Давно уже за полночь....

      Давно было уже за полночь, когда Александр Христофорович поднял голову от бумаг. Отчёты бесконечные и протоколы, жалобы селян и просьбы помочь – целыми днями одно и то же, а он – полицейский, единственный на всю деревню – ночами сиди и разгребай это. Сил не было уже на письмена смотреть. Показалось ли, буквы скакать начали и слова за собой в пляс увели?       Бинх хлопнул руками по столу и встал.       Темно за окнами. Огни, зажжённые вдоль улицы, не разгоняли ночь, а только сильнее нагнетали, высвечивая одни детали и затемняя другие. Александр прислонился лбом к прохладному стеклу. Голова гудела, глаза жгло. Бессонные ночи сему причиной. Ладно бы только это. Душу Александра Христофоровича довольно долгое время сжигает желание оказаться в другом месте. Обычно ограничивалось хотением быть на работе во время пребывания дома и наоборот. А иногда, как сейчас, о далёких краях мечталось, городах красивых, или о природе с высокими снежными горами и лазурными озёрами. И чтоб оказаться там сей же момент. Закрыл глаза, открыл – и видишь совершенно другое место, другую жизнь.       Бинх страдальчески зажмурился. Куда уж ему? Сидишь на своём месте, вот и сиди. Раз за разом глаза открывай и лицезрей грязную деревню, толпы недовольных лиц, серое небо, реку и равнины вокруг.       Тяжёлые мысли прервали шаги на крыльце, последующий скрип двери и шорох юбок. Женский голос нарушил стоячую тишину.       - Опять домой не идёшь? Ужель деревянный стол милее меня? Ну, в данном случае окно… стеклянное.       Александр Христофорович обернулся.       - Варя.       - Саша.       Молчание.       - Темноты не испугалась и пришла? – полицмейстер вернулся за стол складывать бумаги аккуратными стопками.       - Когда это я темноты боялась? – возмутилась было Варвара.       - Никогда. А сейчас следовало бы, – мужчина потушил лампу. – Как будто не знаешь, что дивчин в округе убивают.       - Но я-то не дивчина...       - Но и не старуха, – Бинх накинул камзол и подхватил трость. – Пойдём.       - Неужели! И ломаться не стал! Жаль, не сосчитала время, насколько быстро ты место нагретое оставил.       Семейная чета полуночников, в темноте спотыкаясь, вышла на улицу. Варвара одной рукой придерживала юбки, другой держалась за локоть Александра Христофоровича. Шли в молчании, дабы ненароком собак во дворах не разбудить.       Так бывало почти каждую ночь. Варя не ляжет спать, как все приличные жёны, ожидающие заработавшихся мужей, а прибежит в полицейский участок и силой утащит домой. Оправдается тем, что одной засыпать непривычно, холодно, страшно и тому подобное, да довольна будет. Каждый раз выдумывает что-нибудь новое, лишь бы супруга своего скорее домой заманить.       Переступив порог дома, Александр кивнул жене, мол, иди, сейчас присоединюсь. Он недолго постоял в дверях, не спеша снимать шляпу и камзол.       Минут через десять вошёл в столовую.       - Есть хочешь? – Варвара суетливо подскочила с лавки, но сразу села обратно, ответив сама себе: - Нет, конечно же.       Женщина обхватила себя руками, замёрзнув явно. И правда, в доме не чувствовалось тепла, какое обычно бывало в сельских домишках. Словно нет хозяина, чтоб дров наколоть да печь растопить…       На плечи Варе лёг зелёный сюртук. Она вопросительно глянула на мужа, севшего рядом и привлёкшего её к себе.       - Случилось что? Или снова «Уважаемый дознавательский писарь из столицы» чудит? – Варвара позволила себе усмешку.       - Да нет, – отмахнулся мужчина.       - Тогда что?       - Устал.       - Всего лишь?       Бинх было вдохнул, приготовившись разразиться тирадой на тему того, что «это не «всего лишь», а усталость душевная, из-за которой хоть в реку с обрыва прыгай», но промолчал. Срываться можно на кого угодно: на немногочисленных подчинённых, на провинившихся, на подсудимых, но только не на жену. Она - единственный человек во всей Диканьке, готовый стерпеть что угодно лишь бы ему – вечно занятому главе полиции – было спокойно и хорошо по возможности.       Вместо ответа он мягко взъерошил Варины и без того растрёпанные золотые волосы. Женщина всполошилась, будто что-то важное вспомнила, и вскочила.       - Ну-ка марш спать, полиция, – она потянула Александра Христофоровича за собой в комнату, ворча. – Опять утром жаловаться будешь на весь белый свет. Раз бы хоть пришёл домой засветло… Уснул бы раньше, выспался… Не-е-ет, мы будем хоть до утра сидеть…       - Варя.       - …в бумажки свои…       - Варвара!       - …вчитываться. Что, Саша?       - Хватит. – Бинх закрыл глаза и потряс головой. – Без тебя брюзжания достаточно.       - Твоего собственного? – женщина усадила полицмейстера на кровать и принялась аккуратно снимать с него галстук.       Александр Христофорович снова промолчал. Затем чему-то усмехнулся, отстраняя руки жены от своей шеи.       - Что ты всё со мной, как с ребёнком, честное слово…       - А иначе как? Ведёшь себя подобающе. В твои-то лохматые годы.       - Лохматые?!       - Да. Ты давно расчёсывался, волчище?       - Вчера утром, - Александр скинул жилет и растянулся на кровати, томно потягиваясь и широко зевая.       Сложно представить грозного Александра Христофоровича таким. Ни одной тени мрачной на лице, весь вид его кажется спокойным в свете единственной свечи. Улыбается как сытый волк. Возможно, даже впервые за день. Такого только гладить бесконечно да на ухо шептать, что всё пройдёт да любая усталость отступит. Чтобы успокоился. Чтобы во сне дышал ровнее. Чтобы утром солнцу радовался...       Варвара знает, что бесполезно это. Давно её Саша в пустых ободряющих словах разочаровался. Она накрывает супруга одеялом и молча ложится рядом, обнимает, зарывается носом в пепельные волосы и, не удержавшись, тихо говорит:       - Утро ночи глубокой мудренее. Спи, ангел мой, завтра легче будет…