заложники амбиций

Отношения с Нью-Йорком у Ларина не задались. Не задались они с самого начала: в аэропорту слишком долго искали его багаж, потом он всё никак не мог заселиться в квартиру, плюсом шли акклиматизация и мигрень из-за шума и суеты вокруг, что положительного городу не добавляло. Хотя вряд ли во всём вышеперечисленном был виноват город. Это ведь всего лишь место, неодушевлённое к тому же, скорее, дело в людях. Дима любил путешествовать. Любил ездить в новые страны, исследовать мир, даже поездка на другой конец России всегда была в радость, но в Америку он никогда не стремился. Желание поехать в Соединённые Штаты, особенно в Нью-Йорк, Лос-Анджелес или любой другой мегаполис, казалось ему слишком банальным. Если он захочет увидеть небоскрёбы — поедет в Москва-сити. Туда дешевле и быстрее, а суть та же. Но обстоятельства иногда вынуждают людей оказываться в тех местах, где им совсем не хочется быть. Ровно как и встречаться с теми людьми, с которыми встречаться хочется меньше всего. Дима был именно в такой ситуации. Конечно, у НЙ были и свои преимущества. К примеру, на родине Старбакса кофе был вкуснее, да и бодрил лучше, чем в Петербурге. Дима не был поклонником распиаренных и популярных брендов, даже несмотря на то, что имел айфон и макбук, но к чему лукавить, если кофе действительно хороший. И всё равно его не покидало навязчивое желание сравнивать эти два радиально противоположных города. В Питере тише, в Питере никто никуда не спешит. В центре города на Неве есть тихие и узкие немноголюдный улочки, на которые всегда можно свернуть, если шум Невского начинает давить; дворы-колодцы. Даже площади, на которых, как правило, было полно людей, не вызвали раздражения. В центре Петербурга дома невысокие, пасмурное небо и уличные музыканты. В Петербурге книжные магазины на Невском и атмосфера старины. Нью-Йорк же привыкшего к серости и размеренности Петербурга Ларина оглушал и ослеплял. Сплошная реклама, ясное небо, палящее солнце, блеск, глянец, высотные здания, стремящиеся на много метров ввысь, как будто у строителей была цель дотянуться до неба в буквальном смысле. И нигде было не спрятаться, не скрыться. Всё это было Ларину чуждо и вызывало острое желание запереться в четырех стенах и никуда не выходить за пределы съёмной квартиры. Но Дима не мог позволить себе такой роскоши. Тем более что сейчас он выступал кем-то вроде посла доброй воли от русского ютуб-сообщества, что было весьма иронично, с учётом того, с чего Ларин начинал и какой репутацией обладал. Но решение послать именно его было принято практически единогласно. И с учётом того, что единодушие между блогерами на русском Ютубе было явлением крайне редким, пересматривать кандидатуру Ларина никто не стал. Когда Дима спросил: “Почему?”, все ответы сводились примерно к “за настойчивость”, что Ларин переводил для себя как “за доебчивость”. Но возразить что-то по существу он не мог. В конце концов именно он заварил эту кашу, был первым, кто так много говорил о багах Ютуба. Зашёл настолько далеко, что даже обратился к Павлу Дурову. И получил ответ. На самом деле, если бы Ларин не был уверен в том, что Паша откликнется, он не стал бы к нему обращаться. Дима никогда не подписывался на авантюры, в успехе которых не был уверен хотя бы на семьдесят процентов, считая всё остальное пустой тратой времени. И практически не имело значения, оправдывалась его уверенность в конечном итоге или нет. А здесь вместо семидесяти процентов вероятность была как минимум девяносто, а то и больше. И Дима не ошибся. Не сразу, но Паша внял мольбам обычных смертных ютуберов о помощи. Внял мольбам он тоже своеобразно, в своей манере. Как будто одолжение сделал. Ну хоть денег не просил за услуги проводника. “Само благородие”, с усмешкой тогда подумал о всей сложившейся ситуации Ларин. “Едва ли не жертвенный агнец. Великомученик, протягивающий