Моему сердцу твое имя.

Я чувствовал себя странно. Все ощущалось горячим. И стало оранжевым. Но я видел это, как розовый со вкусом мандариновых корок. Такое же солоновато-горькое, но приятное, вызывающее зеленоватое колкое чувство ностальгии. По коже пробежало приятное ощущение, как песни, которые поют в Сочельник, и я чувствовал каждую снежинку, что была на улице, своей кожей. Это странно, но все вокруг было, как песни Рика Эстли, но я будто понимал, что это скорее что-то более классическое и придающее уверенности. И это было очень тепло, как дедушкин патефон. Такое медное и желтое, что-то скорее приятное, будто бы вовсе неметаллическое. Мою голову кружило, будто розовое вино полностью составляло мой мозг, хотя по ощущению оно было синим и щипучим, но я был удовлетворен ощущением полноты своей черной дыры, которая разверзлась посреди моей груди. Атмосфера царила почти плотная. Я даже думал, что мог это осязать. В ушах стоял лёгкий звон, который я бы назвал розовым шумом. И я хотел раствориться в этом желе из окружающих меня вещей. Пространство было голубым и холодным, что приводило меня в ступор, потому что контрастировало в моим оранжевым и розовым ощущением, что разливалось по моему телу. И я даже дрожал оттого, что я был удовлетворен. Я видел перед собой только хрупкое белое тело, оно было правда белым. Но не оттого, что оно было мертво, а оттого, что после всего оно осталось таким чистым, что сквозь эту белизну я видел зимние просторы, что сливались с тем зеленоватым и колким чувством ностальгии, и я ощущал себя, как дома, хотя голубое пространство сильно давило на меня. И я, не зная причины, странно и по-детски ухмыльнулся, сжимая в руках что-то мягкое и дрожащее, будто маленький зверёк. И оно как раз было белым. Как молоко или только что выпавший снег. Что-то, что похоже на Рождество. Я отстранился, больше не чувствуя мягкость в руках, скорее, теперь ощущая остроту голубого пространства, и сверху теперь было что-то тёмное, что напоминало мне летние сумерки, такие холодные, которые бывают в последние дни августа. Моя спина была такой уязвимой, и я ощущал себя сейчас, как статуя на площади, так же странно открыто, но невинно и легально, будто бы на меня смотрело много людей, но не испытывало осуждения, и это делало меня спокойнее, хотя вверху что-то стало синим, и это не давало мне покоя. Я опустил взгляд, замечая внизу что-то такое... Будто это было похоже на старый-старый асфальт, тот, который еще с крупными камешками, никогда не понимал, зачем они. И я видел щели, они были такие пугающе-черные, но я не обращал на это внимание, потому что белый комок впереди стал красноватым, и теперь это настораживало меня, ведь я не думал, что буду ощущать что-то жаркое и смущённое, исходящее от такой чистоты. Мои руки будто были парализованы, но они были такие мягкие, будто облака... Грязные облака, какие бывают перед самой страшной грозой. И это делало меня таким подавленным, будто это должно было что-то значить. Я ощутил легкость, будто что-то мягкое прикасалось к частям моего тела, что-то чистое. И я снова стал видеть теплоту, такую, будто я с чистотой оказался где-то на теплом песке, который бывает обычно в самых теплых странах планеты. И я даже видел что-то такое, похожее на шоколад... Нет, на печенье с шоколадом. И, готов поклясться, это пахло розмарином, ванилью и чем-то таким пряным... Имбирём. И я буквально плавился от этого, с каждой минутой чувствуя все теплее, будто бы что-то обволакивало меня. Я даже не слышал звуки. Я скорее чувствовал, как мои уши начинали гореть в определенные моменты, и это делало меня таким бархатно-дымчатым, поэтому я не мог разобрать ничего, будто в моих ушах стоял писк, который исходит от старого телевизора, не подключенного к антенне. Розовый шум сменяло что-то белое и непрозрачное, будто бы это был жидкий азот... Да, что-то такое же холодное. И мою голову заполнил сухой лед, вытесняя напрочь розовое колкое вино. И теперь я мог чувствовать голубое везде, и не было больше милого асфальта с камешками, и не было августовских сумерек сверху, будто настало утро, и я стал чувствовать себя лучше. Будто бы я принимал что-то веселящее, но после этого меня не стало тошнить, и я не чувствовал себя пустой зелёной бутылкой, а скорее просто ощущал себя бумажной коробкой от лимонных долек в сахаре. Знаете, она такая мило-розовая и приятная. И ты всегда можешь найти что-то такое у своей бабушки в шкафу, и там обычно нитки. И я чувствовал себя как-то не так. Будто во мне должны быть лимонные дольки, но вместо этого меня наполняли моточки с нитками и иголками разных цветов, но в основном это был серый. Голубое вокруг стало чем-то более серым, как что-то, что наполняло меня внутри, будто бы вытягивая при этом все содержимое через пальцы. Я ощущал прилив чего-то вязкого снизу вверх, будто лед в моей голове испарялся, и я начинал ощущать себя таким... Силиконовым. Я был таким живым, как марионетка. И это объясняло серые нитки, которые исходили из моих пальцев, но они становились оранжевыми, как и что-то теплое, похожее на печенье. Я чувствовал вкус семейного праздника, что-то такое хвойное и золотое, как солнышко. И, знаете, такое с мишурой, которую можно потрогать, и она издаст такой серебристый неметаллический звук. И мне стало приятно, потому что я испытывал очень приятное, как воскресное утреннее какао с розовыми маршмеллоу, к такому. Будто бы это снова вызывало во мне что-то зеленоватое и колкое. Но я стал чувствовать изменения, будто бы голубо-серое вокруг стало более острым, и я начал ощущать себя более полным, не как тогда, а это было уже что-то такое... Как жидкость внутри. И я смотрел перед собой, ощущая себя собой. Я не знал, сколько прошло времени, но я моргнул, и все зеленое, желтое, оранжевое и голубое вдруг пропало, я увидел обеспокоенного Уэя, который смотрел на меня каким-то странным взглядом. -Хэй, ты в порядке? Ты уже минуту пялишься в стену и не двигаешься...