остатках разума. Рот словно потерял речевую функцию, отдав ее, как гребанная Русалочка, только не за ноги (которые Веня порядком отсидел), а за умение свободно целовать мужиков. Ладно, Макс и раньше умел пару раз, но тут что-то совсем другое. Например, мужское колено в пах Максу так активно раньше не вжималось. Веня, наверное, моги он сейчас думать, был бы тоже культурно удивлен своей ноге у чужой промежности. А еще Макс держит его за ребра с обеих сторон, очень хозяйски, будто чтоб не сбежал, хотя Веня не рвется. Пауза не держится долго, Макс валится на диван спиной, удерживая чужое тело, и, уместив его между разведенных коленей животом — на самое стратегически важное место, — начинает целовать с двойным упорством. Губы болят. Голова не трезвеет. Но у Макса иммунитет, он знаком с дурью, а нежного — и правда нежного, хоть и со странным лицом, и не бабу, — Веню разносит с очевидной силой. Они целуются до тех пор, пока до Макса не доходит, что он дотерся сквозь двойной слой ткани о чужой живот до крепкого стояка. И готов кончить в пару толчков. Веня подвывает ему на ухо, одной рукой вцепившись в шею, вторую — уведя к собственной ширинке. Бедный диван, думает Макс, господи, что за. Пальцы опять лезут к чужим волосам, Макс притягивает невменозную голову к себе, всасывается в кожу под челюстью, выворачиваясь так, что в спине хрустит, и доталкивается последние разы, позорно зацеловывая чужое что-то, все, что попадется под губы, лишь бы дольше длилось. Веня воет громче, вжимается в него лицом и, кажется, тоже кончает, подрагивая на Максе как ростовая массажерка под человека. Надо привести себя в порядок, — так должен был подумать Макс или Веня, хотя бы часть их, но оба — послеоргазменный обдолбанный кисель и переплетение перегретых тел в мятой одежде и со спермой в не самых лучших местах, сначала лежат, а потом засыпают, так и не успев прийти в себя. Доброе утро, говорит им утро. Какое там, говорит им прошлая ночь. Просыпаются нос к носу и так далее. Больно. Матерятся. Что хуже — у Макса, кажется, опять стоит. Это происходит, у этого все еще масса объяснений. И хоть бы одно — нормальное.