руку помощи сирым и убогим”. Иногда в Диме просыпалось маленькое существо, тонким голоском лепетавшее что-то о том, что Паша не заслуживал по отношению к себе таких мыслей. Но довольно быстро этот голосок утихал под шумом мыслей о том, что профилактика никогда лишней не бывает. Дуров же далеко не святой. В очередной раз зазвонил дверной колокольчик, и в кафе вошёл он. Дима взглянул на часы: секунда в секунду. Тошнотворная пунктуальность. Первое слово, пришедшее на ум Ларину, как только он увидел Дурова, закрывающего за собой дверь и отрезающего таким образом шум улицы — органичность. Павел Дуров, одетый в костюм-тройку с иголочки, с дорогими часами на запястье и всем этим своим образом гения-миллионера-плейбоя-филантропа смотрелся в атмосфере Нью-Йорка невероятно органично. Дима бы даже сказал правильно. Как будто для этого города, именно для такой жизни он был рождён, в то время как Дима чувствовал себя не в своей тарелке. И это несколько… обескураживало. Конечно, периодически имя Дурова было на слуху, и хотел того Дима или нет, он знал о том, чем занимается Паша, хотя старался не углубляться. Но одно дело знать, не придавая особого значения, и совсем другое - видеть перед собой, воочию. В конце концов Ларин лет десять назад знал совсем другого Пашу. Это был какой-то научный студенческий форум, призывавший молодых людей задуматься о будущем если не человечества, то как минимум одной отдельно взятой страны. Они столкнулись случайно, и разговор завязался тоже совершенно непроизвольно. Но этот практически мимолетный разговор стал началом как минимум хорошей дружбы. Во всяком случае, так думал Дима. Тогда Паша был восторженным и увлечённым программированием парнем, с энтузиазмом и огнём в глазах, с восхищением в голосе рассказывающий Диме о социальной сети, которая, подобно зарубежному Facebook, должна была стать грандиозным прорывом в сфере общения, объединять людей с разных концов России, а может, и всего мира. И это было только вершиной айсберга. Дуров с искренностью, и какой-то даже долей наивности, но тем не менее, с непоколебимой верой в собственную задумку, рассказывал о том, что хочет создать площадку, свободную от любых возможных рамок. Свобода слова, полное отсутствие авторского права и воля для творчества и выражения собственных мыслей, своего мнения. Тогда Дима слабо верил во что-то подобное. Воспринимал слова Паши как мечты ребёнка, относясь ко всему, чем с ним делился Дуров с большой долей скептицизма. Подвергал сомнению всё, что мог, и их споры на эти темы нередко проходили на повышенных тонах, но сводились в общем и целом к одному: “ — Докажи! — Докажу!” Доказал. И теперь Ларин думал о том, что они как будто поменялись местами. Теперь уже не Паша наивный ребенок с неосуществимыми мечтами. Ларин отошёл от собственного скепсиса и зашоренности, став более открытым для нового. А Паша… он просто ушёл вперёд, оставив Диму далеко позади. Только сейчас Ларин понимал, что так было, похоже, всегда. Дуров всегда был на десятки шагов впереди, и сейчас Ларин осознавал это в полной мере. Диме не было досадно. Хотя могло бы быть, ведь его, фактически, бросили, хотя и было довольно глупо так считать. Просто обстоятельства сложились так, как сложились. Каждый из них пошёл своей дорогой, достиг своих успехов. Ларин поднял руку, и увидев её, Дуров двинулся к нему. Поздоровавшись кивками, Паша, недолго думая, подозвал щелчком пальцев официантку и сделал заказ. Как только девушка ушла, между ними повисло неловкое молчание. Во всяком случае Дима ощущал себя именно так. Дима не был уверен, с чего стоит начать разговор. Стоит ли вспоминать былое, ворошить прошлое? Хотя, возможно, Ларин был единственным, кто об этом беспокоился. Дима бы не удивился, если бы оказалось, что из них двоих только он помнит о существовании этого самого “прошлого”. — Сначала мы посетим офис Google в Нью-Йорке, — начал Паша на практически чистом английском. Ларин не удержался и удивлённо приподнял брови. Много ли смысла разговаривать с земляком на иностранном языке? Но Паша не обратил на удивлённый взгляд собеседника никакого внимания. Или же сделал вид, что не обратил, невозмутимо продолжая: — Не думаю, правда, что это будет иметь хоть какой-то смысл, раз Московский офис вам ни чем не помог. Так что настраивайся на то, что нам придётся совершить небольшое путешествие в Калифорнию*. Я надеюсь, что деньги на самолёт у тебя найдутся, — хмыкнул Дуров, одаривая Диму покровительственным взглядом, — Ты ведь понял, что я только что сказал? Дима был несколько… обескуражен. Если он ещё задумывался о том, в каких границах стоит обращаться к Дурову, то Паша для себя, похоже, всё уже решил. И подобное высокомерное отношение Ларину совершенно не пришлось по душе. — Понял. Я знаю английский, — ответил Дима на русском, принимая правила игры, — И деньги у меня есть, спасибо за заботу. Миллионы, как ты, я, конечно, не зарабатываю, но и не бедствую, — еле сдерживаясь от того, чтобы закатить глаза, произнёс Дима. Сделав драматичную паузу, он продолжил: — О, надеюсь, ты понял, что я сказал. А то мало ли твой гениальный мозг счёл знание родного языка ненужной информацией? — как ни в чём не бывало закончил Ларин, возвращая Дурову холодный прямой взгляд. Наверное, со стороны их диалог выглядел весьма забавно. Один говорит на русском, второй на английском и оба друг друга прекрасно понимают. Просить Пашу о помощи казалось унизительным. Сейчас Дима сполна “наслаждался” этим чувством. Куда более унизительным, чем подколы Соболева. Во много раз более унизительным, чем проигрыш Хованскому и пятнцадцытыйгод на версусе с Джараховым, хотя за второе, будем честны, Диме стыдно не было. Остальным было, но разве ж это его проблемы? Переступать собственную гордость, унижаться, особенно перед Пашей, было для Ларина одним из самых страшных кошмаров. Но куда страшнее для Димы была перспектива потерять всё. В буквальном смысле. Ютуб — это его заработок, его работа, его дом в каком-то смысле этого слова, его жизнь. И лишится её, жизни, хотя и в таком нестандартном проявлении, не хотелось настолько, что обращение к Дурову уже не казалось настолько ужасной идеей. В конце концов, если Дима сделает это публично, и от лица не только себя, то Паша даст соответствующий публичный ответ, не пересекая никаких граней дозволенного. Или же проигнорирует, что было бы тоже не таким уж и плохим развитием событий. За исключением только того, что к решению проблемы с багами Ютуба русское комьюнити это не приблизит ни на шаг. Не учёл только тогда Дима вероятность, что столкнуться с Дуровым лицом к лицу придётся ему одному. Не будет же с ним конвоя в роли Коли или Камикадзе? Паша в ответ усмехнулся. Хотя усмешка была настолько доброй, что если бы Дима его не знал, — хотя знал ли он его сейчас? или вообще когда-либо? — перепутал бы с улыбкой. — А по тому, как ты одеваешься и живёшь и не скажешь. Съёмные квартиры, Дим? — эта снисходительность в его голосе чувствовалась практически как: “до чего же ты докатился”. — А сам? Ты хоть постоянное место жительства-то в виде страны имеешь? — огрызнулся Дима, хотя вроде как хотел сохранять хладнокровность. Но когда Дуров так явно намекал, чуть ли не прямым текстом говорил о своём успехе в жизни, пытаясь уязвить Ларина, это получалось с большим трудом. Отношение Паши задевало. Сильнее, чем Диме того хотелось бы. — Нет, — ни капли не смутившись, ответил Дуров, — Но мне это и не нужно. Это мой сознательный выбор. — В чём тогда разница? То, что я не живу на постоянной квартире тоже является моим сознательным выбором. В ответ Дуров приглушённо смеётся: — Разница в том, что это не твой выбор, а твоя неплатёжеспособность. И каково это, зарабатывать на хлеб насущный конфликтами? Постоянно как-то выделываться на потеху толпе, строя из себя заправского клоуна. Вы, блогеры, все такие. Постоянно грызётесь между собой, а пользы от вас обществу минимум, — практически выплёвывает Паша, и Дима не совсем понимает, почему обязан всё это выслушивать. В чём-то, конечно, Паша прав. В большей части сказанного на самом деле. И Ларину как никогда сильно хочется оспорить его точку зрения. Доказать, что его мнение ошибочно, что в том, чем они занимаются есть смысл. Неожиданно внутри Димы разгорается азарт. Как будто они оба вернулись в студенческие времена. — Ты не лучше, Дуров, — сощурившись, говорит Дима, — Самовлюблённый эгоцентричный мальчишка, самоутверждающийся за счёт других. Богат и успешен, кто бы спорил, однако проебал собственное же детище, трусливо сбежав. И где теперь твои слова о свободе слова? Площадке, свободной от авторского права для людей? — если Паша решил показать Диме на его место, то Дима не собирался просто молча принять это, показав, что тоже изменился за последние десять лет, — Мы-то, может, и собачимся, и тем не менее, я здесь... — Ты здесь не потому что вы вдруг обрели единство, а потому что тебя отправили работать за остальных. Когда вы стояли в шеренге, ты просто был тем, кто не успел сделать шаг назад, — нагло перебивает его Дуров. К ним подходит официантка с заказом Паши, поэтому Дима не успевает ответить или же оценить, по крайней мере, задели его сказанные слова или нет. Когда она уходит, между ними вновь повисает молчание. На этот раз неловко себя Дима не чувствует. Теперь он знает, как вести себя с этим человеком. Паша помнит их странную дружбу, но, видимо, уже не придаёт ей никакого значения. Задевало ли это Диму? Ну, разве что чуть-чуть. Совсем. Но Паша больше не тот парень с горящим взглядом, который настолько грезил своими идеями, что иной раз приходилось заставлять его пойти поесть или поспать, или же напоминать о полезности свежего воздуха и солнечного света. Паша больше не тот парень, забота о котором была спасительным кругом для спивающегося Ларина, способная вытаскивать его из длительных запоев. Паша больше не тот парень, который был единственным человеком, кто действительно помог ему расстаться с алкоголем и пытался вытащить из депрессии. Сейчас это был уже кто-то другой. Было ли Диме грустно от осознания того, что он, или же они, всё проебали? Да, в некоторой степени. Где-то глубоко в душе ему было на самом деле жаль, что они пошли разными дорогами. Когда-то он Паше, можно сказать, доверял. И был благодарен тому человеку, с помощью которого не скатился в пропасть окончательно. Но это было слишком давно, чтобы жалеть слишком сильно. — Интересный факт, — вдруг начинает Паша, говоря неожиданно на русском, — прежде чем начать строить ракеты для нацистов, идеалист Вернер Фон Браун мечтал о полетах в космос. Он им грезил, — Паша делает паузу, усмехаясь. Дима не смеет его прерывать, ведь, кажется, на секунду у него есть возможность увидеть того парня с филологического, влюблённого в программирование из нулевых, — Знаешь, что он сказал, когда первые две ракеты упали на Лондон? "Ракета показала себя безупречно. Но упала не на ту планету", — Паша снова делает паузу. Он не смотрит на Диму, предпочитая ему окно. Держит руки сложенными в замок на столе, поджимает губы и заканчивает, — Вначале мы все работаем с восторгом. Чистая наука. Потом включается эгоизм, одержимость, и... рано или поздно, становишься заложником амбиций.** Паша пожимает плечами, всё же удостаивая Ларина взглядом. "Ты ведь понимаешь"? Вот что говорит его почему-то печальная улыбка. Дима понимает. Ведь он такой же. В конечном итоге не такие уж они и разные. Вопрос только в том, кто является заложником амбиций в большей степени. Паша поднимается с места, достаёт из бумажника купюры и кидает их на стол. К заказу он так и не притронулся. — Пошли, Дим. Google не ждёт.